— Интересно, кто и зачем, — Берта подперла кулаком щеку. — И дыра в земле.
— Молния, — пожал плечами Ит. — Факт общеизвестный. Эту дыру, судя по данным, которых в Саприи полно, изучали сто раз. Это просто не особенно глубокая расщелина в камнях, в которую когда-то попала молния.
— Мне показалось, что она довольно глубокая, — возразила Берта. — И там словно… что-то есть.
— Да ничего там нет, и быть не может, — улыбнулся Ит. — Глубина около шести метров, дальше самые обычные камни. Лин туда, кстати, лазил. Метра на четыре он пролез, дальше отверстие стало настолько узким, что лезть уже не получилось. Посветил, посмотрел, вылез.
— Это когда они начали первый бизнес с пари? Гадание на свечках? — уточнила Берта.
— Угу, — кивнул Ит. — Свечи они там как раз и прятали, двойные. Самый лучший тайник оказался. Никто не сунулся ни разу.
— Одного не пойму до сих пор — какой концессии из существующих там принадлежит эта часовня? — Берта нахмурилась. Ит щелкнул её по носу.
— Хм, как-то не задумывался об этом, — протянул он. — Или никакой, или… да нет, и не они тоже.
— Не они — кто?
— Копты. Там есть маленькая деревня коптов, но это точно не они, потому что они из своей деревни не выезжают практически никуда.
— Может быть, мистики?
— Нет, — Ит помотал головой. — У мистиков есть свои места силы, своя символика, свои обряды. Это место с коптами всё-таки связано, потому что кто-то мотается к ним и привозит от них восковые свечи, но свечи — это просто атрибут, и не более того.
— Что-то тут не так, — Берта задумалась. — Вот смотри. Столько лет прошло, да? И до этого — тоже немало. Всё это время кто-то реставрирует эту часовню, кто-то дорисовывает птиц на куполе, кто-то оплачивает стабилизацию склона, чтобы место оставалось неизменным… и часовня никому при этом не принадлежит. Немного странно, правда?
— Бертик, конспирологические версии тут не сработают. Исторический памятник, это раз. Значит, платит Саприи из бюджета. Дорисовывают… да кто угодно может дорисовывать. Даже мы имели такую возможность. Это два. Склон… да всё тот же бюджет или пожертвования. Не ищи черную кошку в темной комнате. Её там нет.
— Чей исторический памятник, если часовня не принадлежит концессиям — вообще? Что за странная архитектура? Почему купол, и купол именно таких пропорций?
— Каких? — не понял Ит.
— По сути, это полусфера. Я не мерила, но я думаю, что если измерить, результат будет интересным. Она выверена от и до, эта полусфера. Внутри…
— Бертик, каменный барьер высотой меньше метра с одной дырой — это ничего не значит.
— Ит, это не дыра, это разомкнутый круг. Вспомни, как выглядит этот барьер.
— Он похож на букву «С», — согласился Ит.
— На русскую букву «С», — поправила Берта. — Я просто вспомнила. Когда Ри… давным-давно… помнишь, он рассказывал, как общался с женщиной-атлантом? Незамкнутый круг — это был вопрос. Круг замкнутый — подтверждение правильного ответа. И еще один момент. Незамкнутая часть круга направлена строго на двенадцать часов, по Окисту.
— Какая же ты глазастая, — Ит не знал, сердиться ему или радоваться. — И когда только успела?
— Сравнительно недавно, — фыркнула Берта. — Хотя, признаться, когда мы жили там, я про это не думала. Ну, часовня и часовня. Ну, летает туда молодежь свечки ставить на барьер, и летает. Мало ли, что где принято? Может, обычай такой. Может, так оно и надо.
— Оно там и вправду так и надо, это действительно обычай, — подтвердил Ит. — И чего мы вообще зациклились на этой часовне? Я уже забыл, с чего мы начали.
Берта тяжко вздохнула, словно признавая поражение.
— Мы начали с того, что я спросила у тебя про часовню, — произнесла она с сожалением. — И выяснилось, что ты ничего толком не знаешь. И в считках ничего нет. Ладно. Потом подам как-нибудь запрос на Окист, если вообще про это всё вспомню. Дел по горло и без часовни.
— Это да, — кивнул Ит. — Ладно, поехали дальше. Архив ждёт.
Октябрь пролетел как-то уж очень быстро и незаметно, ноябрь, пришедший ему на смену, никого не порадовал — всё сильнее дожди, всё холоднее на улице, всё короче дни. В квартире, увы, оказалось не жарко — новые окна следовало зашпатлевать, покрасить; возиться с ними не хватало времени, но возиться было нужно. Окна делали по вечерам, и за неделю сделали, но этого тоже оказалось мало. Фэб, скрепя сердце, расщедрился на новые батареи — и только после этого в квартире стало, наконец, тепло. Совсем как раньше.
Но если с квартирой всё более ли менее устроилось, то с официалкой начались неприятности. Точнее, продолжились. Огден снова начал давить на Томанова.
И чем дальше, тем больше.
Томанов устроил им как-то форменный разнос — за нерегламентированное общение с местными. Потом пришло распоряжение от Гарая: общаться «рекомендовалось» исключительно по деловым вопросам. С продавцом в магазине можно было обсудить погоду, например, но разговаривать о политике запрещалось. Гарай явно давал понять — мы следим за вами, хотите вы того или нет, и снимать слежку не намерены. В результате всё общение к декабрю свелось к тому, что они вежливо кивали знакомым на улице, да перекидывались парой-тройкой дежурных фраз с консьержкой. В декабре поступило еще одно предупреждение, посерьезнее предыдущего — если поймают на общении, о проекте «Мишень» можете вообще забыть. Даже общение со своими же врачами из госпиталя требовалось сократить практически до нуля. А в «Мишень» всем попасть очень хотелось. «Мишень» предполагала работу с Сэфес и Бардами.
Сейчас, в декабре, они все работали исключительно «Стрелу», причем львиную долю времени отнимал бесконечный архив. Ни Сэфес, ни Бардов с простыми судьбами не бывает, а уж те, кто каким-то образом оказывался на Терре-ноль, имели судьбы более чем сложные. И чаще всего — незавидные.
— Как и зачем люди так поступают с людьми? — сокрушался Скрипач над очередной порцией архивных данных. — А тем более с детьми? Сколько лет живу, сколько лет с дерьмом этим сталкиваюсь, а привыкнуть всё никак не могу. И не смогу, наверное.
— Исправлять надо как-то, а не пытаться привыкнуть, — философски заметил Кир. — А вообще да, уроды. Редкостные уроды.
…К середине декабря Берту от архива отстранили — на этом настоял Фэб. Уж больно много там негатива, не нужно это сейчас. Пусть лучше занимается считками. Саприи — пока что они для себя условно так назвали тот временной период, который снимали — был легким, необременительным, иногда — смешным. Да, там была некая тень недоговоренности и дискриминации, но именно что тень: слишком молодые и увлеченные Дзеди и Лин не воспринимали эту недоговоренность всерьез, не придавали ей значения.
— Как дети, рожденные во время войны, — задумчиво говорила Берта. — Они знают в общих чертах, что кто-то на кого-то напал, но они не знают, кто именно и из-за чего. В их реальности война — как дождь, как снег, который шел с их рождения всегда, и они просто не видели ничего иного. А если не знаешь, то не так больно. Всё познается в сравнении.
Считками она занималась охотно, но нет-нет, да просила Томанова допустить её к расчетам. Расчеты сейчас вела другая группа, и понемножку начинал работать Ри. Но очень понемножку, потому что врачи пока что боялись давать ему серьезные нагрузки.
Между тем, приближался Новый Год, и дела стали потихоньку налаживаться. Ближе к празднику даже появились деньги — и семья, конечно, решила ими попользоваться. Стали покупать продукты, которые получше, а не самые дешевые, одежду поприличнее. Восстановили телефон в квартире — и Берта принялась созваниваться с Джессикой, по своим, сугубо личным делам. Живот у нее за последние месяцы подрос, и Берта, немного смущавшаяся того, как она выглядит, стала его прятать под одеждой.
— Стесняюсь, — объясняла она. — Никогда не понимала женщин, которые ходят, размахивая животом направо и налево. Мой живот — это моё дело, потому что в нём — моя дочь. И окружающих это совершенно не касается.
Ит и Скрипач разделяли её мнение целиком и полностью. Не хочет — и не нужно. Главное, чтобы ей было комфортно и удобно.
В Бурденко, на еженедельные осмотры, с ней ходил чаще всего Фэб, или Фэб вместе с Итом. Скрипач и Кир, к удивлению Ита, проявили редкостную тактичность, но чуть позже Ит стал замечать — Скрипач, кажется, чем-то огорчен. Когда появилась возможность, он напрямую спросил — чем. Хотя ответ, разумеется, был на поверхности.
— Она всё еще думает, — грустно ответил Скрипач Иту. — И мы с Киром всё-таки не свиньи. Ей очень тяжело, и…
— Но ты говорил?
— Говорил. Еще тогда, когда только из Крыма вернулись. Говорил, сказала, что подумает. Не знаю, Ит. Такая нагрузка, плюс проблемы, опять же. Уже сейчас говорят, что молока почти не будет, а почему?
— Потому что голодала, и потому что особенности организма, и потому что…
— Да потому что если она еще и кормить будет, она полгода не протянет, на наших-то харчах, — Скрипач отвернулся. — Хорошо хоть питание дадут для Даши, обещали без ограничений.
— Рыжий, ты её пока что не особенно дергай этой темой, — попросил Ит. — Она, прости, не инкубатор. Дай первого ребенка родить, куда сразу второго?
— Да я и не дергаю, — еще сильнее погрустнел Скрипач. — Но ты же понимаешь… У Кира вон вообще детей никогда не было…
— Рыжий, давай она родит, и тогда будем говорить, — твердо ответил Ит. — мне почему-то кажется, что она согласится.
— Почему ты так думаешь? — с надеждой спросил Скрипач.
— А потому что она тоже не слепая, и ваши печальные морды видит каждый день. Хорошо хоть без ревности. И на том спасибо.
— Чего ревновать? — удивился Скрипач. — У нас вон Маден есть… Фэб-младший, был… Я действительно за Кира переживаю. Да вообще я переживаю, кажется, уже за всех, — он ожесточенно тряхнул головой. — Эта беременная, этот болезный, тот выматывается, а вон тот с грустной рожей ходит. Ну вас всех. Надоели. Уйду к Томанову. Или вообще к Илюхе уеду не недельку, хоть