— Так это… всё? — спросил кто-то. Кажется, Зараза. — Народ?..
— Блин… — Скрипач привстал. — Мы же… мы идем в российские порты, ребята! Ау!
— Чего — «ау»? — не понял Руби.
— Независимые мобильные подразделения всегда принимает страна-победитель, когда заканчиваются боевые действия, — кивнул Илья. — Руби, у тебя недосып. Давай ты поспишь. Вот доешь чего у тебя там, и поспишь.
— Да, я действительно… чего-то не того, — Руби зевнул. — Я ж с дежурства.
— Дни рождения девчонок дома, — с тихим восторгом произнес Ит. — И Витькин тоже дома. А где гений? У себя торчит, что ли?
— Думаю, с аналитиками, — подсказал Фэб. — Судя по тому, что я не могу его вызвать. Ну что? Пошли за ним?
— Пошли, — Кир решительно встал. — Даже не верится.
— Ничего, поверится, — твердо сказал Скрипач. — О, а мы, кажись, поехали…
«Балтика» действительно больше не стояла на месте. Движение было едва ощутимым, но за два года они привыкли его чувствовать.
— К вечеру уже около города будем, — прикинул Фэб. — Интересно, на ночь отпустят?
— Посмотрим, — беспечно ответил Ит. — Что-то я соскучился по Москве. Так что я не прочь, чтобы нас отпустили… несколько дальше. Если действительно всё кончится, может, переведемся? Фэб, ну скажи, что ты не против.
— Да я-то не против, но что скажет Илья…
— …и летом — отпуск всем. И в Крым. А? Всем колхозом, — мечтательно произнес Скрипач. — У меня после пяти часов в холодной воде появилась навязчивая идея.
— Какая идея, солнце? — поинтересовался Кир.
— Такая! Море должно быть теплое! И мелкие у нас дальше Московского моря не ездили, а там и близко нет того, что есть в Крыму.
— Ну, массандровского портвейна там точно нет, — заметил Ит.
— Да, и его нет. Тоже, — подтвердил Скрипач.
— О, а вон он, гений. Ри! — крикнул Кир. — Давай к нам!..
— Где вас носило?
— В кафе.
— Так, народ, есть мысль. Я уже Джесс сообщение отправил.
— Как — отправил? — удивился Ит.
— Связь открыли, вот и отправил. Они нас придут встречать. А мы сделаем вот чего…
Город шел к морю.
Город стекался на улицы, где из человеческих ручейков получались реки, и шел, тихо переговариваясь, без суеты и шума, спокойно и неторопливо. Детей вели за руки, чтобы не затерялись в толпе, пожилым уступали дорогу. Город шел к морю, и не только из-за того, что должна подойти «Балтика», а скорее из-за того, что в такие моменты не нужными становятся стены и площади, а нужно другое — ветер и свобода.
Город уже знал.
Джесс и Берта шли вместе со всеми. Даша и Витя держали за руки Веру, и шли на шаг впереди своих мам, шли уверенно и радостно. Витя что-то негромко на ходу говорил Вере — кажется, про День Рождения и про то, что папа обязательно что-нибудь привезет. Даша иногда оглядывалась, ловя Бертин взгляд, словно искала поддержки, и, поймав, покрепче брала за руку сестру.
— Не замерзнут они у нас на пляже? — с тревогой спросила Джессика Берту. — Всё-таки ветер сегодня сильный.
— Не должны. Мы же недолго. Встретим, и пойдем домой.
— Все вместе, — кивнула Джессика.
— Да, все вместе, — согласилась Берта. — Именно так.
На дороге, ведущей к городскому пляжу, не было ни одной машины — только люди. Видимо, кто-то догадался перекрыть движение. И это было правильно — уже сейчас по этой дороге шло, наверное, больше пяти тысяч человек…
— Берта, знаешь, — Джессика чуть замедлила шаг. — Я всё думаю… про этот дар, менять реальность. Про то, что тогда получилось с домом, помнишь?.. Наверное, это правильная теория. Или даже не теория.
— Это практика, — согласилась Берта. Ободряюще улыбнулась Даше, которая снова повернулась к ней. — Это есть на самом деле. Просто раньше мы не видели картинку, потому что были… как бы сказать. Она была слишком большая. И мы её не видели целиком. Да и сейчас не видим, наверное. Но хотя бы примерно знаем, что на ней изображено.
— Ну, то, что мы видим, нас вполне устраивает, — Джессика тоже улыбнулась. — А дальше поглядим. Мне очень хочется узнать, что же случилось с прошлой инкарнацией. А вдруг…
— Джесс, они не могут быть живы, — уверенно ответила Берта. — И потом, сама подумай. Тебе одного Ри мало? С двоими справишься?
— С этой точки зрения я еще не смотрела, — Джессика нахмурилась. — В любом случае, тебе бы пришлось еще труднее.
— Вдвое, — хмыкнула Берта. — Благодарю покорно. Но в то же время… Джесс, мне их жалко. Мне их ужасно жалко, правда. Это абсолютно иррациональное чувство, оно ни малейшего отношения не имеет к реальности, но оно всё равно есть, и от него некуда деваться.
— Мне тоже жалко, Бертик. Мне порой очень сильно хочется найти этого мальчишку, и…
— И что? — Берта остановилась, с интересом посмотрела на Джессику.
— И хотя бы рассказать ему, что всё может быть иначе. Не так. Пусть трудно, пусть страшно местами, но не так безнадежно. И заметь, мы в самом начале считок сейчас, а что будет дальше? Там есть и закрытые области, и какие-то спрессованные архивы. Что в них?
— Рассказать — да, пожалуй. Это хорошая мысль, всё верно. У моих, правда, такой безнадеги нет, как ты заметила, но всё равно.
— Мам, ты идешь? — требовательно спросил Витька, оглянувшись. — Мама!
— Идем, идем, — Джессика встряхнула головой, словно отгоняя дурные мысли.
— Почти пришли, — добавила Даша. — Вон наши сосны!
На пляж они ходили часто, и по дороге у девчонок было «тайное место», несколько близко растущих сосен, в корнях которых Даша с Верой любили устраивать «секретики». Сейчас, впрочем, девочки о своих «секретиках» и думать забыли.
…На пляже, заполненном народом, они пробрались поближе к воде, выбрали плоский камень, и встали на него: с камня было хорошо видно и море, и берег, на который выходили всё новые и новые люди. Где-то заиграла музыка, и Берта с удивлением поняла — это же Пиаф, это одна из песен, которую она слышала в тюрьме вечность назад, уже очень, очень давно — Hymne de l'Amour.
Le ciel bleu sur nous peut s'effondrer
Et la Terre peut bien s'écrouler
Peut m'importe si tu m'aimes
Je me fous du monde entier…
Синее небо на нас может обрушиться
И земля может разлететься вдребезги,
Мне это неважно, если ты меня любишь
Мне наплевать на целый свет[4]
Si un jour la vie t'arrache à moi
Si tu meurs, que tu sois loin de moi
Peu m'importe, si tu m'aimes
Car moi je mourrai aussi…
Nous aurons pour nous l'éternité
Dans le bleu de toute l'immensité
Dans le ciel, plus de problèmes
Mon amour, crois-tu qu'on s'aime?…
Если когда-нибудь жизнь разлучит нас с тобою,
Если ты умрёшь, если ты будешь далеко,
Мне все равно, будешь ли любить ты меня,
Потому что я тоже умру…
Мы встретимся в вечности,
В синеве всей бесконечности,
Для меня более не будет тревог, ведь,
Любовь моя, веришь ли, что любим мы?..
— Мама, вон он! Вон он! — закричала глазастая Вера, которая заметила госпиталь первой. — Дашка, вон он!!!
— Что ты как маленькая кричишь, — упрекнула старшая сестра. — Смотри, вон папа!
— Твой?
— Оба!
— Мой! — вступился Витька. — Даша, а мой?!
— И твой тоже! Все!
Берта покачала головой.
— Дети, вы фантазеры, — упрекнула она. — Нельзя на таком расстоянии рассмотреть, где они там в госпитале. Слишком далеко.
— Ничего они не в госпитале, мама, они вон! — Даша указала рукой куда-то в сторону моря. — Они на «стрелах» едут! Ну как ты не видишь?
— Да не видим мы… — начала Джессика, но осеклась. — А, нет. Дашуль, прости. Теперь уже видим.
На таком расстоянии «стрелы» были как пыль над гладью бесконечного моря, но с каждой секундой становились всё различимее и заметнее.
— Дома будем печь пироги, — совсем по-взрослому рассудила Даша. — Мам, ведь праздник же, да?
— Праздник, — подтвердила Берта. — Еще какой!
Они стояли и смотрели сквозь мартовский ветер — на бликующую и сияющую воду; смотрели на громаду подходящего к берегу госпиталя, и на пять несущихся к ним по волнам «стрел».
И в эту минуту все они не думали вовсе не о чем — потому что сейчас все они находились в том редком моменте, в котором и не нужно было ни о чем думать.
Просто потому что сегодня кончилась война.
2014–2015 гг.
Москва — Санкт-Петербург
Эпилог……или всё-таки пролог?ЯлтаПрикладная болтология, или Синдром хронического безделья
— Я сделал страшное открытие.
— Какое?
— Представляешь себе, чайки гадят на лету!
— Угу. А до этого ты думал, что они каждый раз садятся, что ли?
— До этого я вообще никогда про это не думал!..
…За окнами просторной гостиничной комнаты стояло огромное молчаливое лето; площадь перед гостиницей сейчас была пуста — жара, сиеста. В Ялте, как и во всех других береговых городах-курортах, днём ничего не работало, всё закрывалось. Днём было принято ложиться спать часика на три-четыре. Слишком жарко, даже на море. Поэтому ну её к шуту, эту суету. Расслабляемся.
Те, кто хотел спать — сейчас спали, а те, кто не хотел — сидели в комнатах, включив кондиционеры, и страдали ерундой, поджидая пяти часов, когда одуревшие от жары продавцы начнут открывать маленькие магазинчики, и по улице потянутся к пляжу те, кому хочется занять местечко поближе к воде.
Делать было совершенно нечего.
Скрипач лежал на кушетке возле окна, обмахиваясь вчерашней газетой, а Ит примостился у письменного стола, и сейчас что-то быстро писал в потрепанном блокноте, переплетенном в коричневую кожу. То, что он писал, его, по всей видимости, увлекло, и всерьез — он то начинал грызть кончик шариковой ручки, то, по своей всегдашней привычке, наматывал на указательный палец левой руки прядку волос, не переставая при этом с лихорадочной поспешностью терзать блокнот. Майку он давно снял и положил с какой-то радости рядом с собой на стол. Сейчас он на секунду прервался, и поспешно вытер себе майкой лоб. И снова схватился за ручку.