авидел, как вы помните, — рухнул в океан. Я должен спасти его». Амундсен нанял французский самолет и погрузил на него оборудование. Пилот не смог убедить его, что самолет опасно перегружен и не сможет лететь. Как сэр Патрик Спенс[241], напомнил я Гумбольдту.
— Какой Спенс?
— Это просто стихи, — объяснила Полли. — А Амундсен — тот парень, который раньше экспедиции Скотта[242] добрался до Южного полюса.
Довольный, что обзавелся такой образованной куколкой, Кантабиле занял позицию аристократа: пусть рабочие лошадки и всякие книжные черви сообщают ему пустяковые исторические факты, когда он пожелает.
— Французский пилот предупредил Амундсена, но услышал в ответ: «Не учите меня, как вести спасательную экспедицию». Самолет покатился по полосе и даже поднялся в воздух, но упал в море. Все погибли.
— И это все? А те ребята, которые на льду?
— Оказавшиеся на льдинах люди посылали радиосигналы. Их услышали русские. На помощь отправился ледокол «Красин». Он прошел через льды и спас двоих: итальянца и шведа. Но считалось, что на льдине был третий уцелевший, так где же он? Последовали объяснения. Но они показались сомнительными, и итальянца заподозрили в каннибализме. Русский доктор на «Красине» выкачал желудок итальянца и под микроскопом обнаружил человеческие ткани. Ну, и начался ужасный скандал. На Красной площади на всеобщее обозрение выставили банку с содержимым желудка того парня под огромной надписью: «Вот как фашиствующие империалистические и капиталистические собаки пожирают друг друга. Только пролетарии знают, что такое мораль братство самопожертвование!»
— Что за черт! Из этого фильма не сделаешь, — заявил Кантабиле. — Пока что все это полнейшая чушь.
— Я предупреждал.
— Да. Только не надо зыркать. Хочешь показать, что я идиот и ничего в твоем деле не понимаю? Что у меня нет вкуса, что я не достоин составить собственное мнение?
— Это только канва, — сказал я. — Сюжет, который мы с Гумбольдтом сочиняли, начинался в сицилийской деревне. Каннибал, мы с Гумбольдтом называли его синьором Кальдофредо, теперь тихий старичок. Он продает мороженое, его любят детишки, у него единственная дочь, примерная красавица. В деревушке никто не помнит об экспедиции Нобиле. Но однажды там появляется датский журналист. Он намерен взять интервью у этого пожилого человека. Журналист пишет книгу о спасательной экспедиции «Красина». Старичок тайно встречается с ним и говорит: «Оставьте меня в покое. Вот уже пятьдесят лет как я вегетарианец. Сбиваю мороженое. Я старый человек. Не нужно позорить меня. Найдите другую тему. Жизнь полна драматических ситуаций. Я вам не нужен. Боже, дай своему слуге умереть в мире».
— Так значит, Амундсен и Нобиле только декорация, а все крутится вокруг этого итальянца? — спросила Полли.
— Гумбольдт восхищался Престоном Стерджесом[243]. Он любил «Чудо залива Моргана»[244], а также «Великого Мак-Гинти»[245] с Брайаном Донлеви[246] и Акимом Тамировым[247]. Гумбольдт хотел, чтобы в фильме появились Муссолини, и Сталин с Гитлером, и даже папа римский.
— Как папа? — поразился Кантабиле.
— Папа выдал Нобиле большой крест, чтобы сбросить его на Северном полюсе. Но фильм виделся нам водевилем, фарсом, хотя и с элементами «Эдипа в Колоне»[248]. Яростные эффектные грешники к старости приобретают магические свойства, а на смертном одре обладают властью проклинать или благословлять.
— Если фильм будет смешным, папу трогать не надо, — высказался Кантабиле.
— Загнанный в угол, старый Кальдофредо срывается с цепи. Он пытается убить журналиста, скатив на него со скалы каменную глыбу. Но в последний момент передумывает, бросается на глыбу и неимоверным усилием удерживает ее, пока машина журналиста проезжает мимо. После этого Кальдофредо выходит на деревенскую площадь, дует в рожок, которым созывает покупателей мороженого, и публично кается перед жителями городка. Рыдая, он признается в каннибализме…
— Как я понимаю, из-за этого роман его дочери катится в тартарары, — вставила Полли.
— Как раз наоборот, — поправил я. — Здесь же, на площади, жители деревни начинают высказываться. Молодой человек дочери говорит: «Давайте вспомним о том, что ели наши предки. Когда были обезьянами, мелкими зверушками и рыбками. Что едят все животные от начала времен. А ведь им мы обязаны нашим существованием».
— Ну нет, по-моему, это уже никуда не годится, — заявил Кантабиле.
Я сказал, что мне пора бриться, и они потащились за мной в ванную.
— Нет, — повторил Кантабиле. — Ничего хорошего я здесь не вижу… И все-таки, у тебя сохранился экземпляр?
Я включил электробритву, но Кантабиле отобрал ее у меня и сказал Полли:
— Не рассиживайся. Приготовь ленч для Чарли. Шагай на кухню. Немедленно. — А потом мне: — Сперва побреюсь я. Не люблю, когда бритва теплая. Чужое тепло меня раздражает.
И он начал водить жужжащей сияющей машинкой вверх и вниз, натягивая кожу и кривя лицо.
— Она приготовит тебе ленч. Правда, хорошенькая? Как она тебе, Чарли?
— Потрясающая девушка. И вроде неглупая. По ее левой руке я понял, что она замужем.
— Ну да. За каким-то растяпой, который работает на коммерческом телевидении. Пропадает там с утра до ночи. Я вижу Полли чаще, чем он. Каждое утро, когда Люси отправляется на работу в Манделин[249], приходит Полли и забирается ко мне в постель. Вижу, ты этого не одобряешь. Только выпендриваться передо мной не надо. Разве ты не завелся, как только увидел ее, разве не пытался перед ней покрасоваться? Ох уж эти маленькие желания. Перед мужиками ты так себя не ведешь.
— Признаюсь, люблю блеснуть, если рядом дамы.
Кантабиле задрал подбородок, чтобы пройтись бритвой по горлу. Кончик его бледного носа на темном фоне казался еще белее.
— Хочешь заполучить Полли?
— Я? Это что, абстрактный вопрос?
— Ничего абстрактного. Ты мне, я тебе. Вчера я разбил твою машину, таскал тебя по всему городу. Но теперь все по-другому. Я знаю, ты думаешь, мол, у тебя и так классная подружка. Мне плевать, кто она и что у нее в голове, только по сравнению с Полли она все равно низшая лига. По сравнению с Полли все девицы типичные дохлики.
— В таком случае мне следует поблагодарить тебя.
— А! Значит, не хочешь? Отказываешься? Получи свою бритву. Я закончил.
Он шлепком вложил теплую маленькую машинку в мою руку. А потом отошел от раковины, прислонился к стене ванной, скрестив руки и поставив одну ногу на носок.
— Напрасно отказываешься.
— Почему?
Лицо Ринальдо, совершенно лишенное красок, вспыхнуло бледным огнем:
— Можем развлечься втроем. Ты лежишь на спине. Она сидит на тебе и в тоже время обслуживает меня.
— Слушай, не надо грязи. Хватит. Я даже не могу представить этого.
— Чего ты выпендриваешься? Не понтись! — Он снова объяснил: — Я у изголовья кровати. Стою. Ты лежишь. Полли усаживается сверху и подается ко мне.
— Оставь свои отвратительные предложения! Я не хочу иметь ничего общего с твоими порнографическими играми.
Он бросил на меня убийственно-яростный взгляд, но мне было не до него. И без него меня поджидала убийственно-яростная компания: Дениз и Пинскер, Томчек и судья, Налоговое управление США.
— Ты же не пуританин, — сердито бросил Кантабиле. Но, почувствовав мое настроение, перевел разговор в другое русло. — Твой дружок Джордж Свибел во время игры говорил о какой-то бериллиевой шахте в восточной Африке. Что это за бериллий такой?
— Компонент твердых сплавов, которые используются в космических кораблях. Джордж утверждал, что у него есть знакомые в Кении…
— А! Он крутит дела с какими-то телками из джунглей. Могу поспорить, они его обожают. Он такой здоровяк и такой гуманист. Только бизнесмен-то он вшивый. Куда надежнее со стронсоновскими товарными фьючерсами. Вот это действительно крутой парень. Ясно, что ты мне не веришь, но я в самом деле хочу помочь тебе. В суде по тебе собираются пройтись паровым катком. Слушай, неужели ты ничего не припрятал? Не могу поверить, что ты такой идиот. Есть у тебя где-то подстава?
— Даже не думал.
— Неужели ты думаешь, что я поверю, будто у тебя на уме одни только ангелы на лестницах и бессмертные души? Я же вижу, этого просто быть не может, не так ты живешь. Прежде всего, ты пижон. Я знаю твоего портного. Во-вторых, ты старый развратник…
— Я что же, говорил о бессмертных душах той ночью?
— И ты чертовски прекрасно знаешь, что да. Ты говорил, что после того, как твоя душа проходит врата смерти — цитата, — она распространяется по всему миру и надзирает за ним. Слушай, Чарли, сегодня утром у меня появилась одна мысль насчет тебя. Закрой дверь. Давай, закрой. А теперь слушай: мы можем сделать вид, что похитили твоего ребенка. Ты заплатишь выкуп, а я переведу деньги на Каймановы острова и положу на твой счет.
— Дай-ка мне пистолет, — попросил я.
Он дал.
— Я определенно воспользуюсь им, если ты выкинешь что-нибудь подобное.
— Опусти «магнум». Это только идея. Не кипятись.
Я вынул патроны и, высыпав их в корзину для бумаг, вернул пистолет. Раз он делает такие предложения, понял я, в этом целиком моя вина. Разум способен подчинить себе произвол. Кантабиле, похоже, чувствовал, что сделался моим «ручным отморозком». И в определенном смысле подстраивался под этот образ. Вероятно, лучше оказаться ручным отморозком, чем просто придурком. Только вот был ли я столь разумен?
— Ты прав, — заявил Кантабиле, — киднепинг — это безвкусица. Ладно, а как насчет того, чтобы подкупить судью? Окружному судье хошь не хошь придется баллотироваться на следующий срок. Ты лучше меня знаешь, что судьи