Каждым новым вдохом.
Но было нечто важнее Сцены. Важнее его жизни.
И это нечто гнало его вперёд.
Второго врага он увидел не сразу. Пришлось побегать по коридорам, заходясь в немом крике.
Он чуял – враг где-то здесь. Он рядом. Он ходит по его грядущим следам! Он дышит им только что выдохнутым воздухом!
Новый вдох привёл его на сцену. И вот – издёвка судьбы – именно на сцене, в лоне родного дома, он увидел его!
Он спрятался за одной из декораций.
На нём был неброский тёмный плащ. И обычная бейсболка, скрывающая взгляд.
Но и она не смогла спрятать факт его существования от обезоруживающего взора противника.
Подняв голову, он принял вызов.
И медленно распахнул полы плаща.
Ахнув, он отступил на шаг и чуть не упал.
Но реальность быстро вернула чувство равновесия.
Хорошо, этот придурок намеревается взорвать весь театр к чертям собачьим.
Но причём здесь я?
Причём здесь она?!
Выдохнув, он произвёл несложный бросок левой.
Кто, как не артист, полжизни проведший на Сцене, а последний год – на репетициях этого концерта, знает расположение всех декораций?!
Он знал.
Тот не знал.
Итогом явилось падение несущей декорации на злосчастного неудачника.
Захлебнувшись в крике немого отчаяния, в выплеске жалости к себе, тот забыл нажать на волшебную кнопочку.
Взрыва не состоялось.
Но состоявшийся триумф неназванного победителя компенсировал пролитую и непролившуюся кровь и боль.
Зачем жертвовать многим, когда вполне доступно отступиться малым?
Беззвучные рыдания поверженного врага не отвлекали от главного.
То, что он мог слышать чью-то боль без явного её выражения, – не касались сознания, проходили мимо.
Наверное, не настало время для осмысления данного факта.
Но неважно.
Главное, он не утратил целенаправленность. Не потерял центрированность.
И продолжал преследовать врага.
Третий враг, не обнаруженный за кулисами, отсутствовал на сцене.
Не было его и в зрительном зале.
Второй акт начался. Он привычно-заученно открывал и закрывал рот под ритмично льющуюся фонограмму.
Вроде пел.
А сам глазами искал его.
Третьего врага.
Но никак не находил.
И начал впадать в глухое отчаяние.
И тут враг, пойдя навстречу, сам нашёл его.
Вселенная не устаёт задавать нам векторы развития, хотим мы того или нет.
Микрофон отказывался повиноваться.
Фонограмма не исключает живого общения со зрителями, диалог – он одухотворяет ту или иную постановку.
Режиссёр щёлкнул пальцами, и готовый к отрепетированному форс-мажору танцевальный коллектив выкатился на сцену.
А он подлетел к звукорежиссёру.
И наткнулся на известную пантомиму «Не виноватый я, оно само пришло».
Попросил воды иссохшему в певческих гримасах рту.
И здесь не нашёл оклика.
Ринулся в гримёрные пенаты.
А там…
А там женщина его души кричала, отбиваясь от наглых приставаний длиннобородого мужика.
Какой ветер занёс их обоих в его гримёрную, о чём шёл предшествующий насилию разговор и кем они приходились друг другу, времени выяснять не было.
Времени оставалось на одно решение.
На одно короткое решение.
Точное, как удар.
И оно, вернее, он, свершился.
А потом… Потом он плохо помнит, что было…
Он хотел её обнять… Утешить…
Но она взглянула на него с неподдельным изумлением.
Этот взгляд, спокойный и уверенный, сбивал с толку.
Растерявшись, он сморгнул. Посмотрел на неё снова. Впечатление, будто в киноплёнке его жизни технично заменили кадр, липкой лентой скрутило сознание.
В её глазах не было слёз. Она не кричала. И выглядела она не страдальчески, но возмущённо.
Послушный инерции удалённого кинокадра, он сомкнул руки на мягких женских плечах.
Неожиданно жёсткая пощёчина выбила сноп искр из его глаз.
И одновременно выбила почву из-под ног.
Неизвестно откуда взявшиеся трое недавно поверженных врагов набросились на неё с животной яростью.
А он, раздразненный острым запахом агрессии, ринулся на них.
Женский визг ввинтился в звуковой монолит звериного рычания.
– Помогите!
«Дурочка, я ведь и так тебя защищаю!» – мелькнуло в его голове.
– На помощь! Убивают!
«Убью гадов!» – ещё одна саморождённая мысль.
Их странный диалог, составленный из её воплей и его мыслей, продолжался бы Бог знает сколько времени, но…
Топот ног… Мужские окрики… Снова женский крик, но гораздо тише, успокоенней…
– Вот он… Да, он! Полез меня лапать, а потом кинулся на пол и…
– Да что это с ним? Неотложку вызывайте.
– Концерт сорвал, сволочь.
– Так, пусть танцоры ещё что-нибудь покажут. А потом отправь Павла, пусть объявит: у певца сердечный приступ. Урод, билеты возвращать придётся! Да держите его кто-нибудь, он сейчас себе башку о стол разобьёт! Куда, куда казённую мебель портить! Да куда ж он бежит, твою… Эй, стой, эй! Держите его, гримёрку разворотил, гад!
– Я зашла пудру взять, оставила здесь. Там Сидоров гримируется… А тут этот ворвался и набросился…
– Стой, говорю!
Враги валялись на полу. Одному он проломил голову стулом. Другой встретился затылком с дверным косяком. Третий огрёб по шее ножкой стола.
Он вытер взмокший лоб рукой. Краем глаза отметил стекающую с ладони алую жидкость.
Нормально. На войне без жертв не обойтись.
Ещё мгновение он созерцал поле своего боевого триумфа. И вдруг со всех сторон навалилось неизвестно что.
Невидимая и непреодолимая сила скрутила его и потащила прочь.
Прочь от с кровью одержанной победы.
Прочь от неё.
Он сопротивлялся изо всех сил, но бесполезно…
Последнее, что он увидел через неподвижную раму дверного проёма, была она. Она, застывшая прекрасным изваянием посреди груды мебельных останков.
Прижав руки ко рту, она смотрела на него со смесью ужаса и сострадания.
Так смотрят на безнадёжно больного человека.
Кроме неё, в комнате никого не было.
Глава 19. Исток
Прошлое победить невозможно.
Оно жило внутри её души, питаясь ресурсами настоящего и умножая боль будущего.
Она терпела эту боль многие годы.
Терпела, как могла.
Но приходит пора всему измениться.
Её боль должна сменить статус.
Она не принадлежит только ей одной.
Её боль – это слёзы тысяч, миллионов детей.
Слёзы, орошающие подушки.
Её боль – это слёзы матерей.
Слёзы, выжигающие рубцы на не простивших своё предательство сердцах.
Она должна перестать скрывать свои слёзы.
Её мальчик пролил их достаточно, чтобы перестать страдать.
Она найдёт его и вымолит прощение.
Она надеялась, она изо всех сил старалась поверить: он простит её.
Но червь сомнений глубоко окопался в душе.
Сможет ли он простить её, если она никогда не простит себя сама?
Лицемерное прощение не привлекало её.
Лицемерия с неё более чем достаточно.
Вся её жизнь была одним сплошным лицемерием.
Увидев входящую в дверной проём дочь, она вздрогнула.
Вот она, воплощённая ложность её личного бытия.
Воплощение её ненависти к себе и миру.
– Кто-то перевёл мне на счёт два миллиона долларов.
Ярость поднялась девятым валом в ответ на слова дочери.
– Не знаю, кто это. Но я смогу оплатить операцию по пересадке почки!
Она крепко сжала челюсти, сдерживая рычание ненависти.
– А ты станешь бабушкой! С двумя почками выношу и рожу ребёнка!
Титаническим усилием воли ей удалось изобразить улыбку.
Ту самую, что сопровождала её на протяжении всего «удачного» материнства.
Все вокруг восхищались её «идеальной» семьёй.
Муж – известный бизнесмен. Дочь – красавица. Учится на адвоката. Сильная и независимая, сама оплачивает себе обучение, работая визажистом.
Не семья – сказка. Не жизнь – сплошной праздник.
Но никто не знал, даже батюшка, у которого она исповедовалась, что всю жизнь она ненавидела собственную дочь.
Ненавидела за ту счастливую жизнь, которую та жила вместо своего брата.
За выбор, добровольно совершённый однажды и испортивший ей всё отпущенное на Земле время.
За невозможность его отменить.
За сам факт её, более молодого и цветущего женского существования.
За то, что в дочери она каждый Божий день видела отражение себя.
Это несправедливо, что её дочь, рождённая благодаря её жгучей ненависти к жизни с недоразвитой почкой, продолжит род!
Она мечтала оборвать навсегда бессмысленную цепь новых рождений.
Её месть Богу не свершилась.
Глава 20. Номер 2. Многослойность реальностей
Да, она еще не познала радости материнства, но всё равно не понимала: как можно до умопомрачения любить своего ребёнка?
Мать буквально душила её заботой.
Гиперопека – вычитала она в психологическом словаре.
Но там же было написано, что чрезмерно заботятся о ребёнке матери, подсознательно его ненавидящие.
Она ещё раз взглянула на тревожное лицо матери.
После озвучивания вести о неизвестно откуда свалившемся богатстве и возможном рождении первенца, та бурчит об осложнениях, об угрозе для жизни матери с пересаженной почкой…
Мать её ненавидела? Чушь… За что?
У них в семье всё благополучно, есть и было…
Или не всё?
Тень мрачной тайны, ощущение давления преследовали её с раннего детства.
Наверное, поэтому она, заблудившись в поисках смысла жизни, едва не угодила в ловушку секты…
Но мать не знает об этом отрезке её подросткового бытия.
Может быть, неудачный роман с на первый взгляд процветающим артистом, на поверку оказавшимся мошенником и сутенёром, тоже был порождением той самой тени…
Хорошо, что она не общается с матерью откровенно. В их семье так принято. Вроде все вместе, но каждый сам за себя.
Одиночество – лучшее место для схоронения всякой тайны.