Она едва расслышала слова миссис Спербер:
– С вами все в порядке?
– Да-да, – пробормотала она, уставясь в отцовские глаза на портрете. – Я хочу эту картину.
– Что ж, зайдемте и купим ее.
И внутри помещение галереи оказалось увешено впечатляющими полотнами. К двум посетительницам приблизилась властная матрона.
– Что вам угодно? – осведомилась она.
– Картину, выставленную в окне, – пролепетала Патриция.
– Ах да, «Сатира».
– Мне бы хотелось купить его.
– Весьма сожалею, но эта картина не продается.
– Но она выставлена на витрине, – вмешалась миссис Спербер.
– Да… Но она принадлежит леди Макфэдден.
– Леди Макфэдден?
– Это владелица галереи. К тому же, она сама – художница.
– Художница, не желающая продавать свои работы? – попробовала нажать на продавщицу миссис Спербер.
– Ну, почему же. Она продает их все. – И матрона плавным взмахом руки показала на картины, развешенные по стенам. – Но только не эту, что в окне.
– Но, может быть, – не унималась миссис Спербер, – еще никто не предложил ей достойную цену.
– Ее светлость уже отвергла множество предложений.
– Тогда почему же картина выставлена в витрине? Матрона снисходительно посмотрела на них обеих.
– Эта картина, судя по всему, привлекает в галерею серьезную клиентуру.
– Мадам, – кротко начала Патриция. – А все-таки нельзя ли…
– Мисс Тиндли, в чем проблема? – послышался голос из глубины галереи.
Обернувшись на звук голоса, они увидели молодую женщину в черном приталенном костюме и в высокой шляпе с пером того же цвета. Трудно было определить, сколько ей все-таки лет – круглые щеки и розовая кожа наводили на мысль о девическом возрасте, тогда как большие темные – подчеркнуто черные – глаза были глазами зрелой, самоуверенной, возможно, высокомерной дамы.
– Никаких проблем, ваша светлость… просто кое-кому захотелось приобрести «Сатира».
– Я польщена, но почему бы вам не показать посетительницам и другие мои работы.
В ее разговоре чувствовался легкий акцент, что свидетельствовало об иностранном происхождении.
– Нет, вы не поняли, – вырвалось у Патриции. – Это же мой отец!
Взор леди Макфэдден буквально пронзил ее насквозь.
– Значит, вы Патриция Деннисон.
– Да, это так… Но откуда…
– Я так и думала, что когда-нибудь вы появитесь. – Вы так думали? – пробормотала Патриция. Леди Макфэдден подала ей руку.
– Меня зовут Люба.
Мигель щелкнул длинным бичом по арене с такой силой, что из-за спины у пухлой юной француженки, неуклюже сидящей в седле, в воздух поднялись клубы пыли. В другом конце круга Пауло ехал бок о бок с одной из наиболее способных учениц. Упрямый старый черт позволил ему работать с Ультимато, готовя его к участию в бое быков, только по воскресеньям. Конь хорошо проходил испытания с механической имитацией быка, но сейчас его надо было проверить на чем-то более серьезном – на «маленькой сексуальной телке», принадлежащей Эмилио. Черт побери, здесь Мигель ощущал себя просто узником.
– Еще раз! – рявкнул он на обескураженную девицу.
Он осознавал, что ведет себя жестоко, но ничего поделать с собою не мог, с гневом обрушиваясь на все и вся, что попадалось ему под руку. Дополнительной солью на раны стало письмо Патриции, полученное им нынешним утром. Как он мог настолько ошибаться относительно нее – она казалась ему такой приятной, такой чувствительной, такой восприимчивой к чужой боли. Надо же было быть таким идиотом – увлечься ею! А она прогнала его, как дурного конюха. А теперь написала ему письмо, в котором практически назвала его конокрадом!
– Еще раз! – рявкнул он.
И вдруг он услышал у себя за спиной истошный крик. Студентка, скакавшая вместе с его отцом, выпустив поводья и зажав рот руками, в ужасе смотрела на Пауло, а тот, скрючившись, бессильно поник в седле.
Мигель подбежал к отцу как раз вовремя, чтобы подхватить его, – тот уже падал с испугавшейся лошади.
– Филипе! – крикнул он. – Позови доктора Брагу! Он донес бесчувственное тело Пауло до скамьи. Старик дышал быстро, хрипло и прерывисто.
– Мигель…
Отец, оказывается, был в сознании.
– Лежи тихо, попробуй расслабиться, – уговаривал его Мигель.
Вяло улыбнувшись, Пауло вновь закрыл глаза. Но к тому времени, как появился доктор, он уже был готов настаивать на том, что с ним все в порядке. Громко протестуя против врачебного вмешательства, он в конце концов позволил доктору сосчитать себе пульс и послушать сердце.
– Что ж, местр. – Доктор отложил в сторону стетоскоп. – Кровь течет, сердце бьется.
– Тогда я продолжу прерванное занятие.
– Не так сразу, не так сразу. – Доктор предостерегающе поднял руку. – Я настаиваю на том, чтобы вы сейчас же легли в постель.
Мигель бросил взгляд на обветренное, испитое лицо Пауло. Отцовская бравада закончилась и он безропотно позволил сыну снять с него сапоги для верховой езды. Он согласился лечь в постель, правда, только при том условии, что расписание занятий в учебном центре не будет нарушено. Затем помахал всем рукой и удалился к себе.
Каким хрупким он сейчас кажется, подумал Мигель. Неужели это тот самый человек, который некогда отхлестал его плеткой? Тот самый человек, который занес скипетр своего неодобрения над всей жизнью Мигеля? Его власть, его способность унижать внезапно сошли на нет.
Мигель поспешил за врачом.
– Доктор Брага, что вы обо всем этом скажете?
– Возможно, просто нелады с пищеварением… или, скажем, язва… но, мне кажется, эти симптомы свидетельствуют о более серьезном заболевании.
– Каком например?
– Прежде чем ответить на этот вопрос, мне необходимо провести более тщательные исследования. Проследите, чтобы он провел в постели пару дней и хорошенько отдохнул, а потом мы положим его в больницу и сделаем анализы.
– Ах да, мисс Деннисон, миледи ожидает вас. Круглолицая ирландская служанка провела Патрицию в заставленную предметами старины приемную элегантного городского особняка лорда и леди Макфэдден, из окон которого открывался вид на сады в Слоан-сквер.
Стены были увешены полотнами, судя по всему, написанными самой Любой. Патриция, оглядевшись по сторонам, принялась с интересом рассматривать их. Затем внезапно встрепенулась. Она узнала силуэт на картине, висевшей над камином. Это был тот же самый силуэт, что и у ее любимого «Звездолаза». Папочка! Она подошла поближе. Мужчина на картине, находясь на залитом лунным светом пляже, обнимал женщину. Медная табличка под картиной гласила: «Любовники из Тройя». Тройя?.. Папочка хотел повезти Патрицию туда – он говорил ей, что это волшебное место…
От размышлений Патрицию отвлек голос Любы:
– Я так рада, что вы пришли. Пожалуйста, присядьте.
Служанка внесла чайный сервиз на серебряном подносе, поставила его на столик и молча удалилась из комнаты.
– Вы бывали в Тройя? – осведомилась Патриция.
– Да. Это чудесное место.
– Мой отец тоже любил Португалию… Он снимал там картину.
– Да, мне это известно.
Голос Любы прозвучал с едва заметной мечтательностью. Она налила чай гостье и себе.
Возникло настороженное молчание. Патриция еще раз бросила взгляд на картину над камином. Разумеется, это она, Люба, изображена там с отцом, это ее руки сжимают его в своих объятиях. «Так что же, он хотел взять меня в Португалию для того, чтобы посетить школу верховой езды Кардиги, как утверждал, или решил избрать меня спутницей в своем паломничестве по местам былой любви?»
– Я любила вашего отца.
Прозвучало это так, словно Люба сумела прочитать ее мысли.
Изумленная Патриция не знала, что ответить. В молчании они попивали чай из изысканных стаффордширских чашек; Патриция изо всех сил старалась не смотреть на картину над камином.
– Ваш отец был главным мужчиной в моей жизни. И он так часто говорил о вас, что у меня ощущение, будто я вас давно и хорошо знаю.
– А что он говорил обо мне?
– Ну… да… он говорил о том, как сильно скучает… о том, как вы любите лошадей… он с нетерпением ждал того времени, когда смог бы вновь съехаться с вами…
– Папочка написал вам… из Триеста… Перед тем, как взошел на борт самолета, улетающего в Швейцарию.
Люба сделала круглые глаза.
– Ради Бога, откуда вам это известно?
– Мне рассказала служащая авиакомпании, отправившая письмо из аэропорта в Триесте.
– Что ж… – Люба сделала глоток. – Вам пришлось немало потрудиться.
– Он, знаете ли, позвонил мне оттуда. И его голос звучал так взволнованно – он говорил, что собирается рассказать мне нечто очень важное. И мне необходимо узнать, что он имел в виду.
Наступила в разговоре еще одна долгая пауза, на протяжении которой взгляд темных глаз Любы буквально пронизывал Патрицию. В конце концов она глубоко вздохнула.
– Это было сугубо личное письмо.
– Ага, вот вы где, курочки! – внезапно прозвучал в комнате сочный мужской голос.
Появился высокий рыхловатый англичанин с румяными щеками и с небольшой плешью, не слишком тщательно скрытой начесанными на нее волосами.
– Это мой муж, – представила его Люба.
Он взял руку Патриции и поцеловал ее на континентальный манер, затем уселся рядом с женой. Люба прильнула к нему.
– Муж и наставник.
Его светлость соизволили громко расхохотаться. – Вот как? А я и не знал.
– Все ты прекрасно знаешь, дорогой, – сказала Люба. Она обернулась к «Любовникам из Тройя». – Это первая картина, которую мне удалось продать. Продала я ее ему.
– Я был в полном отчаянии, – вздохнул лорд. – И был согласен на все, лишь бы затащить ее в постель.
И он рассмеялся еще громче.
Люба игриво запустила в него подушкой.
– Иди одевайся, а то мы опять опоздаем.
– А что мне надеть?
С наигранной серьезностью Люба вытолкала его из комнаты и через плечо пожаловалась Патриции: