Она остро ощущала присутствие ехавшего позади нее воина, чья мощная мускулистая рука обхватывала ее за талию. Они ехали непрерывно, часами, останавливаясь лишь для того, чтобы напоить лошадей. Джесси давно хотелось бы справить нужду, но индеец не предлагал ей этого, и у нее было ощущение, что еще немного — и она опозорится, если сейчас же не сделает свои дела.
Только перед самыми сумерками индейцы остановились на ночлег. Ее ягодицы онемели от непрерывной многочасовой тряски верхом, спина и плечи болели.
Ноги стали ватными и подламывались, когда похититель снял ее с лошади. Отчаянно нуждаясь в облегчении, она побрела в ближайшие кусты.
Присев на корточки на пожелтевшей лужайке, Джесси закрыла глаза, подавляя в себе желание плакать. Какой теперь смысл в слезах? Услышать ее было некому, по крайней мере тому, кому она дорога.
Полностью опустошенная, она тупо глядела в надвигающуюся ночную темноту, размышляя о том, стоит ли еще раз пытаться убежать. Но куда она пойдет? Она не имела ни малейшего представления о том, где они находятся. И все же ей казалось, что несравнимо лучше погибнуть в густом лесу, чем быть изнасилованной дикарями.
Джесси уже подумывала, в какую сторону бежать, когда вдруг появился ее похититель и с понимающим выражением глубоко сидящих черных глаз показал ей жестом, что пора вернуться к лагерю.
Она повиновалась, с трудом волоча ноги. Подойдя к остальным, похититель сначала толкнул ее в спину, а потом связал руки. Она ощутила благодарность к нему за то, что он не связал ей руки за спиной, но отогнала эту мысль. Она никогда не почувствует к этому человеку ничего, кроме ненависти. Она бросила на индейца свирепый взгляд, когда он сунул ей кусок вяленого мяса.
Мясо выглядело сухим, старым и безвкусным, но Джесси была слишком голодна, чтобы проявлять излишнюю разборчивость. Хмуро глядя на своего похитителя, она протянула руки за куском, желая одного— удержаться от того, чтобы не швырнуть его индейцу в лицо. Взяла пузырь с водой, вся трясясь от отвращения: ей приходилось прикладываться губами туда, где только что был его рот. Но сильная жажда возобладала над брезгливостью, и она сделала большой глоток тепловатой воды, слегка утолившей жажду.
Глядя в огонь, Джесси жевала вяленое мясо. Крид умер. Она не могла думать ни о чем другом. Ей больше никогда не суждено его увидеть, услышать его смех или почувствовать его руку, такую нежную, — касающуюся ее волос. Она подняла руки к шее и потрогала бисерный чокер. Это было всё, что от него осталось, помимо ее воспоминаний.
Ей вспомнилось, как Крид пришел ей на помощь в грязном переулке, в ушах стоял звук его голоса— глубокий и мягкий, когда он спросил, как ее зовут. Потом ей вспомнилось выражение его лица, когда она на следующее утро пришла к нему в гости поблагодарить за помощь, странное выражение лица, когда она передала ему в руки тарелку с печеньем. Она хорошо запомнила и свое любопытство и смущение, с которым она разглядывала его обнаженную грудь, движения его рук, когда он сунул револьвер за пояс. Он купил ей платье, первое новое платье за много лет. Он так нежно успокаивал ее в день похорон матери. И ведь кроме него больше никто не сказал ей простых слов утешения: ни священник, который мог, по крайней мере, соврать, но все-таки сказать, что соболезнует, ни даже Роза. Только Крид. Он держал ее в объятиях, пока она плакала, и нежно гладил по голове. Это он поддерживал ее, когда Роза с Рэем Коултером сбежали в Денвер. Как ангел-хранитель он всегда оказывался рядом с нею, когда бывал ей нужен больше всего. А теперь вот его не стало.
Погруженная в печаль и отчаяние, она свернулась калачиком на земле, подложив связанные руки под щеку. Крид умер, и ей стало совсем одиноко. Она пыталась плакать, она хотела плакать, но слезы не шли. Сухими глазами Джесси смотрела в темноту ночного неба. Крид умер, и все остальное не имело значения.
Глава СЕМНАДЦАТАЯ
Крид вглядывался вдаль, недоумевая, почему до сих пор не лег и не умер. Уже два дня как он брел, проклиная себя за то, что оставался в Гаррисоне, когда следовало поехать в Блэк Хоук. Он клял индейцев, жару и жгущий ноги песок. Он проклинал Джесси за то, что она была так молода и неотразима, а себя за то, что у него не хватило здравого смысла понять вовремя, что его победили.
Он устал и проголодался, избит и к тому же чертовски помешан на любви. А еще озабочен судьбой Джесси больше, чем хотел бы признать это.
Два дня. Да за это время с нею всякое могло случиться. Ее могли изнасиловать, а то и убить. Он тряхнул головой, пытаясь отделаться от таки мыслей, отказываясь даже предполагать что-либо подобное. Все внимание он сосредоточил на уходивших на север следах, оставленных индейскими лошадями. Кроме отпечатков копыт, индейцы не оставляли никаких других знаков своего пребывания.
Слабая полоска зелени указывала на присутствие воды, и Крид ускорил шаг, все еще держась одной рукой за саднящий бок. Добравшись до ручья, он упал на колени, ругая себя за неловкость: толчок болезненно отдался в ребрах.
Какое-то время он сидел, отдыхая и ожидая, пока утихнет боль. А потом одним долгим глотком прильнул к живительной влаге и, утолив жажду, плеснул несколько пригоршней воды в лицо и на грудь.
Из глубины памяти начали всплывать почти забытые слова благодарности из языка племени лакота.
«Пиламайя, Ате: благодарю Тебя, Отец-Создатель. За высокие травы. За чистую воду. За теплое солнце. За бизонов».
Еще ребенком он научился по-особому ценить огромное множество вещей. Что же случилось с той способностью быть благодарным, с тем чувством изумления, наполнявшим его разум и сердце, пока он был молодым?
«Благодарю Тебя, Отец. За жизнь. За мудрость. За силу воина и мужество. За Джесси».
Джесси. Она восстановила в нем веру в людей, дала новое ощущение чуда познания… Она единственная пекла ему печенье! Воспоминание об этом заставило его улыбнуться. Какая другая женщина принесла бы печенье наемному убийце? Увозя ее из Гаррисона в долину за городом, он всякий раз видел это место совершенным, когда глядел на него глазами Джесси. Сколько же времени ему понадобилось, чтобы снова научиться видеть и ценить красоту полевых цветов, игру солнечных зайчиков на воде маленького пруда, величественную грацию деревьев, на своих ветвях приютивших птиц и дававших тень во время летнего зноя? Джесси. Несмотря на печальные обстоятельства, в которых ее воспитывали, вопреки тому, что ее мать и сестра были проститутками, она выросла и осталась незатронутой уродством и горечью своего существования, хотя у нее были все основания озлобиться на людей. Каким-то чудом ей удалось сохранить свежесть и открытость молодости, чистоту и веру в то, что жизнь станет лучше. Он вспомнил, что она сама надела и постоянно носит бисерный чокер, который давным-давно подарила ему любимая бабушка.
Его бабушка, да будет благословенна память о ней! Помимо Джесси, Окока была единственной женщиной, любившей его бескорыстно и всем сердцем. Джесси с ее волосами, подобными темному костру, обладала духом воина племени лакота. Теперь он не может бросить ее одну на произвол судьбы.
Закрыв глаза, Крид шептал пламенную молитву божеству Бакан Танка— Великому Духу, умоляя помочь найти Джесси и укрепить его силы.
Он напился из ручья еще раз, наслаждаясь сладким вкусом холодной воды. Потом встал, полный решимости спасти Джесси или погибнуть.
Сумерки уже сгущались, когда Крид добрался до небольшого пруда с бьющим рядом с ним родником. Покрытый дорожной пылью, с пересохшим горлом, он почти натолкнулся на лошадь, приняв ее сначала за привидение. Замерев, Крид перевел дыхание, разглядывая животное. Это был необъезженный индейский пони, с сильной грудью и большими умными глазами.
Крид подошел к пони, удивляясь, что пятнистый не унесся от него стрелой. Тогда он разглядел, что кобыла стреножена.
Раздувая ноздри и широко раскрыв глаза, лошадка попятилась, но путы на ногах не давали ей убежать.
— Спокойно, девочка, — сказал мягко Крид. — Спокойно, я тебя не обижу. Услышав человеческий голос, кобылка опустила голову и обнюхала его ладонь. Стараясь не делать резких движений, Крид потрепал ее по шее, все еще испытывая благоговейный страх перед неожиданным для него появлением лошади. «Счастливое совпадение, — раздумывал он — в подарок от Великого Духа?»
— Спокойно, девочка. — Развязав путы на ногах кобылки, он сделал из веревки подобие недоуздка.
— Пиламайя, Ате, — прошептал Крид и подумал насколько лучше и проще была бы его жизнь, если бы он следовал тому, чему учила его бабушка, если бы он доверял божеству Вакан Танка, а не полагался только на твердую руку и быстрый револьвер.
Но не было смысла жалеть о прошлом и рассуждать о том, что могло бы случиться, если бы он пошел иной дорогой. Слишком поздно теперь поворачивать назад, поздно отказываться от привычек всей жизни. Он был наемным убийцей и никак не подходил для компании порядочных людей. Надо было помнить об этом раньше, и сейчас жизнь Джесси не подвергалась бы такой опасности.
Заскрежетав зубами, он прыгнул на спину пятнатой.
— Я уже еду, Джесси, — прошептал он. — Боже, помоги мне, я уже еду.
Джесси натянула одеяло на голову. Три дня и три ночи прошло с тех пор, как ее похитили. Три дня. И три ночи. Слезы жгли глаза. Это были худшие дни ее жизни.
Хуже, чем когда ушел из дома отец. Хуже, чем тот день, когда убили ее мать. Хуже, чем тот день, кoгда сбежала Роза.
Она прикрыла глаза, и тут же в ее воображении возник образ Крида — с волосами чернее ночи, глазами, глубокими, как бездонный омут, иногда холодными и непостижимыми, иногда горящими от страсти.
Слезы стекали по ее щекам. Он был мертв. Лучше бы индейцы прикончили и ее. По крайней мере, это положило бы конец всем бедам и тревогам, ей больше не нужно было бы дрожать от страха. А она боялась, смертельно боялась индейца, который ее увез. Его взгляда и всего облика. Страшилась того, что с нею может произойти в дальнейшем. Пока что он ее не трогал. Ей, вроде, следовало бы почувствовать некоторое облегчение, но по какой-то причине именно это пугало. Если он не собирается ее изнасиловать, то как вообще намерен с ней поступить? Мысли о том, что ее будут жестоко муч