Именно такой я ее помнил.
Такой она и была в те давно промелькнувшие годы…
Она подняла взгляд и теперь смотрела прямо на меня, но не видела. Искорки солнца в синих глазах — и больше ничего. Она вновь вернулась к работе, срезала еще ветку, добавила ее к букету и ушла в дом.
Датчик, расположенный прямо перед глазами, показывал нормальный уровень кислорода, но грудь так сдавило, что я едва мог дышать.
Прошло много времени, прежде чем мне удалось сдвинуться с места. Когда я добрался до следующего дома, оттуда вышел высокий красивый мужчина, открыл калитку и зашагал по улице к центру поселка. Светло-бежевый деловой костюм, портфель в руке. Широко расставленные серые глаза, тонкий нос и твердый рот… и незабываемая ямочка на подбородке.
Когда я остановился у калитки, красивая темноволосая женщина вышла из дома, спустилась по ступеням крыльца и стала срезать ветки с кустов сирени. Ее ножницы поблескивали на солнце.
В следующем доме было все то же самое… и в следующем… и дальше по улице. Целый городок — из домов моего детства, населенный двойниками моих родителей, таких, как я их запомнил в десятилетнем возрасте.
Регрессия, что же еще. Как иначе мог среагировать мой разум на ситуацию, с которой не мог справиться? Даже в условиях обычного стресса мы склонны мысленно возвращаться в то время, когда чувствовали себя защищенными. В экстремальной кризисной ситуации — к примеру, абсолютного одиночества — мы не просто возвращаемся, а приумножаем, а может, даже субъективно воссоздаем счастливые времена. Почему бы и нет?
Но регрессия — это лишь один из защитных механизмов сознания. Есть много других, в том числе и романтические фантазии.
Например, девушка твоей мечты.
Неожиданно передо мной открылся городской парк. Белые тропинки разбегались во все стороны, разукрашенные причудливым кружевом тени под нависающими ветвями. Разноцветные клумбы, белые скамейки среди кустов. Царственные вязы, подпирающие плечами летнее небо.
Но тише! Офелия?
У каждого мужчины — своя богиня. Моя может показаться вам слишком высокой, а ваша мне — наоборот. У вашей могут быть серые глаза, а у моей — голубые. Богиня — явление субъективное.
Я свернул на одну из волшебных тропинок и тут увидел ее. Она вышла из тени и солнечного света — высокая, с короткими темными волосами, в дымчато-синем платье.
Сначала я не мог разглядеть лица, но чувствовал, что откуда-то ее знаю. Она подошла ближе, и все вокруг — деревья, трава, тени — стало как будто таять. Солнечный свет стал ослепительным, и я видел перед собой лишь высокую загорелую девушку, ступающую по дорожке. Как будто смотришь на единственный объект на картине, а все остальные кажутся расплывчатыми и невыразительными.
Наконец я смог рассмотреть ее. Широкое, безупречно вылепленное лицо с изящно очерченным носом, сияющие голубые глаза под тонкими темными бровями вразлет, полные губы, чуть раскрытые в улыбке. Лицо девушки из маленького городка. Я прежде никогда ее не встречал, и все же хорошо знал.
Откуда?
Мои воспоминания и ассоциации создали ее.
Я помнил тихие вечера и зеленые холмы на фоне безоблачной летней синевы и тихие сельские дороги. Я помнил утренние туманы над вспаханными полями, цветущие луга, тихий смех и журчание ручьев в сиреневой тени.
Я помнил сладкий запах виноградников в октябре и пронизывающие ноябрьские ветра. Хруст снега январскими ночами и первое дыхание весны.
В ней слилась вся красота мира, которую я когда-либо видел. Она была тем образом, что сиял незримо в глубине моего сознания, когда я останавливал взгляд на какой-нибудь красотке и отворачивался, разочарованный. Она была моим тайным мерилом всего.
Даже чем-то большим — моей личной богиней, моей музой. Чтобы ее найти, я прошел всю улицу до последнего дома. Потому что дом в конце улицы — это воплощение одиночества, а богини и одиночество, как я уже говорил, идут рука об руку.
Она была уже почти рядом, когда приземлилась «Звездная мечта-2», нелепая падающая звезда разбила вдребезги иллюзию летнего неба и, опираясь на раскаленные струи газа, гордо заняла место под солнцем рядом с первой «Звездной мечтой».
И тут моя богиня стала таять на глазах. Сперва затуманились божественные черты, воплощение моих воспоминаний, потом высокое божественное тело, достойное греческих статуй, цветущая грудь… Совершенное создание поблекло, растворилось и исчезло.
Там, где зеленел парк и стоял городок моего детства, вновь раскинулись необъятные ледяные равнины, дарящие холодный блеск далекому, бесстрастному солнцу.
Когда разум сталкивается с абсолютным одиночеством, он начинает творить. Он создает, потому что не может иначе, потому что созидание — это крайнее средство против безумия, последний защитный механизм.
Однако такое созидание всегда ограничено нашим опытом и стандартными уловками разума, рассчитанными на обычное одиночество. Это регрессия и романтические фантазии.
Когда я первый раз ступил на ледяные равнины Плутона, то столкнулся с одиночеством, к которому не был готов, которое не мог вынести. Моей рассудочной реакцией было напиться до бесчувствия. Реакция подсознания оказалась более сложной.
Я решил, сам того не сознавая, что в следующий раз, когда взгляну на эти ледяные равнины, то увижу нечто, что защитит меня от одиночества. И мозг, обрабатывая их изображение на сетчатке, сам создал образы, вселяющие уверенность.
Что может быть более ободряющим для любого мужчины, чем дом его детства? Чем его мать и отец… чем его богиня?
Разум творит только то, что должен, и лишь пока это требуется.
Два человека на Плутоне никогда не испытают такого одиночества, как единственный человек на Плутоне. Ни один из них не познает абсолютного одиночества.
Когда я увидел, как садится второй корабль, то понял, что больше не одинок, — и мое творение обратилось в ничто.
Я уже говорил, что моя история о богине — в то же время и попытка оправдания перед богинями предполагаемыми, перед почти богинями… и перед той единственной, настоящей, если мы с ней когда-нибудь встретимся.
Одно дело — искать, не зная, как она выглядит, и совсем другое — зная точно. В первом случае ищешь подсознательно, во втором все иначе.
Я ищу свою богиню каждый день. Брожу по рассветным улицам и вечерним проспектам. Я полюбил парки, и вы можете найти меня у тихого озера или гуляющим вдоль аллей, обсаженных кленами.
Я ищу. Ищу свою богиню. Вы ее не встречали?
РАЗМАХОМ НОВЫХ ЗДАНИЙ С ПРЕЖНИМ СПОРЯ[10]
2150–2200 гг. н. э. Человек наконец познал суть счастья. Нет больше нужды гоняться за неуловимой синей птицей. Теперь счастье зримо и осязаемо — это собственный дом, и социальный статус человека определяется числом кирпичей и бревен, из которых его дом сложен.
В обществе, где ценят красоту, в почете художники. Философы пользуются уважением там, где ценят мудрость. Неудивительно, что в обществе, где поклоняются зданиям, почитают строителей. Прибавьте к этому неоспоримый факт, что в последние двести лет цены на недвижимость неуклонно ползли вверх, и другой факт, равно неоспоримый, что профсоюзы строителей за то же самое время преумножили свое влияние, и вы получите некоторое представление об аристократии, процветавшей во второй половине XXII века.
I
Нельзя забывать, что здания бывают двух типов. Одни возведены из камня, другие — из идей.
Кэти встретила Торо субботним майским утром, когда рвала в лесу фиалки. Каждую весну она собирала цветы и продавала в деревне. Вырученных денег обычно хватало на новое летнее платье, в котором не стыдно было показаться ученикам, когда те приходили на занятия в старинную, построенную еще в XX веке школу.
Торо сидел у ручья и читал книгу. Едва Кэти показалась из зарослей на другом берегу, он поднял голову и сказал:
— Доброе утро.
Волосы у Кэти были темнее апрельской ночи, а в глазах словно отражалась небесная синева. Проза и поэзия занимали все ее мысли. Она унаследовала не только отцовское призвание, но и книги, и все до единой их прочла.
— Д-доброе утро, — пролепетала Кэти. — Вы меня немного напугали.
— Не такой уж я и страшный, — улыбнулся Торо.
Ступая босыми ногами, девушка перешла ручей и взобралась на травяной склон. Хоть и длинноволосый, Торо был гладко выбрит и одет в чистую белую рубашку. Кэти взглянула на книгу в его руках:
— Вордсворт?
Он кивнул:
— «Тинтернское аббатство».
— О, это я люблю! «Опять я вижу… живые изгороди, что ползут, подобно ответвленьям леса… — »[11]
— Вы, верно, учительница?
— Меня выдало знакомство с Вордсвортом или мои лохмотья?
— Ваши глаза. В них есть какая-то искра, свет души — не как у других.
— Благодарю вас, — смутилась Кэти, — вы очень любезны.
— Это не любезность, а правда. Присядете?
Немного помешкав, она опустилась рядом на траву:
— Я уже давно не встречала Торо.
— Мы — вымирающий вид. Где найдешь Уолден[12] в двадцать втором веке? Куда проще приспосабливаться… Кстати, меня зовут Пол Дарроу.
— Кэти Грей.
— Рад знакомству, Кэти.
Он коснулся букетика фиалок в ее руке:
— Здесь недалеко поляна, там их уйма. Хотите — покажу?
— Конечно! — воскликнула Кэти, вскакивая на ноги. — Только… Я собираю их, чтобы продать. Для вас это важно? Тогда не показывайте, я пойму.
Взгляд его серых глаз скользнул по тонкому лицу девушки, рваному платью, босым ногам.
— Идемте. Я покажу и помогу собирать.
Торо поднялся по склону и углубился в лес. Кэти последовала за ним. Прогалины между деревьями были еще мокры от росы, трава пестрела солнечными пятнами. Юноша ступал широко и свободно, солнце играло на его темных волосах и широких плечах. Казалось, он знает тут каждое дерево, каждый холмик, ложбинку.
Поляна открылась в заболоченной лощине. Трава искрилась мириадами капель, будто после невероятного пурпурного дождя.
— Ах, — восхитилась Кэти, — какая красота!
— Я прихожу сюда каждый день, — сказал Торо.
Он присел и стал собирать цветы, обрывая стебли у самой земли. Кэти опустилась рядом, проминая голыми коленями мягкую влажную почву.
Когда оба собрали по пять букетиков, она поднялась:
— Этого хватит. Вдруг кто-нибудь тоже придет сюда за цветами.
— Никто сюда не ходит, — ответил Торо, — только я… а теперь и вы. Надеюсь, придете еще.
— Может быть.
Их взгляды встретились, и Кэти поразилась глубине его серых глаз. В них виднелась зрелость, обычно чуждая столь молодым людям, и вместе с тем не сразу заметная, но почти болезненная горечь одиночества. Кэти была потрясена, когда осознала это.
Он махнул рукой в сторону дальнего края лощины:
— Моя хижина вон за тем холмом. Хотите заглянуть? Там рядом — небольшое озеро. Я его называю Уолден, разумеется. У меня много книг — Китс, Шелли, Байрон…
— Нет… не в этот раз, — ответила Кэти. — Я тороплюсь.
— Как скажете.
Выражение лица Торо не изменилось, но Кэти ощутила его разочарование. Он протянул ей фиалки.
— Успешной торговли. Знаете, вам стоит купить белое платье. В белом вы будете просто обворожительны.
Он мог лишь догадываться, и это был явный комплимент, но Кэти не смутилась и даже не опустила глаз.
— Постараюсь найти белое, — кивнула она. — До свидания.
— До свидания, Кэти.
Она побежала обратно в лес. Обернувшись, увидела, что Торо все еще стоит на поляне. Его лицо и волосы купались в неярком золоте солнечных лучей. Кэти махнула рукой, он помахал в ответ, и она побежала дальше, чувствуя, как бьется сердце в такт ее мягким босым шагам.
Только Кэти добралась до деревни и пошла по улице, как рядом приземлился большой аэромобиль. Она была поражена, увидев на блестящей двери фамильный герб рода Мортарсонов — ящик каменщика и скрещенные лопаты. Из кабины на нее смотрел молодой человек с карими глазами.
Сколько раз она робко проходила мимо высоких кирпичных стен, замедляя шаг у ворот, чтобы взглянуть на гордые колонны величественного особняка в тайной надежде увидеть кого-нибудь из светлейшего семейства!
И вот теперь, впервые в жизни, он совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки — не кто иной, как сам наследник рода, Энтони Мортарсон Шестой. Кэти видела его в программе об устроенной Мортарсонами охоте на лис, не говоря уже о фотографиях, которые печатались в светской колонке «Строителя» несчетное число раз. Однако увидеть его вживую — совсем другое дело!
— Прекрасные фиалки! Продаете?
Ее взгляд перебегал с грубоватого аристократического лица на рабочую джинсовую куртку, на белоснежную каску каменщика, сверкавшую золотыми литерами… Неужели все это наяву?
— Д-да, милорд, — запинаясь, выговорила Кэти.
— Тогда я покупаю.
В его руке появилась пачка новеньких зеленых банкнот.
— Как пожелаете, милорд.
— Я беру все. Сколько с меня?
— Не знаю, милорд, — смутилась она. — Сколько вам будет угодно.
Мортарсон протянул три банкноты. Кэти взяла деньги и отдала цветы. На мгновение их руки соприкоснулись… Деревенская улица под ногами словно исчезла. Кэти забыла, что она всего лишь учительница, она больше не замечала любопытных взглядов прохожих. Для нее не существовало ничего, кроме темных карих глаз Энтони Мортарсона Шестого.
— Что вы делаете по вечерам? — спросил он. Его голос изменился, стал глубже и даже чуть дрогнул.
— Иногда хожу на прогулку, милорд.
— Куда?
— На старую западную дорогу.
— А сегодня пойдете?
— Если вам будет угодно, милорд.
— Я буду там около девяти.
— Хорошо, милорд.
На этом разговор закончился. Аэромобиль задрожал и поднялся в воздух. Кэти смотрела, как он взлетел в майское небо, сделал широкий разворот и унесся на юг по направлению к особняку Мортарсонов.
Поначалу она решила забыть о случившемся. В сказках принцы порой влюблялись в простолюдинок, но в реальной жизни едва удостаивали их взглядом, проезжая мимо на белых скакунах или пролетая над головой на черных аэромобилях по пути к своим принцессам или дочерям водопроводчиков. Но потом Кэти вспомнила о банкнотах и пересчитала их, не веря своим глазам.
Денег было более чем достаточно, чтобы купить платье. Кэти бегом направилась в торговый центр Мортарсонвиля и купила первое попавшееся белое. Ей не терпелось прийти домой и примерить его. Она жила на окраине в ветхом одноэтажном домике со старомодной верандой и протекающей крышей. Перед домом стояли побитые ветром клены, а на заднем дворе был яблоневый садик.
Затаив дыхание, Кэти вглядывалась в треснутое зеркало. Торо не погрешил против истины насчет белого цвета, но это воспоминание тут же улетучилось. Любуясь ниспадающими каскадами платья и своими гладкими темными волосами, она думала лишь об Энтони Мортарсоне.
II
Кэти медленно шла вдоль шоссе, глядя, как лиловые тени спускаются с холмов. Из леса доносились сонные крики птиц. Трава, пробившаяся сквозь трещины в бетоне, зелеными пальцами щекотала ноги. Над головой древние вязы о чем-то шептались с кленами.
К 2190 году автомобильное шоссе давно уже стало пережитком прошлого. Оно по-прежнему петляло среди холмов, пересекало пустыни и леса, забегая в деревеньки и даже большие города, но в действительности оно было мертво с того самого момента, когда первый серийный антиграв сошел с конвейера и поднялся в небо.
Кэти знала, что когда-то машины неслись по шоссе нескончаемым потоком. В потрепанных исторических книгах из школьной библиотеки много говорилось о сверкающей хромом и полной величия эпохе автомобилей. Поистине фантастическое время! Тогда можно было скопить на новый дом меньше, чем за полвека, аристократия не имела понятия о строительном деле, а профессия школьного учителя была уважаемой и высокооплачиваемой!
Как можно в такое поверить? Порой Кэти казалось, что это обман. В такие минуты она была готова согласиться с общим мнением, что ее работа никому не нужна, аудио — и видеоматериалы позволяют отказаться от книг и учителей, а история, литература и прочие гуманитарные науки лишь препятствуют техническому прогрессу.
Однако литература всегда возвращала ей веру. Разумеется, вслух слово «литература» Кэти не произносила, только про себя. При посторонних она старалась употреблять, как и все, слово «чтиво», пусть и не совсем с той интонацией. Так или иначе, литература оставалась литературой. Шекспир и Мильтон, Свифт и Драйден — все, что ей читал отец и она читала сама долгими одинокими вечерами после его смерти…
Аэромобиль появился, когда уже почти стемнело, ослепив Кэти яркими посадочными огнями. Медленно снизившись, он завис над бетонкой. Сердце девушки неистово заколотилось. Она не рассчитывала, что Мортарсон и правда прилетит за ней, и теперь словно окаменела, испытывая одновременно и страх, и стыд, и не зная, что сказать. Кэти вдруг захотелось оказаться дома, в привычной компании книг. Однако, когда дверь машины распахнулась и в розоватом свете приборов появилось массивное и уверенное лицо Мортарсона, она тут же скользнула на кресло рядом с ним.
Антиграв сразу взмыл на крейсерскую высоту. Земля раскинулась внизу, словно темное покрывало, сотканное из холмов и долин и вышитое самоцветами деревенских огней. Ветер шумел в открытых заслонках и приятно холодил щеки. Впереди на горизонте полыхало оранжевое городское зарево.
Они долго летели молча, потом он спросил:
— Как вас зовут?
— Кэти, милорд. Кэти Грей.
— А меня Тони. Хотя ты и так знаешь, наверное.
— Конечно, милорд.
— Не «милорд», а Тони. Теперь мы на ты.
— Да, Тони.
Он нажал одну из бесчисленных кнопок на панели управления, и крыша стала прозрачной, открывая взору россыпь ярких, пронизывающих ночную тьму звезд.
— Какая красота! — воскликнула Кэти.
— Сегодня звезды хорошо видны. Была когда-нибудь в воздушном баре?
— Нет.
— Я знаю неплохой, заглянем туда. Тихое место, хорошая обстановка, приятная музыка…
— Боюсь, не выйдет, милорд.
— Почему?
— Я… я босиком.
Щеки девушки вспыхнули, прохладный ночной ветер казался ледяным. Она вновь пожалела, что пришла.
Тони задумался, потом тихо рассмеялся:
— Ну и дела! Так ты, что ли, сельская училка?
— Я… я была уверена, что вы знаете. Мне не стоило… Простите, милорд.
— Я все равно Тони.
— Простите, Тони.
— Да ладно, по правде говоря, мне не очень-то и хотелось в бар. Просто полетать — куда приятнее.
Кэти молчала, пытаясь собраться с мыслями. Прежде она никогда всерьез не задумывалась о собственном статусе и считала единственно правильным продолжать дело отца, несмотря на кажущуюся порой бессмысленность этого занятия и насмешки окружающих. Ее дом был возведен не из кирпичей, а из книг, и в этом было ее богатство.
Теперь этот дом рушился.
Оранжевое зарево на горизонте превратилось в ослепительное ледяное пламя. На пути яркими летучими островами возникали воздушные бары, громады отелей, полыхающие светом изо всех окон, а многоцветные рекламные щиты затмевали даже звезды.
Движение стало интенсивнее, и Тони сбавил скорость. Рабочая смена закончилась, и тысячи людей спешили в свои кирпичные или панельные пригородные замки, взятые в кредит. Город сиял все ярче, его бледные огни будто целовали ноги высокомерным звездам. У границы города Тони развернулся и полетел обратно.
Кэти то и дело оглядывалась. Прежде она никогда не видела ночной город, и зрелище приводило ее в восторг. Она даже не сразу обратила внимание, что аэромобиль начал набирать высоту. Заметив это, она стала пристально следить за показаниями альтиметра. 2700… 3000… 3500… Наконец стрелка замерла на отметке в 3800 метров. Рядом со светящимися цифрами появилось два слова. Наклонившись, Кэти прочитала: «Парковочный уровень». Когда она выпрямилась, то почувствовала на плече руку Тони.
— Моя прелестная маленькая учительница, — произнес он.
Кэти застыла, вцепившись руками в колени. Думая о любви, она всегда представляла себе залитые лунным светом сады и строки из Теннисона, и ситуация, в которой она сейчас оказалась, не имела с этим ничего общего.
— В чем дело? Ты холодна, как цементный раствор.
— Неужели?
— Кэти, посмотри на меня.
Она робко повернулась. В звездном свете лицо Тони выглядело неестественным, оно придвигалось все ближе, расплывалось… Внезапно ощущение неправильности всего происходящего стало невыносимым, и она отвернулась. Губы Тони едва успели коснуться ее щеки.
В его голосе послышалась злость:
— Не надо со мной играть, училка! Я этого не люблю.
Он сжал ее плечо, силой развернул к себе и вновь попытался поцеловать, но Кэти вывернулась, и его губы опять лишь скользнули по ее щеке. Дыхание Тони стало хриплым. Кэти оттолкнула мозолистую мужскую руку и отодвинулась, насколько позволяло узкое сиденье.
— Отвезите меня домой, милорд!
— Да кто ты такая, чтобы мне указывать?! — Его тон сделался резким и холодным.
— Я Кэти Грей.
— Кэти Грей, а ты знаешь, кто я?
— Энтони Мортарсон Шестой, милорд.
— И ты все равно настаиваешь, чтобы я отвез тебя домой?
— Да, милорд.
Он раскрыл было рот, но промолчал. Повернулся к панели управления и резко ткнул кнопки спуска и ускорения. Аэромобиль послушно рухнул вниз, набирая скорость и снижаясь до крейсерской высоты.
Ветер ревел в заслонках. Вскоре городские огни вновь превратились в тлеющие угольки на горизонте.
Тони не отвез ее домой, а высадил на шоссе — там, где подобрал.
— Вылезай! — рявкнул он, открывая дверь. — Не знаю, в каком мире ты живешь, но лучше тебе там и оставаться. В этом мире тебе делать нечего!
III
В любом обществе хватает диссидентов. Диссиденты Мортарсонвиля селились по окраинам и содержали маленькие фермы, несмотря на то, что в эпоху сельскохозяйственных корпораций вести частное хозяйство не имело смысла. И этого было достаточно, чтобы выделяться из общей массы.
Мортарсонвиль, как и большинство деревень, был, по сути, пригородом, ведь до городской черты можно было мигом добраться на быстром и маневренном аэромобиле. Землей же, по мнению жителей пригородов, нужно любоваться, а не возделывать.
Впрочем, фермерство было лишь мелким прегрешением мортарсонвильских диссидентов.
Ходили слухи, будто вечера они проводили за чтением книг, а кто-то даже устроил в своем сарае любительский театр. Также было известно, что они не верили в преимущество технических образовательных программ. Был и еще один факт, благодаря которому за ними окончательно утвердился статус еретиков и изгоев.
Они посылали своих детей в школу.
В понедельник Кэти проснулась рано. Она не чувствовала голода, но все же приготовила завтрак. Поковырявшись в яичнице с беконом, выпила кофе, помыла посуду, собрала небольшой ланч и отправилась на работу.
Стояло чудное майское утро, в траве искрилась роса, молодая листва кленов и вязов трепетала в нежном дыхании нового дня. В центре деревни из гаражей в синее небо взмывали аэромобили, унося своих хозяев на работу.
За однообразными фасадами жилищ устраивались поудобнее в своих телекомнатах домохозяйки, ожидая нового мультисенсорного сеанса. На лужайках правильной геометрической формы среди аккуратно подстриженных кустов дети вели воображаемые войны с исконными врагами цивилизации — индейцами и марсианами.
Путь к школе лежал через торговый центр. Продавцы отворачивались при виде Кэти, ранние покупатели поглядывали на нее с презрением. Обычно Кэти не обращала на них внимания, но сегодня впервые в жизни устыдилась своих босых ног.
Она миновала здание Ассоциации Строителей, которое казалось еще суровее, чем всегда. Опустив голову, она шла по территории местного Технологического института, стараясь не замечать ни сверкающего современного здания, ни студентов, не обремененных книгами, которые прогуливались по извилистым пешеходным дорожкам. Наконец, свернула в пустынный переулок, ведущий прямиком к школе.
Зданию школы было более двухсот лет, но, к счастью, строили его на совесть. Фундамент оставался прочным, а стены крепкими, и, несмотря на разбитые окна и неработающее отопление, в теплые месяцы, а при необходимости и зимой, здание верой и правдой служило делу просвещения.
Все девять учеников уже ждали Кэти, сидя за древними партами. Класс, где проходили уроки, сохранился лучше остальных, а окна, выходящие на южную сторону, решали проблему с освещением. В классе было две доски, обе в хорошем состоянии, а над столом Кэти на заплесневелой стене висел еще неплохо узнаваемый портрет Чарльза Уильяма Элиота[13].
Кэти гордилась своими учениками. Она была счастлива учить их и каждую неделю получать от их родителей небольшую плату. Каждое утро, входя в класс, она радовалась, видя их сияющие лица и ясные пытливые глаза.
Однако сегодня Кэти почему-то не испытывала гордости. В лица учеников смотрела равнодушно, а серые холодные стены, казалось, прогоняли тепло, всегда наполнявшее ее, когда она прикасалась к старым книгам. Без всякого энтузиазма раскрыв один из своих бесценных томов, она начала урок, но вдруг Нора, младшая из учеников, закричала:
— Мисс Грей, смотрите, там огромная машина! Из нее вылез мужчина и идет сюда!
Кэти сохраняла внешнее спокойствие, но под хрупкой маской хладнокровия бурлили эмоции. Она встретила Тони у дверей. Он нервно крутил в руках свою белую каску. На куртке виднелись засохшие капли цемента, широкий лоб покрыт испариной.
— Доброе утро, — выдохнул он.
— Доброе утро, милорд.
— Ты, должно быть, удивлена. Я долго думал о том, что сказал вчера…
— Вы сказали, что в том мире мне делать нечего, — перебила его Кэти, — и были абсолютно правы.
— Да нет же! Я не имел права так говорить!
По выражению его чуть опухших глаз Кэти с удивлением поняла, что он искренне раскаивается.
— У тебя, как и у меня, есть свое место в мире. Ты просто мыслишь по-другому… Я ведь никогда прежде не встречал учителей.
— Неудивительно, милорд. Мы с вами находимся в разных социальных слоях.
— Кэти, я лишь пытаюсь извиниться. Это нелегко.
— О, я и подумать не могла…
— Вчера вечером я был слишком самонадеян. Просто… другие девушки никогда так не вели себя. Они были горды уже тем, что находились рядом со мной. Потому что я — Мортарсон…
— Не могу сказать, что я не гордилась быть рядом с вами. Но…
— Ты не такая, как они, верно?.. Можем ли мы снова увидеться?
Кэти потеряла дар речи. Она была воспитана на любовной лирике поэтов-классиков, но те в своем творчестве игнорировали один немаловажный аспект — психологию. По причине этого Кэти не имела ни малейшего представления о тонкостях флирта и не осознавала, что, отвергая ухаживания Энтони Мортарсона и нанося удар его самолюбию, лишь подогревала его интерес к себе.
— Кэти, пообещай, что мы еще встретимся!
— Да… хорошо, милорд, — выдавила она наконец.
— Тогда, может, сегодня вечером?
— Как скажете, милорд. Только мне нужно будет вернуться пораньше: завтра у меня занятия.
— Договорились! — просиял он. — Я заеду за тобой. Адрес не нужен, я сам найду.
Он надел каску:
— Мне пора возвращаться на работу. До встречи, Кэти!
— До встречи, милорд.
Кэти смотрела вслед, пока аэромобиль не превратился в едва различимую точку в небе. Вернувшись в класс, она продолжила урок, но слова казались незнакомыми, а пожелтевшие книжные страницы — мертвыми.
IV
Наступивший июнь принес теплый южный ветер и ласковые дожди. Листва деревьев и трава налились зеленью, а в небе по ночам сверкали алмазные россыпи звезд. Следом пришел июль с послеполуденными концертами цикад и душными вечерами. Летая с Тони в аэромобиле, Кэти пошире открывала заслонки, чтобы впускать в кабину прохладный воздух. Они летали каждую ночь, отправляясь с первой звездой и возвращаясь, когда в зените уже стоял Стрелец.
Она снова повстречала Торо лишь в начале августа.
Вечером пятницы Кэти сидела на крыльце, вслушиваясь в ночные шорохи и ожидая первой звезды. На ней было то самое белое платье.
Торо появился на тропинке между кленами. Кэти совсем позабыла о нем, а потому не сразу узнала.
— Добрый вечер, Кэти, — поздоровался он.
Теперь она вспомнила его: молодое, но умудренное опытом лицо, проницательные серые глаза, высокая стройная фигура.
— О… добрый вечер.
— Я уже не рассчитывал, что вы снова придете за фиалками, но надеялся, что все же захотите взглянуть на мою хижину и озеро. — Он неловко улыбнулся. — Потом я оставил надежду и попытался забыть вас, но безуспешно.
— Почему? — Кэти смотрела мимо него, на то заветное место в небе, где вскоре должна была засиять первая звезда. — Что во мне такого особенного?
Он покачал головой:
— Каждый раз, когда я пишу, я вижу ваши глаза. Стараюсь забыть, пишу дальше, но тут вижу ваши губы, волосы, лицо и, наконец, вижу вас бегущей через лес с охапкой фиалок в руках…
— Не понимаю. Что вы пытаетесь написать?
— Что-то вроде собственного «Уолдена».
— Но зачем? Для кого?
— Пожалуй, ни для кого. — Он сделал шаг вперед, но остановился. — Не возражаете, если я присяду?
— О, прошу прощения. Очень невежливо с моей стороны.
Торо опустился на ступеньки у ее ног, боком, чтобы смотреть ей в лицо.
— Вам и в самом деле идет белое.
— Спасибо.
— Вы обязательно появитесь в моей книге. Вот так — сидящая на веранде в ожидании восхода Венеры.
Кэти смущенно посмотрела на него. В его глазах не было ни капли лжи.
— Я… я… боюсь, мне не место в книгах.
— В моей вам место есть.
— Я не могу понять, зачем вы ее пишете.
— Кто-то ведь должен писать книги. Сами по себе они не напишутся. Мне казалось, вы должны понимать, Кэти.
— Времена изменились. Никто больше не пишет книг.
— Я пишу.
— Но они безнадежно устарели. В наше время нет смысла писать книги. Это все равно что во времена Хемингуэя царапать символы на каменных табличках. Сейчас есть новые способы передачи информации, более совершенные…
Заметив, что Торо пристально смотрит на нее, Кэти умолкла. На миг ей стало стыдно за свои слова, и она рассердилась.
— Вот именно, — продолжала она. — Нам доступны более совершенные способы передачи информации. Зачем читать книги, когда можно получить образование с помощью современных технологий? Когда одного щелчка пальцами достаточно, чтобы включить мультисенсорный симулятор и, примерив на себя любой документированный опыт, испытать любые новые ощущения? Добавьте к этому улучшенные жилищные условия, доступные каждому, кто готов ради них трудиться. Люди вроде нас с вами пренебрежительно относятся к зданиям не только потому, что обделены талантом забивать гвозди или класть кирпичи, но и потому, что боятся поставить на кон свою жизнь, чтобы заплатить тем, у кого этот талант есть. Мы пытаемся оправдать нашу лень и трусость, цепляясь за устаревшие ценности, читая работы таких же неудачников, которые не хотели мириться с реалиями общества и убегали в лес, строя из себя противников прогресса, которые ненавидят дома…
— И любят идеи, — перебил Торо. — Кэти, что с вами случилось?
— Ничего со мной не случилось. Я лишь попробовала подумать. Впервые в жизни я хорошо подумала.
— Подумали или просто решили примерить на себя чужую шкуру?
Она в замешательстве уставилась на Торо.
— Ни для кого не секрет, что в вас влюблен Энтони Мортарсон.
— Это неправда! — воскликнула Кэти.
— Я уверен, что это так. По-другому и быть не может. Вы первая настоящая женщина в его жизни.
— Как вам не стыдно!
— Я говорю правду. В отличие от вас, когда вы утверждаете, что впервые в жизни по-настоящему подумали. Впервые в жизни вы перестали думать. Вы заставляете себя принять эту извращенную систему ценностей. Вы льнете к ногам Великого Технобога, как все остальные, и отвергаете вечную непреложную истину. Цивилизации возводятся из идей, Кэти. А не из кирпичей, бревен и электроприборов!
Она потупилась, не в силах вынести его взгляд. Затем взглянула на небосвод, где уже робко разгоралась первая звезда. Заметив снижающийся аэромобиль, Кэти торопливо поднялась на ноги:
— Мне пора.
Торо поднялся следом.
— Кэти, не забывайте, что вы учительница, — ласково сказал он.
Кэти не обратила на его слова внимания. Аэромобиль уже парил над лужайкой перед домом.
— Простите, но я вынуждена покинуть вас.
— Кэти, ты готова? — позвал Тони Мортарсон.
— Уже бегу! — ответила она и взглянула на Торо. — Прощайте.
— Прощайте, Кэти.
Она добежала до машины и запрыгнула внутрь. Торо остался стоять на крыльце, молчаливо и неподвижно; в сгущающихся сумерках его лицо казалось бледным пятном. От него веяло почти осязаемым одиночеством, но это чувство смягчалось от ощущения его единства с этой ночью; его родства с землей, деревьями и звездами, с небесной синевой, с восходящим солнцем и утренней росой. Он был частью мира, где правят любовь, надежда и идеалы, а преходящие, воплощенные в кирпиче и бетоне ценности цивилизации ничего не значат.
— Я и не знал, что у меня есть соперник, — сказал Тони.
— Не говори глупостей, милый. Это всего лишь Торо.
— Торо?
— Один из тех чудаков, что живут в лесу. Ты наверняка о них слышал.
— Кэти, как ты можешь с ними якшаться?
— Я встретила его весной и с тех пор не видела, до сегодняшнего дня. Он шел мимо и попросил разрешения присесть. Отказать было неловко.
— В следующий раз ты откажешь.
— Не понимаю.
— Кэти, выходи за меня замуж.
Кэти застыла, словно онемев. Над головой раскинулись звезды, внизу простиралась едва видимая земля. Вокруг был лишь шум ветра и пульсирующий звук собственных мыслей. Наконец она сумела найти слова — бессмысленные, не имевшие ничего общего с тем, что она чувствовала.
— Но… — Она запнулась. — Нет, это невозможно.
— Почему?
— Я — простая учительница, а ты — Мортарсон.
Он усмехнулся:
— Мой отец уже в курсе. Я рассказал ему о своих чувствах.
— Тони, как ты мог! Он наверняка пришел в ярость!
— Пожалуй, он был немного раздосадован, но вскоре успокоился. Я уговорил его встретиться с тобой. В воскресенье утром у нас дома. Как только он увидит тебя, то сразу оттает!
— Тони, я не смогу войти в ваш дом. У меня нет…
— Теперь есть!
Он достал из отсека рядом с панелью управления белую прямоугольную коробку.
— Открой. Самый маленький размер, что я смог найти.
Внутри оказалась пара легких изящных белых туфель с острыми носами, украшенных голубыми бантиками.
— Какая прелесть! — выдохнула Кэти.
— Примерь.
Она робко сунула ноги в туфли. Они были мягкими, прохладными и очень удобными. Кэти чувствовала себя Золушкой. Она с трудом подавила смех. Чувствовала себя? Да она и была Золушкой!
— Так ты выйдешь за меня? — спросил ее Принц.
— Я… я не знаю, что сказать. Мне нужно подумать.
— Я хочу услышать твой ответ не позднее воскресенья.
— Хорошо. До воскресенья.
V
По иронии судьбы, когда речь идет о системе ценностей конца XXII века, на ум приходит высказывание, приписываемое древнему королю Альфонсо Арагонскому. По его мнению, самыми прекрасными вещами в жизни были «старое дерево для топки, старое вино для питья, старые друзья для препровождения времени и старые книги для чтения».
Особняк представлял собой настоящий архитектурный винегрет. Изначально простой четырехэтажный, он впоследствии оброс многочисленными пристройками и флигелями. Множество дымовых труб напоминало о византийской архитектуре, а массивная лоджия в американском колониальном стиле, протянувшаяся во всю ширину фасада, придавала зданию совершенно нелепый вид. Вокруг раскинулись сады и парки, а позади, примерно в полумиле, начинались богатые охотничьи угодья.
Как только Кэти ступила на лужайку, у нее закружилась голова. Колоннада лоджии нависала сверху, ослепительно белая в лучах утреннего солнца. Тони взял девушку за руку и помог подняться по ступенькам. Открывая дверь, он прошептал:
— Не бойся.
Внутри Кэти почувствовала себя крошечной. Холодный центральный зал выглядел зловеще. Она уже начала жалеть о том, что согласилась прийти. В гостиную вела дверь в дальнем конце зала. Сама гостиная была просторной, но мрачной. Солнце с трудом пробивалось сквозь зеленые окна из стеклоблоков. Стены из декоративного кирпича, на полу — толстый ковер с орнаментом под кирпичную кладку. Справа от двери, перед огромным камином, в кресле восседал старик. Вокруг были беспорядочно навалены книги.
Тони откашлялся:
— Доброе утро, милорд.
Старик обернулся. Кэти поняла, что он очень стар. От первых четырех жен у него рождались только дочери, и лишь пятая смогла родить наследника. Черты его круглого лица были грубыми, руки — короткими. Толстые скрюченные пальцы сжимали книгу, на вид очень, очень старую. У Кэти перехватило дыхание, когда она увидела название — «Одиссея».
Старик посмотрел на нее.
— Это она? — спросил он низким скрипучим голосом.
— Да, милорд, — ответил Тони. — Кэти, это мой отец.
— Доброе утро, милорд, — поздоровалась Кэти.
— Красивая, спору нет, — заключил старший Мортарсон, не отводя от нее взгляд. Его маленькие глаза слезились. День был теплый, но в камине горел огонь, наполняя комнату едким вонючим дымом.
Старик опустил взгляд на книгу, что держал в руках. Рассеянно перелистал страницы и швырнул в огонь. Пожелтевшие страницы затрепыхались, затем вспыхнули. Он взял другую книгу из ближайшей кучи.
— Огонь помогает держать в тепле старые кости. Никуда от этого не денешься, даже летом.
Кэти внутренне сжалась. Она с ужасом прочитала название следующей книги — «Мильтон. Полное собрание стихотворений».
— К-конечно, милорд.
— В наши дни книги куда дешевле дров, — продолжал старик, отправляя Мильтона в огонь. — Только вчера два корда[14] приобрел.
Слова, охваченные пламенем, будто кричали в голове у Кэти:
…Под утро жаворонку внемля,
Когда, как сторож с башни, землю
Он песней будит из-за туч,
Пока не вспыхнет первый луч…[15]
— Милорд, ну как вам она? — спокойно спросил Тони, не осознавая, что в эту минуту мир вокруг рушится, и обломков хватит, чтобы опоясать Солнце новым кольцом астероидов. — Все как я рассказывал, верно?
— Молчаливая что-то, — буркнул отец, хватая еще одну книгу.
— Она просто стесняется вашего присутствия. Привыкнет — разговорится. Так ведь, Кэти?
В это время Кэти упорно пыталась разглядеть название новой книги. Книга была тонкая, в кожаном переплете, золотое тиснение на корешке почти стерлось. Наконец удалось прочитать: «Стихи Оливера Уэнделла Холмса».
— Кэти, ты меня слышишь? — нахмурился Тони.
Кэти посмотрела на него:
— Да. Прекрасно слышу.
Она решительно шагнула к креслу, где сидел старший Мортарсон, и взяла книгу из его рук.
— Прошу прощения, милорд, но я хотела бы прочесть вам несколько строк прежде, чем они отправятся в огонь.
Она раскрыла книгу и, бегло просмотрев страницы, нашла бессмертные слова. Ее сильный, выразительный голос наполнил комнату, подчеркивая благородством поэзии окружающую кирпичную безвкусицу:
Пускай года сменяются, спеша, —
Все выше купол поднимай, душа,
Размахом новых зданий с прежним споря,
Все выше и вольней! —
Пока ты не расстанешься без горя
С ракушкою своей
На берегу бушующего моря![16]
Воцарилась гробовая тишина. Старик, будто мертвец, неподвижно сидел в своем кресле, окруженный пирамидами книг. Кэти положила томик стихов ему на колени.
— Теперь можете сжечь. Я не выйду за вашего сына. Жизнь в доме, построенном из кирпичей, не для меня.
Тони стоял оцепенев, словно каменная статуя в дверях гробницы. Проходя мимо, Кэти остановилась и взглянула в его глаза. Впервые она поняла, что в них нет ничего, кроме пустоты. Ни солнца, ни неба, ни малейшего отблеска мечты.
— Прощай, Тони!
Она вышла из дома на свежий воздух. Сняла туфли, оставила их у подножия колонны и побежала через лужайку, утопая босыми ногами в мягкой прохладной траве. Привратник с любопытством покосился на девушку, но ничего не сказал. Вскоре Кэти оказалась в лесу.
Как же приятно среди деревьев! Вместо колонн здесь высились иссиня-серые стволы буков, величественно устремленные в зеленое море листвы. Солнечные блики, словно золотые монеты, были разбросаны по лесной подстилке, а между ветвями то там, то тут проглядывало голубое небо.
Она перешла вброд холодный ручей. Поляна, где росли фиалки, еще хранила память о пурпурном дожде и о юноше с девушкой, опустившихся на колени, чтобы прикоснуться к прекрасному. Когда Кэти взбиралась на пригорок, ее сердце бешено колотилось. Вокруг возвышались сосны, а земля была усеяна хвоей. Наконец меж стволами мелькнула синяя гладь озера.
Кэти медленно спустилась по склону. Деревьев стало меньше, лес сменился зеленым лугом. На краю озера стояла хижина. Неподалеку Торо мотыгой рыхлил землю.
Перед самым огородом Кэти замешкалась. На секунду ей стало страшно. Но тут Торо поднял голову, и, увидев его лицо, Кэти поняла, что все будет хорошо. Она устремилась к нему, видя, как от одиночества в его взгляде не остается и следа, и согреваясь теплом его улыбки.
2200–2250 гг. н. э. Кризис 2202 года совпал по времени с публикацией поэмы «Уолден II», написанной неизвестным до той поры поэтом-отшельником. Пускай дома и не могли, подобно синей птице, расправить крылья и улететь от хозяина, это могло случиться с правом собственности. Возможность такой потери привела к неизбежному пересмотру ценностей. Человек нуждался в новых ориентирах и нашел их в «Уолдене II».
В конце 2203 года зародилось движение «Назад к истокам», а вскоре начался новый расцвет литературы и гуманитарных наук. Синяя птица счастья вновь стала желанной, а люди вспомнили, что нет ничего приятнее, чем ее неожиданное появление в тот самый момент, когда перестаешь за ней гнаться.