Снег? Сарит не верила глазам. На Челсе — снег? В вестибюле челсинской клиники — снег?!
Вся дрожа, она посмотрела по сторонам. Ночь. Странное небо. Еще более странная земля. Теперь-то Сарит все поняла. Ей так не терпелось поскорее прибыть на первое место работы и начать заниматься любимым делом, что от волнения она перепутала транзитные координаты и вместо Челсы случайно переместилась на какую-то ее малоразвитую соседку.
Но на какую именно? Двойная система Челсы находилась в отдалении от основных планет Федерации, так что, скорее всего, этот мир тоже где-то на самом краю галактики. Но для того чтобы с помощью обтягивающего талию транзитного пояса переместиться на Челсу, требовалась более конкретная информация. Нужно было ввести не только правильные координаты, но и расстояние до цели, а для этого — узнать, куда именно попала Сарит. Пояс помочь ей не мог: исполнив запросы, он их не запоминал.
Снег, поднятый ветром, ударил в лицо, забился под воротник тонкого летнего костюма и пополз по спине ледяными каплями. Сарит вспомнила, что собиралась кататься с Шаршских гор и поэтому взяла с собой теплую одежду. Осмотревшись в поисках чемодана, она увидела только снег.
Вслед за ней самой потерялись и ее вещи!
Накатила волна паники, но Сарит не поддалась и постаралась привести мысли в порядок. Транзитный пояс перемещал только на обитаемые планеты. Если эта планета обитаема, значит, на ней существует разумная жизнь. Любой разум образует цивилизацию, а каждая цивилизация даже в начале развития имеет какое-то понятие об астрономии. Таким образом, задача ясна: нужно найти местного жителя и добыть у него все возможные сведения о том, где находится этот мир.
Только вот беда: никаких местных жителей вокруг не было.
Метель ненадолго стихла, и Сарит заметила вдали тускло мерцающие огоньки. Охваченная внезапной надеждой, она двинулась к ним и сразу же поняла, сколь серьезно ее положение. Гравитация почти не отличалась от привычной, но снег доходил до колен, а кое-где и до пояса. Лицо, руки и ноги немели от холода, будто на ней и вовсе не было костюма.
Когда Сарит добралась до края дороги, у нее еще оставалось немного сил, но их пришлось истратить понапрасну. Только что она брела по колено в снегу и вдруг окунулась по самую шею. Сарит не знала про кюветы. Она рванулась наверх, высвободив плечи, — и тут последние силы оставили ее. «Надо чуть-чуть поспать, — подумала она. — Чуть-чуть… только прикрыть глаза…»
Днем Линдси мыл машины, а вечером пил. Потом по дороге домой он жаловался деревьям на жизнь, бормотал «Сонеты с португальского», а иногда отрывки из «Потерянного рая». Когда на машинах было много крови и Линдси напивался особенно сильно, он сосредотачивался на монологе Гамлета. Сегодня приходилось совсем туго: не столько из-за ветра, сколько из-за слепящего снега. Потеряв направление, он шагнул в сторону от дороги и прямо посреди любимой строчки — «так трусами нас делает сознание, и так природная решимость меркнет…» — позорно рухнул лицом в снег.
Некоторое время Линдси лежал неподвижно, в голове одна за другой проносились забрызганные кровью машины. Затем с трудом поднялся на четвереньки, а потом и на ноги. Постоял немного, покачиваясь на ветру, словно бледный изможденный призрак, и вяло закончил строчку: «… при бледном свете размышленья». Ветер скомкал слова и кинул Линдси за спину.
Чуть протрезвев от падения, Линдси вспомнил, что взял с собой фонарик. Включив его, он двинулся по дороге дальше, переключившись на сонеты: «Любовь моя! Я в глубине души не знаю, год прошел иль целый век…» Из глаз полились слезы, потекли по щекам, смешались с растаявшими снежинками. Линдси облизал губы — соленые.
Он покачнулся. Луч фонаря метнулся через кювет на поле и тут же прилетел обратно. Снежный вихрь издевался над глазами, дразнил их лживыми картинками, превращая придорожный сугроб в спящую девочку…
Линдси внезапно остановился. Присмотрелся — девочка не исчезала. Золотые кудри, бледная рука, наполовину прикрывающая детское лицо. В следующий миг он уже стоял на коленях в снегу у дороги, трогал мягкие волосы, касался тонкого запястья. На память пришел Сайлас Марнер и его «Пропавшее золото».
Линдси обитал в ветхом домишке в миле от Эльмсвилля. Во дворе росли две одичавшие яблони, а на заросшей подъездной дороге застыл на вечном приколе «форд-купе» 1948 года. Между яблонь к ступенькам крыльца вела тропинка.
Сейчас тропинку замело снегом, и Линдси испугался, что не дойдет до дома. Однако упрямо переставлял замерзшие ноги и спустя, казалось, целую вечность добрался до двери. Дома он включил свет, положил девочку на диван перед камином и принялся разжигать огонь.
Когда дрова разгорелись, он вернулся к гостье. Раздел ее неловкими руками, удивившись необычной ткани и странному виду сандалий. Под легким нижним бельем на талии обнаружился серебристый пояс. Он был сделан из сотни, а может, и тысячи переплетенных проводков и украшен рядами сверкающих шариков. Когда Линди коснулся одного из них, палец будто ущипнуло током.
Он попробовал снять пояс, но не смог отыскать застежки и в конце концов оставил его на месте. Сходив в спальню за простынями, закутал в них девочку и принялся растирать ей запястья. Постепенно ее щеки порозовели, а слабый трепет пульса превратился в равномерные удары.
Линдси подбросил в камин дров и вернулся к дивану. Черты лица незнакомки, казалось, противоречили друг другу: пухлые щеки и маленький, аккуратный, немного курносый нос; подбородок круглый, но твердый, словно у взрослого человека.
С одной стороны, она походила на спящего ребенка, с другой, казалась молодой женщиной, готовой проснуться.
Но больше всего Линдси поразили ее волосы. В свете фонаря он подумал: золотые. Но сейчас сказал бы: нет, просто желтые, ярко-ярко желтые, как спелая кукуруза.
Только сейчас он понял, как сильно устал, а еще, что абсолютно трезв. Он пошел на кухню, достал початую бутылку и опустошил ее. Вернувшись в гостиную, выключил верхний свет и зажег помятый торшер рядом с диваном. Подобрал с пола мокрую одежду и повесил сушиться на спинку стула. Затем придвинул к камину другой стул и сел.
В камине тихонько потрескивали кленовые поленья, жар огня убаюкивал. «Завтра первым делом сообщу в полицию, — подумал Линдси. — Ее родители, наверное, сходят с ума. Почему она вдруг оказалась в поле зимней ночью, да еще одетая так легко? То ли в летнее, то ли в ночную пижаму? Скорее всего, сбежала из дома. Дети чего только не вытворяют. Дети… и взрослые…»
Линдси вовсе не желал засыпать. Он хотел подождать, пока девочка очнется, и успокоить ее. Но он устал, слишком устал. Даже думать о машинах не мог. Веки сомкнулись будто сами по себе, голова откинулась на спинку стула.
При виде комнаты Сарит ужаснулась. «Местная хижина, — поняла она. — Убогая, старая, грязная». Однако, присмотревшись, можно было заметить признаки культуры, еще не уничтоженные временем: потертые занавески, рваные обои, а на стене, на полках, — ряды книг.
Она заметила одежду на стуле и вздрогнула, осознав, что лежит обнаженная. Транзитный пояс! Не хватало еще застрять на недоразвитой планете в тьме световых лет от дома! Но тут же, почувствовав на талии знакомое электрическое покалывание, облегченно перевела дух.
Она перевела взгляд с одежды на камин и вдруг увидела спящего человека.
И снова первым чувством был ужас, который, впрочем, быстро сменился любопытством, когда удалось подключиться к сонному разуму. За долгие годы обучения профессии Сарит пришлось побродить по самым странным ментальным коридорам, но такого кривого и изломанного, как тот, что был сейчас перед ней, она еще не встречала.
Заинтригованная, она двинулась по нему. Первым воспоминанием оказалось изображение ее самой, спящей на диване. Картинка была насквозь пронизана добротой, и Сарит вдруг поняла: «Он думает, что я ребенок!» — а затем с удивлением осознала: «Он спас мне жизнь. Этот несчастный варвар спас мне жизнь!»
Она пошла дальше. Коридор резко свернул, и перед глазами предстала уходящая в бесконечность вереница инопланетных повозок. Внимательней присмотревшись, Сарит заметила на них брызги крови и на миг усомнилась в правильности своего психовидения. «Интересно, что это за комплекс, — спросила она себя, — и в какую я вляпалась механизированную культуру?»
Она прошла мимо машин и приблизилась к девушке. Высокая, с темными волосами, инопланетная красавица. Стояла, сидела, склонялась, принимала самые разные положения. Ее звали Элейн, и она была мертва. Сарит поняла это еще до того, как увидела в воспоминаниях спящего смутное изображение гроба.
Она ощутила его страдание и боль. А затем внезапную любовь к этой девушке. Искреннюю, чистую любовь, перемешанную с таким ужасающим чувством вины, что Сарит невольно отшатнулась.
И тогда она увидела склеп.
Коридор на самом деле был не что иное, как созданное ее разумом образное выражение недоступной иначе психоструктуры. В этой системе склеп — самый подходящий образ из всех возможных — отражал перенесенный опыт, который спящий мужчина запрятал глубоко в подсознании.
Сарит попробовала открыть склеп, но запоры крепко держались, не поддаваясь ментальной силе. В конце концов ей пришлось сдаться. Существовали и более важные дела, чем возиться с секретами местного жителя. Во-первых, узнать местоположение этой планеты, во-вторых — местоположение Челсы.
Она покинула коридор, отражавший эмоции и чувства, и спустилась на уровень информации. Сперва выучила язык, потом узнала, что планета называется Земля и что она третья из девяти планет, кружащихся вокруг звезды спектрального класса О у самого края галактики. Сведения оказались вполне приличные, гораздо более точные, чем Сарит могла предположить, — но все же недостаточные.
Следующей она нашла полузабытую карту звездного неба. Сердце забилось сильнее. Но карта была слишком нечеткая, без подробностей и мелких деталей. Следуя внезапному озарению, Сарит проследила источник карты и обрадовалась: та появилась из книги, стоящей в этой самой комнате.