Сарит быстро отключилась от спящего мозга. За окном уже брезжил рассвет. Она выпуталась из простыней и оделась, ощущая легкий жар почти потухшего огня, потом, обойдя диван, направилась к книжным полкам.
Проходя мимо стула, на котором спал человек, она вспомнила кривой коридор, ряды заляпанных кровью повозок, бесконечные картинки с девушкой и яснее всего — склеп. Остановилась, опустила взгляд на лицо спящего…
На мгновение Сарит забыла и о книгах, и о карте, и о грязной комнате… Даже о Челсе. Такое лицо она видела в первый раз. Лицо, слишком рано постаревшее, еще хранило остатки молодости. Синяки под глазами, плотно сжатые губы, ввалившиеся щеки, лоб рассечен длинным рубцом душевного самобичевания.
Лицо больного, умирающего человека.
Пока Сарит стояла, похолодев от внезапного осознания, спящий проснулся.
В первый раз Линдси видел такие голубые глаза на таком прекрасном лице. Что за странное видение?
Он выпрямился, с трудом разогнув ноющую спину. Скользнул удивленным взглядом по комнате. Уже рассвет? Потом припомнил, что случилось ночью.
Снова взглянул на девочку и спросил:
— Как ты себя чувствуешь?
Та ответила не сразу. Казалось, она подыскивает правильные слова.
— Я чувствую себя хорошо. Спасибо вам, что спасли мне жизнь.
Он пристально посмотрел на нее. Девочка говорила правильно, не проглатывая слова, с идеальной интонацией. Странно: обычно подростки не обладают такой четкой дикцией.
— Вот и отлично, а то я ночью переволновался. Как тебя зовут?
— Сарит.
— А меня Гордон, Гордон Линдси. Где ты живешь?
Она молчала, буравя его голубыми глазами. Потом проговорила:
— Очень далеко отсюда, мистер Линдси.
— Это не ответ. В каком городе, в каком штате?
— Боюсь, не смогу вам сказать.
— Почему?
— Потому что вы подумаете, что я сошла с ума. И потом, это неважно. Скоро меня здесь не будет.
— Но я хочу тебе помочь. У тебя неприятности? Может, ты сбежала из дома и заблудилась из-за метели?
— Этого я также не могу сказать.
— Почему? Все равно ведь придется объясняться с полицией.
— С полицией?
— Конечно. Я сообщу, что нашел тебя. Твои родители, наверное, уже обыскивают окрестности.
— Родители не ищут меня, мистер Линдси.
Он встал со стула:
— Я все равно должен сообщить.
«Вообще-то надо бы взять ее с собой, — подумал он. — Но в такой легкой одежде она снова замерзнет. Ладно, просто зайду в участок по пути на работу и попрошу забрать ее. Нельзя же оставлять ее у себя…»
Вдруг Линдси заметил, что глаза у гостьи изменились. В них будто зажегся яркий голубой свет и ввинтился ему прямо в мозг. Линдси не почувствовал боли, разве что привычное похмелье. Затем вдруг глаза потухли. Лийдси не смог бы определенно сказать, был ли тот свет на самом деле или только в воображении. Учитывая, что стояло раннее утро и в рот еще не попало ни капли спиртного, второе представлялось Линдси более вероятным.
Он разжег камин и пошел на кухню, где поджарил девочке яичницу и заварил кофе. Ела гостья странно: ложкой вместо вилки. Сидя напротив и попивая кофе, Линдси готов был поклясться, что та ест яичницу впервые в жизни. Тем не менее глазунья ей понравилась: на тарелке не осталось ни крошки.
— Если потом проголодаешься, возьми что-нибудь отсюда. — Он показал, где лежат консервы. Затем, надев джинсовую куртку, подошел к двери. Не стоит говорить, что за ней скоро придут, решил он, не то еще расстроится и снова сбежит. — Я на работу. Постарайся хорошо вести себя.
Прежде чем выйти, Линдси долго не сводил с девочки глаз. Он хотел запомнить ее лицо, голубые глаза, детский рот, но больше всего — кукурузный цвет волос, то золото, которое он нашел в снегу и не мог сохранить, потому что жил в двадцатом веке и пил не просыхая.
«Хорошо вести себя!» — Сарит ужасно разозлилась. Она, дипломированный психотерапевт, получившая место в лучшей ментальной клинике Федерации, кажется этому варвару ребенком! Хотя… Он так по-доброму думал обо мне… Даже красиво. Золото на снегу… О своих волосах я слышу такое впервые. Ладно, если я так и буду тянуть, то никогда не попаду на Челсу. Когда он вернется, между нами уже будут световые годы, а напротив меня — первый пациент… Первый? Да нет, второй. Первый, в каком-то смысле, как раз этот несчастный варвар. Хотя, конечно, он не считается. У меня просто нет времени морочиться с его первобытным склепом. В конце концов, на этой планете должны быть доктора. Они и сами могут облегчить его боль… Но почему они не приходят? Почему заставляют его страдать?»
Сарит сердито топнула ногой. «Ладно, мне-то какое дело, — подумала она. — Просто забуду, и все. В конце концов, эта планета даже не входит в Федерацию. С чего я должна волноваться? Он и сам собирается сообщить обо мне в свою доисторическую полицию и сбыть с рук… Во всяком случае, надеется».
Она вспомнила, какой поставила блок, и улыбнулась. Уже в хорошем настроении вернулась к книгам и стала искать ту, что видела у Линдси в мыслях.
За ночь метель истратила все силы, и февральское утро выдалось свежим и ясным. Линдси, как всегда, шел по середине дороги, создавая машинам как можно больше неприятностей. Он отходил в сторону лишь в последний момент, да и то чуть-чуть. Правда, этим утром с дороги еще не убрали снег, так что машины попадались нечасто.
Когда-то шоссе номер 16 славилось большим движением, но после того как вокруг города построили объездной путь, стало всего лишь дополнительным. Теперь по нему ездили почти одни местные. Дорога входила в Эльмсвиль с севера, становилась ненадолго Локуст-стрит, поворачивала направо и превращалась в главную улицу, а затем спускалась с холма, пересекала мост, и уходила влево, вновь становясь шоссе номер 16.
Автосервис, в котором работал Линдси, находился с другой стороны моста, у подножия холма. На углу, где начинался последний поворот перед спуском, стояла аптека, а рядом с ней — полицейский участок.
Линдси твердо собирался зайти и сообщить дежурному о девочке. Он даже успел заготовить первую фразу. И очень удивился, когда прошел мимо заиндевевшей двери и начал спускаться с холма. Он попытался заставить себя развернуться, но ноги упрямо несли вперед.
Линдси нахмурился. Он понимал, что в глубине души не желает никому ничего сообщать и ему приятно думать о девочке, которая ждет его дома. Нет, все-таки надо. Хотя бы ради ее родителей. Даже если они умерли или просто бросили Сарит, все равно где-то есть кто-нибудь, кто беспокоится о ней.
Хотя не обязательно. Сейчас много никому не нужных детей. В газетах каждый день пишут… а, да пошло оно все! Сообщу в перерыв.
Над мостом висела металлическая вывеска: «АВТОСЕРВИС НИКА — машины смажем, помоем, починим». Через улицу светились (сейчас, при солнечном свете, неярко) неоновые буквы: «ПРИВАЛ У СЭМА. Ресторан, гриль».
Линдси перешел мост, по-прежнему не обращая внимания на машины, и открыл счет посетителей «Привала». Сидя за барной стойкой, подождал, пока часы покажут восемь ноль-ноль — официальное время открытия. Заказав и опустошив свой обычный будильник — двойной виски и пиво вдогонку, — он снова пересек мост и вошел в автосервис.
В очереди на мойку стояла всего одна машина — та, что осталась со вчерашнего вечера. Линдси аккуратно вымыл ее, привычно удостоверясь, что крови не осталось. Ник тут же дал ему задание подмести пол. Когда же Линдси закончил и это, хозяин скомандовал протереть смазочное оборудование. Однажды Ник позволил Линдси просто так стоять перед въездом, и его чуть не сбили. Линдси не отходил в сторону от въезжающих машин. Ник не сильно жалел пьяниц, тем более образованных, и не огорчился бы, попади Линдси под машину, но приходилось думать о страховке, а кроме того, мойщиков найти непросто.
В полдень Линдси снова зашел в «Привал» и заказал то, что местные давно уже называли «обедом Линдси» — три двойных, три банки пива и бутерброды с ветчиной. До полицейского участка он так и не добрался. Во второй половине дня очередь на мойку резко возросла. Была пятница, и солнце недвусмысленно намекало на приятные выходные. Линдси вымыл пять машин. На последней крови оказалось больше, чем обычно. Страшно хотелось выпить, но он не успокоился, пока не смыл всю кровь до капли. Рабочий день закончился, и Линдси вернулся в «Привал».
После трех двойных немного полегчало, но теперь кровь стала проступать на руках, и пришлось заказать еще четыре. Стало совсем хорошо. Он тихо сидел в углу бара, разглядывал входящих посетителей, кивал горстке тех, кого знал, смотрел, как на улице удлиняются тени.
Вскоре пришла Элейн и села напротив. Она опять побывала в библиотеке, и Линдси заметил во взятой книге закладку.
— Привет, детка.
— Здравствуй, Гордон.
К ее кожаной куртке прилип яркий осенний лист. Гордон поднял руку и смахнул его. Затем коснулся книги у Элейн под мышкой:
— Ну и что мы читаем?
— Так… что попалось под руку.
Он вытащил у нее книгу и раскрыл. «Сонеты с португальского».
— А все-таки ты книжный червь.
— Да нет… Просто показалось, что мне понравится.
Он перелистнул страницы до закладки. Заметил, что один из сонетов подчеркнут, и начал читать вслух: «Как мне свою любовь облечь в слова…» В кафетерии колледжа было шумно, и он повысил голос: «.. Любовь, которой я к тебе горю…»
Элейн подхватила:
— «И пламя на порывистом ветру не гаснет, освещая наши два лица. Займись огнем любви, трава у ног твоих! Как жаль, что в тишине, без слов, не можешь видеть ты во мне все то, что можно высказать едва…»
— Слушай, так ты его уже знаешь?
— Сегодня выучила.
Он взглянул ей в глаза. В них появилось что-то новое: какой-то туман, который смягчил их и сделал совершенно непохожими ни на чьи другие. Тогда Гордон осознал, что ничтожен и жалок и совершенно недостоин того идеального образа, которым наделила его Элейн. Но в то же время стало легко: больше не надо скрывать любовь к ней под показным равнодушием и небрежными репликами.