ыл кому-то нужен и не имел права, кроме как во время отпуска раз в два года, свободно перемещаться по галактике.
Чтобы выявить спрятанные воспоминания больного, время еще было, но едва ли достаточное для вербально-ассоциативных тонкостей. Оставался метод прямого вопроса — и весьма вероятная возможность того, что комплекс Линдси только усугубится. Но других вариантов не было.
Она встала с дивана, оделась и подошла к стулу. Уже хотела потрясти Линдси за плечо, чтобы разбудить, но заметила трепетание век и услышала, как изменилось дыхание.
Ее взгляд показался ему даже голубее и пристальнее, чем в прошлый раз. Линдси выпрямился на стуле, в голову снова ударило вечное похмелье. Он оказался совершенно не готов к прямому вопросу:
— Мистер Линдси, зачем вы убили свою жену?
Сперва разум отбросил эти слова, отказался воспринимать их. Но мало-помалу они прошли сквозь все барьеры и проникли в сознание. Комната поплыла в сторону, и Линдси медленно поднял ко лбу дрожащую руку. Настоящее исчезло, в мысли решительными шагами ворвалось прошлое. Семь лет прокрутились назад, и вернулся тот проклятый день…
Следующий после Дня труда — первого понедельника сентября. День, которым заканчивалось лето и вместе с ним — прекрасный медовый месяц в только что купленном домике на окраине городка, в том раю, куда им с Элейн можно будет сбежать, когда позволит работа в университете.
Черный вторник.
Черный и горький от их первой ссоры…
Линдси кинул чемоданы в багажник нового «форда», захлопнул крышку и сел за руль. Завел машину и стал ждать, злясь на Элейн.
Та еще оставалась в доме, красила губы своей дурацкой помадой, накладывала на щеки абсолютно не нужные ей румяна.
Линдси ждал, пока Элейн выйдет, запрет заднюю дверь и сядет в машину рядом с ним. Ждал и сочинял злобные тирады. Тихо гудел мотор.
Тянулись минуты, в душе все сильнее сгущалась ярость. Нет, она специально заставляет его ждать! Спокойно дает понять, что, даже если ссора не закончится никогда, ей на это плевать.
Что ж, тогда ему тоже плевать!
Он разъяренно схватил руль. Взревел мотор. Пусть она услышит! И узнает: ему тоже плевать!
Вдруг хлопнула передняя дверь. Значит, Элейн решила выйти именно оттуда, хотя прекрасно знала, что ее ждут у задней! Чаша терпения переполнилась, и гнев вырвался наружу. Линдси переключился на задний ход и надавил на газ — сильнее, чем хотел поначалу. Машина рванулась назад.
Он отчаянно пытался затормозить — но тишину сентябрьского дня уже разрезал крик. Вспоминать о том, как качнулась машина, когда задние колеса прошлись по мягкому телу, было уже за гранью возможного.
А потом он вылетел из машины, подбежал к Элейн, лежащей на дорожке… На бледном, умирающем лице отражался испуг, и распахнутые глаза словно бы укоряли… Красные капли на сверкающем крыле… и на колесах…
Он вернулся в настоящее. Встал со стула и вышел, шатаясь, на улицу. Дул теплый южный ветер, снег понемногу таял. Машина стояла там же, где Линдси оставил ее семь лет назад. Тела под ней больше не было, и всю кровь он давно уже смыл. И все же кровь не исчезла…
Он как-то добрел до дороги и пошел по самой середине, молясь, чтобы появилась хоть одна машина. Быстро. Милосердно…
«Вот теперь ты знаешь все, — сказала себе Сарит. — Теперь можно и на Челсу».
Можно перемещаться и начинать работу. Можно забыть, наконец, про этого варвара, который винит себя в смерти подруги только потому, что видел у нее в глазах укор.
Который казнит себя тем, что смывает с машин несуществующую кровь и, не выдержав этой казни, напивается до потери сознания.
Который бродит по тропкам своих джунглей и надеется, что какой-нибудь неосторожный водитель совершит то, на что ему самому не хватает мужества.
Которого убивает собственная чувствительность.
Несчастного сына примитивной цивилизации, в которой не врачи должны идти к больному, а больной — к врачам.
Хотя… один врач пришел сам. Всего лишь один. Наверное, он все-таки добрый, этот доктор джунглей, который в своей непрочной лачуге сочинял «Историю цивилизации», играл Баха в редкие свободные минуты, лечил туземцам грыжи…
Улетай, Сарит. Сейчас же.
К чистым, без единой пылинки, коридорам челсинской клиники, к добропорядочным пациентам с планет Федерации, которых профилактологи отправили к психотерапевту.
Там ты будешь совершать доброе дело: исцелять легкие депрессии, возвращать сексуальное желание, править подпорченные «я»…
Он вытащил меня из-под снега, принес в допотопную хижину, которую зовет своим домом. Он беспокоился обо мне. Я — живое существо, и он, несмотря на многолетнюю боль и вечный полусон, обеспокоился о моей жизни.
Варвар несчастный. Сын джунглей.
Причем каких огромных! Намного больше, чем Ламбарене доктора Швейцера. Скорее всего, по их узким тропкам бродит еще много таких Линдси, болящих разумом и духом. Много-много. И никогда, никогда не придет облегчить им боль доктор джунглей…
Улетай, Сарит. Сейчас же!!!
Линдси никогда не видел на машине так много крови. Он тер снова и снова, но она не смывалась. К заднему крылу «крайслера» подошел Ник:
— Что с тобой сегодня? Уже давно бы закончил.
Линдси ничего не ответил. Ник никогда не верил в кровь. Никто не верил в то, что она тут всегда, кровь Элейн, и нужно ее смыть. Оставлять нельзя, это просто неправильно — ужасно, позорно, беспощадно неправильно! Если бы кто-нибудь понял его, поверил ему, тогда, может быть, крови стало бы меньше — или не было бы вообще…
Этим утром для одного мойщика ее было слишком много. Линдси тер и тер… тер и тер…
— Эй! — заорал Ник. — Ты сбрендил? Сотрешь же краску! Ты…
Голос Ника стих, растворился в воздухе. Линдси увидел странные сандалии, а над ними — тонкие детские ноги. Сарит присела на корточки. Ее лицо вдруг показалось ему старше, а взгляд напомнил о Христе.
Она забрала губку из окровавленных рук:
— Давай, я тебе помогу.
СЛАДОСТЬ СНА
В семнадцать лет Миллисент Кларк захлопнула воображаемую брошюрку под названием «Мужчины в моей жизни» и поместила на воображаемую полку «Книги, к которым больше не прикоснусь».
На тот момент решение казалось окончательным и бесповоротным, но спустя пару лет, уже студенткой антропологического факультета, она частенько сверялась с брошюркой и долго потом пребывала в расстроенных чувствах. Поэтому неудивительно, что специализацией Миллисент выбрала матрилинейные общества. И чем матрилинейней, тем лучше.
Нынешнее общество радовало не только ярко выраженной матрилинейностью, но и расположением, ибо находилось в поистине райском уголке — ничего подобного Миллисент не встречала за долгую практику галактических экспедиций.
Чего стоила одна топография «уголка»! С виду материк, на поверку он оказался натуральным островом, который брал начало у Сапфирового моря, где проходил экватор Фомальгаута-4, и простирался на добрых тысячу миль в длину, при этом шириной не превышая пяти миль.
Северное побережье окаймляли белые пляжи. Скромные дюны у самой кромки воды дальше обрастали деревьями и травой, поднимались все выше и выше, резко обрываясь линией зубчатых скал на юге. С утра до вечера о скалы бились волны, гонимые непоколебимым ветром — за два терранских месяца, что длилась экспедиция, он ни разу не сменил направления, с чем Миллисент в итоге смирилась.
Впрочем, ей даже нравилось жить на безветренной стороне. Климат здесь сам по себе был щадящий, прохладный. Но иногда легкий бриз проникал сквозь зубчатую стену и крался на цыпочках по зеленым холмам к лагерю. Сейчас он подошел совсем близко, всколыхнув короткие русые волосы…
Но Миллисент не заметила, поглощенная своим дневником.
«По-моему, — писала она, — мы наткнулись на чисто матрилинейное общество. Правда, доктор Вестер категорически не согласен, а доктор Хенли с присущим ему сарказмом назвал мои выводы субъективными, явно намекая, что я зациклилась на теме. Однако теория о чистом сусу во многом проясняет нынешнюю ситуацию. Если мое предположение верно и сусу действительно беспримесное, то мы имеем уникальнейший феномен, непонимание которого усугубляется нашей привычкой ориентироваться на смешанные сусу в качестве критерия…»
— Холодного чаю, доктор Кларк?
Миллисент испуганно встрепенулась.
— Я… Да, с удовольствием. Спасибо, доктор Хенли. Немного увлеклась записями. — Она взяла высокий запотевший стакан и поставила на подлокотник шезлонга.
— Глория постаралась, — сообщил доктор Хенли и добавил: — Мы тут планируем перекинуться в марсианскую канасту. Присоединитесь?
— Никак не могу, — отказалась Миллисент. — Хочу дописать.
Задумчивый взгляд серых глаз ее собеседника сделался насмешливо-серьезным. Этот его дуализм страшно раздражал Миллисент еще во время совместной учебы в колледже, а потом и в экспедициях.
Хенли, похоже, угадал ее настроение:
— Ладно, я просто спросил. Кстати, сегодня суббота. Помните?
С этими словами он скрылся в походной столовой.
«В первую очередь, теория чистого сусу проливает свет на главный парадокс данной культуры, а именно — беспрецедентный дефицит мужчин. Пускай физическую причину такого дефицита она не объясняет, но зато позволяет понять его естественное следствие — ведь только в чистом сусу возможно столь значительное превосходство численности женщин над мужчинами.
К сожалению, заявленная теория никак не раскрывает суть циклических возрастных групп обоих полов, но при этом отлично ложится в основу нашего культурного исследования..»
Суббота…
«До чего же глупо исчислять внеземное время земным календарем, — рассуждала Миллисент. — Особенно если торчишь на планете с такой малой орбитальной скоростью, что год здесь длится двадцать терранских. Отложив блокнот, она взяла стакан с чаем».
Суббота…
Пригорок, где помещался лагерь, плавно спускался к берегу небесно-синей бухты. На белом песке лениво раскинулось туземное поселение, рыбацкие лодки замерли на безмятежных водах, точно серебрянки, выбравшиеся погреться. За бухтой поблескивало на солнце Сапфировое море, простирающееся до самых Цветочных островов.