Бабушка молчала несколько минут, а затем села на соседний стул и тоже взяла кусочек теста. Рита прекрасно знала, что она может сказать. За три года они провели Соню по всем возможным обследованиям. Никто не нашел никаких отклонений. У нее было все в порядке и со слухом, и с голосовыми связками, и с головным мозгом. По всем параметрам она должна была прекрасно разговаривать. Один из врачей даже заявил ей, что девочка ленится говорить, мол, такое встречается у детей, нужно просто подождать. И Рита, может быть, даже поверила бы в это, если бы только Соня издавала хоть какие-то звуки. Но даже будучи младенцем, она плакала беззвучно.
Отчаявшись, они с Марком – то есть, конечно, она, Марк-то никогда по этому поводу не страдал – даже отвели девочку к знакомым физикам, чтобы те проверили ее голос на других частотах, но ни на одной из них никто не услышал ни звука.
– Она здорова, Рита, – наконец сказала бабушка, и голос ее при этом неуловимо изменился: в нем теперь чувствовалась та теплота и поддержка, за которую Рита всегда так любила свою бабушку, считала ее лучшей подругой и приходила к ней со всеми своими проблемами. – Ты же знаешь, я вижу болезни других людей. У Сонечки я ничего не вижу. Она здорова.
Рита кивнула, продолжая преувеличенно-внимательно защипывать края у пирожка, чтобы при жарке начинка не вылезла наружу.
– Я знаю, что физически она здорова, – тихо призналась она и снова почувствовала на себе внимательный взгляд бабушки.
– Ты пыталась ее вылечить, да? – догадалась та.
Рита снова кивнула. Сколько раз за эти три года она прикладывала руки к голове девочки, пытаясь понять, что с ней не так, ожидая почувствовать тонкие серебристые нити, которые должны были, просто обязаны двинуться от нее к ней. Ведь так было всегда, когда она пыталась лечить. В какой-то момент Рита уже и вовсе подумала, что ее дар не действует на дочь, но когда та однажды упала и разбила коленку, вместо йода и пластыря Рита приложила к ней руку, и серебристые нити послушно потянулись к ее ладони.
– Поэтому я и хочу отвести ее к Скворцову, – сказала она. – Что если ты не видишь, а я не могу лечить психиатрические болезни?
– Что если у нее нет никаких болезней?
– Ба! – Рита даже не сразу нашлась, что ответить. – А почему она тогда не разговаривает?
– Потому что она особенная?
– Не будь Марком.
Бабушка пожала плечами, тяжело поднимаясь из-за стола: пирожков накопилось уже достаточно, чтобы можно было начинать их жарить, с остатками теста Рита справится сама.
– И чем же плохо думать так, как он? – нарочито нейтральным тоном поинтересовалась она. – Ты ведь особенная, и он тоже. Почему ты считаешь, что ваш ребенок должен был родиться обычным? Таким, как все. Марк любит ее, любит даже такой, несмотря на то, что она не разговаривает, хотя обычно мужчины настороженно относятся к детям с особенностями. Но ему все равно. А ты все пытаешься найти в ней изъяны, сделать ее больной, чтобы вылечить. Чтобы она стала такой же, как и все вокруг.
Рита внезапно отшвырнула от себя кусочек теста, так что он шлепнулся на стол и превратился в бесформенную кучу.
– А ты не пытаешься сделать меня такой, как все? – раздраженно спросила она, уставившись бабушке в спину. – У меня есть дар. Дар лечить людей. Спасать им жизни даже тогда, когда медицина бессильна. И я могла бы им помогать. Если бы ты не спрятала от меня документы! Если бы сказала, как звали твою бабку, которая могла все это делать без вреда для себя! Так чем ты лучше меня?
Бабушка молчала долго. Подождала, пока прогреется масло, аккуратно сложила в сковороду пирожки, вымыла руки, вытерла их, и лишь потом повернулась к ней.
– Не суди о том, чего ты не понимаешь, дорогая, – с улыбкой сказала она. – Есть легенда, что сначала мы могли помогать людям без вреда для себя, пока одна из прабабок не вышла замуж за черного колдуна. Тот якобы отравил ее своей тьмой, и с тех пор ее потомки вынуждены тратить себя для помощи другим, потому что в них течет кровь не только целительницы, но и колдуна. Как ты думаешь, неужели в данном случае секрет пополнения энергии – это что-то безобидное?
Рита опустила взгляд в пол, испытывая угрызения совести за внезапную вспышку. Не стоило грубить бабушке. Она хотела спросить, верит ли та в это семейное предание, но в этот момент в замке входной двери повернулся ключ, и в коридор вбежала Соня, а за ней, сильно хромая, вошел и Марк. Рита метнула взгляд на бабушку.
– Не говори Марку про Скворцова, – попросила она. – Пожалуйста, дай мне самой разобраться.
– Разумеется, – кивнула Вера Никифоровна.
Глава 15
Весь день Юра ловил себя на том, что, выходя из отделения в коридоры больницы, ищет взглядом рыжие волосы, которые обычно мелькали то тут, то там, но сегодня их нигде не было. Он отработал смену, то и дело отвлекаясь на мысли о рыжеволосой красавице, имени которой так и не выяснил, хотя накануне они сидели в кафе довольно долго. Она ловко выспрашивала его о нем самом, задавала обстоятельные вопросы, выказывала неподдельный интерес к его жизни, но ни слова не сказала о себе. Даже имени не назвала.
Первая часть него все же взяла верх, и домой девушку он не позвал. Она обещала следующее свидание назначить сама, и он не стал торопить события. Впрочем, если уж быть честным с самим собой, рядом с ней он совершенно терял голову и не мог во всех подробностях вспомнить, что говорил и как вообще, окрыленный и вдохновленный, добрался домой. Даже некоторые моменты сегодняшнего дня, который он проводил на автомате, покрывались пылью и вспоминались как что-то далекое, почти забытое. Юра понимал, что так недалеко и до ошибки, которая может стоить кому-то жизни. Все же его работа требовала предельной концентрации, а его репутация дорогого стоила, но ничего не мог с собой поделать. Мысли постоянно сбивались к вчерашнему свиданию и к ожиданию новой встречи.
Девушка пообещала прислать ему не смс, а записку, где и когда будет ждать его, что показалось ему немного старомодным и от того – еще более привлекательным, но прошел уже целый день, а записки так и не было. Он понимал, что не стоит ждать так быстро, но каждая минута без нее казалась пыткой. Незнакомку хотелось видеть постоянно, слушать ее грудной голос, смотреть в изумрудные глаза. Давно с ним такого не случалось. Он вдруг поймал себя на мысли, что ждет эту записку как новогодний подарок в детстве, и с каждым прожитым часом внутри рос страх, что ее не будет. Но она все-таки была.
Уже снимая халат после смены, разочарованный и расстроенный, он вдруг обнаружил в кармане сложенный вчетверо лист бумаги. Обычно он совал туда фантики от мятных конфет, которые ел после очередной сигареты, чтобы не дышать этим запахом на больных и коллег. Почему-то это казалось ему неприличным, хотя другие врачи о подобном не задумывались. Однако сейчас никаких фантиков в кармане он не нашел, только лист бумаги.
Когда она успела подложить ему записку? Вариантов было всего два: либо во время очередной операции, либо во время перекура. Уходя в курилку, он всегда снимал халат, опять же чтобы он не пропах сигаретным дымом. Юра попытался вспомнить, когда это было в последний раз, и вдруг с удивлением понял, что сегодня вообще не курил. Потому и фантиков нет, он всегда выбрасывал их по вечерам. Не то чтобы день выдался напряженным: как обычно, пара плановых операций с утра, несколько пострадавших из-за плохой уборки снега на улице чуть позже – обычный зимний день. Но он так старательно выискивал рыжие волосы по коридорам больницы, что забыл о сигарете. Значит, записка лежала в его кармане с самого обеда, когда он в последний раз был в операционной.
На белом листе темно-фиолетовыми чернилами – явно не шариковой ручкой – был выведен короткий адрес на набережной Фонтанки. Только улица и номер дома. Ни этажа, ни квартиры. Юра удивленно смотрел на записку, разглядывая крупные, чуть завитые буквы, а затем поднес ее к лицу. Бумага едва слышно пахла чем-то приторно-сладким, что мозг определил как розовое масло. Юра спрятал записку в карман теплой куртки и торопливо вышел из больницы. Наверное, впервые в жизни задержавшись всего на час после окончания дежурства.
На улице уже стемнело, снова шел мелкий колючий снег и слегка подморозило. Ноги то и дело скользили по тротуару, угрожая сделать его пациентом своего же отделения, но Юра все равно добрался до нужного дома в рекордные сроки, хотя время в записке ему не обозначили. Высокий шестиэтажный дом выходил фасадом прямо на Фонтанку, и – вот ведь странно – в нем не светилось ни одно окно. Дом совершенно точно не был расселен и не находился в аварийном состоянии. Обычный добротный серый дом, построенный в начале прошлого века или даже в конце позапрошлого. Юра огляделся по сторонам, убеждаясь, что в остальных домах свет горит, набережная хорошо освещена и даже светофоры работают. То есть дело было не в перебоях с электричеством.
Он снова поднял голову вверх и замер. Как почти всегда в Санкт-Петербурге, мрачно-серое небо, одинаковое и днем, и ночью, висело низко над домами, цепляясь за антенны и балконы последних этажей многоэтажек. Огни большого города упирались в плотные облака, отражались от них как от старого зеркала и возвращались обратно на землю, освещая ее. И в этом призрачном свете на самом краю крыши в углу серого дома, где прерывалось железное ограждение, Юра заметил знакомую фигурку. Она сидела, свесив ноги вниз и весело болтая ими. Сердце оборвалось и с глухим стуком упало вниз, ударившись о замерзший асфальт.
Какого черта?
Да, она с самого начала показалась ему странной, необычной, возможно, немного сумасбродной, но не самоубийцей. Однако отсутствие номера квартиры теперь стало понятным.
В два шага преодолев расстояние до парадной, Юра дернул на себя дверь, и та неожиданно легко поддалась, как будто в доме на самом деле никто не жил и за его сохранность не беспокоился. В центре города люди старались держать дворы, парадные и подвалы закрытыми, чтобы они не стали пристанищем тех, у кого нет теплой квартиры.