Первым шагом была необычная затрудненность дыхания. Не то чтобы мне было трудно вдыхать и выдыхать, и не то чтобы мне не хватало воздуха — просто мое дыхание внезапно изменило ритм. Моя диафрагма начала сокращаться и вынудила мой живот втягиваться и выпячиваться с большой скоростью. В результате получилось самое учащенное дыхание, какое я знал. Я дышал нижней частью легких и ощущал сильное давление на кишечник. Безуспешно пытался я прервать судорожные сокращения диафрагмы. Чем больше я старался, тем более болезненным это становилось. Зулейка приказала мне позволить моему телу делать все, что нужно, и даже не думать о том, чтобы направлять или контролировать его. Я хотел послушаться, но не знал, как. Спазмы, длившиеся минут по десять — пятнадцать, внезапно прекратились и сменились другим странным, потрясающим ощущением. Я ощутил его вначале как очень странную щекотку, как физическое чувство, которое нельзя было назвать ни приятным, ни неприятным — это походило на нервную дрожь. Дрожь стала настолько интенсивной, что заставила меня сфокусировать на ней свое внимание, чтобы определить, в какой части тела она имеет место. Я был поражен, когда понял, что она отсутствует в моем физическом теле, находясь снаружи его, но, тем не менее, я ее чувствовал.
Не слушая приказа Зулейки войти в окрашенное пятно, образовывающееся на уровне моих глаз, я полностью отдался исследованию этого странного ощущения, находящегося вне моего тела. Зулейка, должно быть, увидела, что со мной происходит. Она внезапно начала объяснять мне, что второе внимание принадлежит светящемуся телу, также как первое — телу физическому. Точка, в которой собирается второе внимание, расположена как раз там, где указал Хуан Тума при нашей первой встрече, — приблизительно в полутора футах перед серединной точкой между желудком и пупком в десяти сантиметрах правее.
Зулейка приказала мне массировать это место, двигая пальцами обеих рук по этой точке, как будто я играю на арфе. Она заверила меня, что рано или поздно я почувствую, как мои пальцы проходят через что-то плотное, подобное воде, и как в конце концов я нащупаю свою светящуюся оболочку.
Двигая пальцами, я ощутил, как воздух становится все плотнее и превращается в какую-то массу. Неопределенное физическое наслаждение растеклось по всему телу, и я подумал, что прикасаюсь к нерву своего тела, но тут же понял абсурдность и этой мысли, и всего происходящего. Я остановился.
Зулейка предупредила меня, что если я не буду двигать пальцами, то она ударит меня по голове. Чем дольше я продолжал волнообразные движения, тем ближе к телу ощущал почесывание. В конце концов оно оказалось в двенадцати- пятнадцати сантиметрах от моего тела. Как будто что-то во мне осело. Мне действительно казалось, что я могу чувствовать впадину. Затем последовало еще одно неземное ощущение. Я засыпал и, тем не менее, находился в полном осознании. В ушах у меня зазвенело, это напомнило мне рев быка, а затем я почувствовал, как какая-то сила опрокинула меня на левый бок, не разбудив. Эта же сила скатала меня очень туго, как сигару, и засунула внутрь щекочущего углубления. Мое осознание осталось взвешенным там, неспособное проснуться, но и настолько плотно накрученое на себя, что я также не мог и уснуть.
Я услышал голос Зулейки, говорящий, чтобы я посмотрел вокруг. Я не мог открыть глаза, но мои тактильные ощущения говорили мне, что я лежу в канаве. Я чувствовал себя удобно, в безопасности. В моем теле была такая сжатость, такая компактность, что я совершенно не хотел вставать. Голос Зулейки приказал мне встать и открыть глаза. Я не мог этого сделать. Она сказала мне, что я должен двигаться волевым усилием, что вставание более не было делом сокращения моих мускулов.
Я подумал, что ее раздражает моя медлительность. Затем я осознал, что нахожусь в полном сознании. Пожалуй, в сознании большем, что когда-либо в своей жизни. Я мог мыслить рационально и в то же время, казалось, глубоко спал. В Глову пришла мысль, что Зулейка ввела меня в состояние глубокого гипноза. Не мгновение это меня обеспокоило, но затем перестало иметь значение. Я отдался чувству взвешенности, свободного парения.
Я более не мог слышать ничего из того, что она говорила. То ли она замолчала, то ли я выключил звук ее голоса. Мне не хотелось оставлять этот рай. Я никогда не испытывал такого мира и завершенности. Я лежал там, не желая подняться или чего-либо менять. Я не чувствовал ритма своего дыхания. Внезапно я проснулся.
Во время моего следующего сеанса с Зулейкой, она сказала мне, что я, совершенно самостоятельно, добился успеха в том, что сделал вмятину в своей светимости и что сделать вмятину означает притянуть определенную точку своей светящейся оболочки ближе к физическому телу и, таким образом, ближе к контролю. Она многократно заявляла, что с того момента, когда тело учится делать вмятину, становится легче входить в сновидение. Я согласился с ней. Я обрел странное побуждение (импульс), ощущение, которое мое тело научилось воспроизводить. Это было смешанным чувством легкости, безопасности, дремоты, взвешенности. И, хотя, тактильные ощущения при этом отсутствовали, в то же самое время я был совершено бодрствующим, все осознающим.
Ла Горда сказала, что Нагуаль Хуан Матус годами боролся за то, чтобы создать углубление в ней, в трех сестричках, а также в Хенарос, чтобы с помощью этого дать нам постоянную способность фокусировать второе внимание. Он говорил ей, что обычно впадина создается сновидящим под влиянием момента, тогда, когда ему это нужно, а затем светящаяся оболочка возвращается назад к ее исходной форме. Но в случае учеников, по причине того, что у них не было лидера Нагуаля, вмятина была создана извне и являлась постоянной характеристикой их светящихся тел; что было как огромной помощью, так и помехой. Она делала всех их уязвимыми и легко поддающимися переменам настроения.
Я вспомнил, что однажды увидел и пнул в углубления в светящихся оболочках Лидии и Розы. Я думал, что впадина находилась на высоте верхней наружной части их правого бедра или, пожалуй, верхушки подвздошной кости. Ла Горда объяснила, что тогда я пнул в углубление их второго внимания и что я чуть не убил их.
По словам Ла Горды, она с Хосефиной в течение нескольких месяцев жили в доме Зулейки. Нагуаль Хуан Матус однажды передал их ей, после того, как сменил уровни их осознания. Он не говорил им, что они будут там делать и чего ожидать, а просто оставил их одних в гостиной ее дома и ушел. Они сидели там, пока не стемнело. Тогда к ним пришла Зулейка. Они никогда не видели ее, только слышали ее голос, как будто она говорила с ними из какой-то точки на стене.
Зулейка была очень требовательна с того момента, как приняла руководство. Она приказала им раздеться и залезть в толстые ватные пушистые мешки, похожие не пончо одеяния, лежащие на полу. Эти мешки покрывали их от кончиков пальцев на ногах до шеи. Затем она велела им сесть на циновку спиной к спине, в том же алькове, где обычно сидел и я. Она сказала им, что их задача — глядеть в темноту, пока та не начнет окрашиваться. После многих сеансов они действительно начали видеть в темноте цвета. С этого момента Зулейка заставляла их день ото дня сидеть бок о бок и смотреть в одну точку.
Ла Горда сказала, что Хосефина училась очень быстро. Однажды ночью она вошла в оранжево-красное пятно, физически исчезнув из пончо. Ла Горда думала, что или Хосефина дотянулась до пятна цвета, или оно дотянулось до нее. В результате Хосефина мгновенно исчезла. С этого момента Зулейка разделила их, и Ла Горда начала свое медленное обучение в одиночестве.
Рассказ Ла Горды напомнил мне, что Зулейка и меня заставляла влезать в пушистые одеяния. Команды, которые она применяла, чтобы заставить меня забраться внутрь, открыли мне разумность такого использования мешка. Она говорила, чтобы я почувствовал его пушистость своей кожей, особенно кожей икр. Она вновь и вновь повторяла, что человеческие существа имеют великолепный центр восприятия снаружи из икр, и если кожу этой области расслабить или смягчить ее, то объем нашего восприятия возрастет до такой степени, что это нельзя постичь разумом. Одеяние было мягким и теплым и вызывало необычайное ощущение приятного расслабления в ногах. Активность нервных окончаний в моих икрах существенно повысилась.
Ла Горда рассказала о таких же ощущениях физического удовольствия. Она даже добавила, что именно сила этого пончо привела ее к тому, чтобы найти пятно оранжево-красного цвета. Это одеяние произвело на нее такое впечатление, что она сшила такой же мешок, но его эффект был гораздо ниже, хотя и ее самоделка давала ей утешение и хорошее самочувствие. Она сказала, что они с Хосефиной все свое свободное время проводили, как правило, в таких мешках, сшитых ею им обоим.
Лидию и Розу тоже помещали в такие одеяния, но они им никогда не нравились. Точно так же, как и мне.
Ла Горда сказала, что привязанность ее и Хосефины к таким мешкам была прямым следствием того, что они нашли свой цвет сновидения, находясь внутри мешков. По ее мнению, причина моего безразличия к нему состояла в том, что я вообще не входил в окрашенную область — скорее, цвет приходил ко мне. Она была права. Что-то еще помимо голоса Зулейки определяло исход этой подготовительной фазы. По всем данным, Зулейка вела меня по тому же пути, что и Ла Горду с Хосефиной. В течение многих сеансов я смотрел в темноту и был готов визуализировать цветовое пятно. Я действительно был свидетелем всей метаморфозы от однородной темноты до четко очерченного пятна интенсивной яркости. А затем меня уносило в сторону появление внешнего почесывания, на котором я фокусировал внимание, пока не входил в состояние спокойного бодрствования. Именно тогда я впервые погрузился в оранжево-красное пятно.
После того, как я научился оставаться подвешенным между бодрствованием и сном, Зулейка, казалось, ослабила свой напор. Я даже решил, что она совершенно не торопится выводить меня из этого состояния. Она оставляла меня в нем, не вмешиваясь, и никогда не спрашивала меня о нем, возможно потому, что ее голос предназначался только для руководящих указаний, а не для вопросов. Мы действительно никогда не общались, по крайней мере, не общались так, как я беседовал с доном Хуаном.