Она сказала, что вряд ли может винить своих родителей или саму себя за свое тщеславие. Все вокруг нее, словно сговорившись, с самого младенчества давали ей возможность чувствовать себя значительной и уникальной.
— Когда мне было пятнадцать, — продолжала она, — я думала, что была чуть ли не самым замечательным существом, когда-либо жившим на Земле. Все говорили это, особенно мужчины.
Затем она сообщила, что в отрочестве наслаждалась вниманием и лестью большого числа обожателей. В 18 лет она обстоятельно выбрала наилучшего мужа из, по меньшей мере, одиннадцати серьезных поклонников и вышла замуж за Селестино, человека с большими средствами, старше ее на пятнадцать лет.
Свою замужнюю жизнь Флоринда описывала, как рай на земле. К огромному кругу имевшихся у нее друзей добавились друзья Селестино, в результате чего получился большой непрекращающийся праздник.
Однако ее блаженство длилось только шесть месяцев, пролетевших незаметно. Все пришло к внезапному и жестокому концу, когда она заболела ужасной, загадочной, уродующей болезнью. Ее левая стопа, лодыжка и икра начали раздуваться, уничтожив прекрасные очертания ноги. Опухоль настолько разрослась, что на ноге начала лопаться кожа. Вся нога ниже колена покрылась язвами и гнойными выделениями. Кожа отвердела, заболевание было диагностировано как слоновья болезнь. Доктора пытались облегчить ее состояние, но их попытки были неуклюжими и болезненными, и они в конце концов решили, что только Европа, где медицинские центры более развиты, может ее исцелить.
За три месяца рай для Флоринды превратился в ад. В отчаянии она думала, что лучше умереть, чем продолжать такие мучения. Ее страдания были так трогательны, что однажды девушка-служанка, будучи не в силах выносить их, призналась ей, что была подкуплена прежней любовницей Селестино, чтобы подложить ей в пищу яд, приготовленный магами. Для искупления своей вины служанка пообещала отвести ее к знахарке, которая, по слухам, является единственным человеком, способным обезвредить яд.
Флоринда усмехнулась, вспомнив свои затруднения. Она была воспитана ревностной католичкой, не верила в колдовство и индейских знахарей. Однако боль была настолько сильна, а положение — так серьезно, что она была готова на все. Селестино категорически возражал. Он хотел сдать служанку властям. Флоринда вмешалась — не столько из жалости, сколько из опасения, что в одиночку она не найдет знахарку.
Внезапно Флоринда встала. Она сказала, что мне пора уезжать, взяла за руку и проводила к двери, как если бы я был старым и дорогим другом. Она объяснила, что я выдохся, потому что находиться в левостороннем осознании — значит быть в особом и неустойчивом состоянии, пользоваться которым следует бережливо. Это, конечно, не состояние силы. Доказательством было хотя бы то, что я чуть не умер, когда Сильвио Мануэль попытался оживить мое второе внимание, заставляя меня смело входить в него. Она сказала, что на земле не существует такого способа, которым можно было бы кому-либо или самому себе приказать собирать[22] знание. Дело это медленное, тело в надлежащее время в принадлежащих обстоятельствах безупречности само собирает знание, без вмешательства желания.
Некоторое время мы стояли у входной двери, обмениваясь тривиальными любезностями. Внезапно она сказала, что причина, по которой Нагуаль Хуан Матус привел меня к ней, состоит в том, что он знал — его время на Земле приходит к концу. Две формы инструктажа, которые я должен был получить в соответствии с руководящим планом Сильвио Мануэля, уже были завершены. Все, что осталось пока не сделанным, — это то, что она должна была сказать мне. Она подчеркнула, что в действительности это не совсем инструктаж, а скорее установление моей с нею связи.
В следующий раз дон Хуан привел меня к Флоринде и перед тем, как оставить у дверей, повторил мне то, что я уже от нее слышал, — что приближается время, когда он и его партия войдут в третье внимание. Не успел я задать ему вопрос, как он втолкнул меня внутрь дома. Его толчок перенес меня не только в дом, но и в мое самое острое состояние осознания. Я увидел стену тумана.
Флоринда стояла в прихожей, как бы ожидая, когда дон Хуан втолкнет меня. Она взяла меня за руку и спокойно провела в гостиную. Мы сели. Я хотел начать разговор, но не мог говорить. Она объяснила, что толчок безупречного воина, подобного Нагуалю Хуану Матусу, может вызвать перемещение в другую область осознания. Она сказала, что я все время ошибался, считая, будто процедуры, как таковые, имеют значение. Процедура вталкивания воина в другое состояние осознания применима только тогда, когда оба участника, и особенно толкающий, безупречны и наполнены личной силой.
Тот факт, что я видел стену тумана, вызвал крайнюю нервность, нервозность на физическом уровне — мое тело неудержимо дрожало. Флоринда сказала, что мое тело дрожит, потому что я привык стремиться к активности во время нахождения в этом состоянии осознания, но что мое тело также может научиться фокусировать свое самое острое внимание на том, что говорится, а не на том, что делается.
Она сказала, что введение в левостороннее осознание является своего рода ставкой на будущее. Заставляя меня входить в состояние повышенного осознания и позволяя взаимодействовать со своими воинами только тогда, когда я нахожусь в этом состоянии, Нагуаль получает уверенность, что в будущем у меня будет ступенька, на которую я смогу встать. Флоринда сказала, что его стратегия состояла в выращивании небольшой части другого «я» путем намеренного наполнения ее воспоминаниями о взаимодействиях. Это забудется, чтобы когда-нибудь впоследствии всплыть на поверхность и послужить отправной точкой для путешествия в неизмеримую безбрежность другого «я».
Поскольку я сильно нервничал, она предложила успокоить меня, продолжив рассказ о своей жизни, который в действительности являлся не историей ее жизни в мире как женщины, а повествованием о том, как богатой, избалованной никчемности помогли стать воином.
Как только она решила навестить знахарку, остановить ее было уже нельзя. Она отправилась на носилках, которые несли четверо слуг-мужчин в сопровождении служанки в двухдневное путешествие, изменившее весь ход ее жизни. Дороги не было. Они шли по горам, и иногда мужчинам приходилось нести ее на спине.
К дому знахарки они прибыли в сумерках. Место было хорошо освещено, в доме находилось множество людей. Какой-то обходительный старик сообщил ей, что знахарка поехала лечить пациента и вернется через день. Этот человек, казалось, был прекрасно осведомлен о деятельности знахарки, и Флоринде было легко разговаривать с ним. Он был заботлив и признался, что он тоже пациент. Свою болезнь он описал как неизлечимое состояние, заставляющее его забывать весь мир. Они дружески проболтали допоздна. Старик был настолько внимателен, что даже уступил ей свою постель, чтобы она могла отдохнуть и подождать возвращения знахарки.
Наутро она проснулась от острой боли в ноге. Какая-то женщина двигала ее ногу, нажимая на нее кусочком отполированного дерева.
— Знахарка была очень симпатичной женщиной, — продолжала Флоринда. — Она взглянула на мою ногу и покачала головой, сказав: «Я знаю, кто это сделал. Должно быть, ему хорошо заплатили, или же он убежден, что ты — совсем бесполезное человеческое существо. Как ты думаешь, какое из этих двух мнений вернее?»
Флоринда засмеялась. Она приняла тогда знахарку за сумасшедшую или грубую и невоспитанную бабу. Она представить себе не могла, чтобы кто-нибудь в мире мог поверить, будто она — бесполезное человеческое существо. Несмотря на испытываемую ею жуткую боль, она многословно дала понять этой женщине, что является богатой и важной персоной, посмеяться над которой никому и в голову не придет.
Флоринда сказала, что знахарка сразу изменила свое отношение к ней. Она как будто испугалась и начала обращаться к ней уважительно «мисси», встала со стула и выпроводила всех из комнаты. Когда они остались одни, знахарка уселась Флоринде на грудь и перегнула ее голову через край кровати. Флоринда отбивалась, думая, что ее хотят убить. Она пыталась закричать, но знахарка, быстро накинула ей на голову одеяло и заткнула нос. Ей пришлось дышать открытым ртом, чтобы не задохнуться. Чем больше Флоринде сдавливали грудь, тем сильнее она открывала рот. Когда она поняла, что знахарка делает на самом деле, она уже выпила всю гадко пахнущую жидкость, содержавшуюся в большой бутылке, которую знахарка сунула ей в рот. Флоринда обратила внимание, что знахарка так хорошо манипулировала ею, что она даже не захлебнулась, хотя ее голова свисала с края кровати.
— Я выпила так много снадобья, что меня чуть не вырвало, — сказала Флоринда.
Знахарка усадила меня и, не мигая, смотрела мне в глаза. Я хотела сунуть пальцы в рот, чтобы вызвать рвоту. Она отхлестала меня по щекам, пока мои губы не стали кровоточить. Индеанка бьет меня по лицу! Разбивает губы в кровь! Ни отец, ни мать никогда меня пальцем не тронули. Мое изумление было так велико, что я забыла о неудобстве в желудке.
Она позвала моих людей и велела им нести меня домой. Затем наклонилась к самому моему уху.
— Если ты не вернешься через девять дней, ты, ишачья задница, раздуешься как жаба, и будешь умолять бога о смерти.
Флоринда сказала, что жидкость вызвала у нее в горле раздражение. Она не могла сказать ни слова. Это, однако, оказалось наименьшим из ее огорчений. Когда она добралась до дома, Селестино был уже вне себя, поджидая ее. Не имея возможности говорить, она могла лишь наблюдать за ним. Она заметила, что его злость никак не связана с огорчением из-за ее здоровья, она связана с высоким положением, которое он занимал в обществе. Он был не в состоянии перенести того, что его влиятельные друзья могут узнать, что он обращался к индейским знахарям. Он был в ярости, вопя, что собирается подать жалобу армейскому начальству, взять солдат, поймать знахарку и привезти ее в город, чтобы ее избили и бросили в тюрьму. Это не было пустой угрозой. Он действительно надавил на военное начальство, чтобы за знахаркой выслали отряд. Несколько дней спустя солдаты вернулись, сообщив, что женщина пропала.