Хосефина села и улыбнулась мне. Она выглядела совершенно расслабленной.
– Я действительно все время встречаю Элихио, – сказала она. – Он ждет меня каждый день.
– Как получилось, что ты никогда об этом не говорила? – спросил Паблито недовольным тоном.
– Она говорила мне, – вмешалась Ла Горда, а затем принялась пространно объяснять, как много значит для всех нас доступность Элихио. Она добавила, что ожидала от меня знака, чтобы передать слова Элихио.
– Не ходи вокруг да около, женщина, – закричал Паблито. – Скажи нам, что он говорил.
– Эти слова не для тебя! – воскликнула Ла Горда.
– Для кого же они тогда? – спросил Паблито.
– Они для Нагваля, – указала она на меня.
Ла Горда извинилась, что повысила голос. Она сказала, что все, что говорил Элихио, было сложным, загадочным, и она не может в этом разобраться.
– Я просто слушала его; это все, что я могла делать – слушать его.
– Ты хочешь сказать, что тоже встречала Элихио? – спросил Паблито голосом, в котором была смесь нетерпения и злости.
– Да, – ответила Ла Горда почти шепотом. – Я не могла об этом говорить, потому что я должна была ждать его.
Она указала на меня, а затем толкнула меня обеими руками. Я потерял равновесие и шлепнулся набок.
– Что это такое? Что ты с ним делаешь? – спросил Паблито очень сердито. – Это что – проявление индейской любви?
Я повернулся к Ла Горде. Она сделала знак, чтобы я успокоился.
– Элихио сказал, что ты – Нагваль, но ты не для нас, – сказала Хосефина.
В комнате воцарилась мертвая тишина. Я не знал, как воспринимать заявление Хосефины. Я ждал, пока заговорит кто-нибудь еще.
– Ты чувствуешь облегчение? – испытующе спросила меня Ла Горда.
Я сказал им, что у меня вообще нет никакого мнения. Они выглядели ошеломленными детьми. У Ла Горды был вид хозяйки церемонии, которая крайне недовольна.
Нестор поднялся и посмотрел на Ла Горду. Он сказал ей что-то на языке масатек. Это звучало как приказание или просьба.
– Расскажи нам все, что ты знаешь, – продолжал он по-испански. – Ты не имеешь права играть с нами и держать при себе нечто столь важное.
Ла Горда запротестовала. Она сказала, что утаила все, что знала, по просьбе Элихио. Хосефина кивком подтвердила ее слова.
– Он говорил все это тебе или Хосефине? – спросил Паблито.
– Мы были вместе, – сказала Ла Горда едва слышным шепотом.
– Ты хочешь сказать, что вы с Хосефиной были вместе в сновидении? – у Паблито перехватило дыхание. Удивление в его глазах соответствовало тому потрясению, которое, казалось, испытали и остальные.
– Что в точности сказал Элихио вам двоим? – спросил Нестор, когда прошел шок.
– Он сказал, что я должна попытаться помочь Нагвалю вспомнить левую сторону, – сказала Ла Горда.
– Ты понимаешь, о чем она говорит? – спросил меня Нестор.
Было бы невероятно, если бы я понимал. Я сказал, чтобы они обратились за ответом к самим себе. Но никто из них не высказал никаких предположений.
– Он говорил Хосефине и другие вещи, которых она не может вспомнить, – сказала Ла Горда. – Поэтому мы действительно в затруднении. Элихио сказал, что ты определенно Нагваль и что ты должен нам помочь, но что ты не для нас. Только вспомнив свою левую сторону, ты сможешь взять нас туда, куда мы должны идти.
Нестор заговорил с Хосефиной отеческим тоном, побуждая ее вспомнить, что именно сказал Элихио. Он мягко настаивал на том, чтобы она вспомнила что-то, что, видимо, было каким-то кодом, поскольку никто из нас не видел в этом никакого смысла. Хосефина моргала и корчила рожи, как если бы на нее давил тяжелый груз, – она и в самом деле выглядела как тряпичная кукла, которую расплющили. Я с тревогой наблюдал.
– Я не могу, – сказала она наконец. – Когда он со мной разговаривает, я знаю, что он говорит, но сейчас я не могу вспомнить. Не выходит.
– Не помнишь ли ты каких-нибудь слов? – спросил Нестор. – Просто каких-нибудь отдельных слов?
Она потрясла головой.
– Нет, – сказала она через секунду.
– Какого рода сновидениями ты занимаешься? – спросил я.
– Только теми, которые знаю, – бросила она.
– Я рассказывал тебе, как я делаю свои, – сказал я. – Теперь расскажи мне о своих.
– Я закрываю глаза и вижу стену, похожую на плотный туман; там меня ждет Элихио. Он проводит меня сквозь нее и, наверное, показывает мне всякие вещи. Я не знаю, что мы делаем, но мы что-то делаем вместе, а затем я возвращаюсь и забываю увиденное.
– Как случилось, что ты пошла с Ла Гордой? – спросил я.
– Элихио велел мне взять ее, – сказала она. – Мы вдвоем подождали Ла Горду и, когда она вошла в сновидение, схватили ее и протолкнули сквозь стену. Мы делали это дважды.
– Как вы схватили ее? – спросил я.
– Не знаю, – сказала Хосефина. – Но я подожду тебя в твоем сновидении, и тогда ты узнаешь.
– Ты можешь схватить любого? – спросил я.
– Конечно, – ответила она, улыбаясь. – Но я не делаю этого, потому что это не нужно. Я схватила Ла Горду, ибо Элихио говорил мне, что ему нужно ей что-то сказать, поскольку она более здравомыслящая, чем я.
– Тогда Элихио говорил тебе то же самое, Ла Горда, – сказал Нестор с непривычной твердостью.
Ла Горда сделала необычный жест, пожимая плечами и поднимая руки над головой.
– Хосефина рассказала тебе, что происходило, – сказала она. – Я не могу вспомнить. Элихио изъясняется на другой скорости. Он говорит, но мое тело не понимает его. Нет. Мое тело не может вспомнить, вот в чем дело. Я лишь знаю, что он сказал, будто Нагваль, который здесь, вспомнит и возьмет нас туда, куда нужно идти. Он не мог сказать больше, потому что было мало времени. Он сказал, что кто-то, но я не помню, кто именно, ждет меня.
– Это все, что он сказал? – наседал Нестор.
– Когда я увидела его вторично, он сказал, что все мы должны будем вспомнить свою левую сторону, рано или поздно, если мы хотим попасть туда, куда нам надо идти. Но вот он должен вспомнить первым.
Она указала на меня и опять толкнула, как и раньше. Сила ее толчка заставила меня покатиться, как мяч.
– Зачем ты это делаешь, Ла Горда? – спросил я недовольно.
– Я пытаюсь помочь тебе вспомнить, – сказала она. – Нагваль говорил, что тебя надо время от времени толкать, чтобы ты встряхнулся.
Совершенно внезапно Ла Горда обняла меня.
– Помоги нам, Нагваль, – попросила она. – Если ты этого не сделаешь, нам лучше умереть.
Я был близок к слезам, но не столько из-за них, сколько потому, что что-то боролось внутри меня. Это было что-то такое, что все время прорывалось наружу с тех пор, как мы посетили этот город. Мольба Ла Горды разрывала мне сердце. У меня опять начался приступ чего-то похожего на гипервентиляцию. Я весь покрылся холодным потом. Затем мне стало плохо. С исключительной добротой Ла Горда ухаживала за мной.
Верная своей тактике выжидания, Ла Горда не хотела обсуждать наше совместное видение в Оахаке. Целыми днями она оставалась замкнутой и решительно незаинтересованной. Она не собиралась обсуждать и то, почему мне стало плохо. Так же поступали и остальные женщины. Дон Хуан обычно подчеркивал необходимость дождаться наиболее подходящего времени для того, чтобы выпустить то, что мы держим.
Я понял технику действий Ла Горды, но был недоволен ее упорством в ожидании. Это не соответствовало нашим интересам. Я не мог надолго остаться в Мексике и поэтому потребовал, чтобы мы собрались вместе и поделились тем, кто что знает. Она была непреклонна.
– Мы должны ждать, – сказала она. – Мы должны дать нашим телам шанс добраться до решения. Наша задача – вспомнить не умом, а телом. Все понимают это.
Она испытующе посмотрела на меня. Она, казалось, высматривала намек, который подсказал бы ей, что я точно понял задачу. Я признал, что я в полном недоумении с тех пор, как оказался в стороне. Я был один, в то время как все они поддерживали друг друга.
– Это молчание воинов, – сказала она, смеясь, а затем добавила примирительно: – Это молчание не означает, что мы не можем разговаривать о чем-нибудь другом.
– Может, мы вернемся к нашему обсуждению потери человеческой формы? – спросил я.
В ее взгляде было недовольство. Я многословно пояснил, что должен точно понимать значение всего, в особенности когда применяются незнакомые подходы.
– Что именно ты хочешь узнать? – спросила она.
– Все, что ты только захочешь мне рассказать.
– Нагваль говорил, что потеря человеческой формы приносит свободу, – сказала она. – Я верю этому, но пока не ощущаю этой свободы.
Последовало минутное молчание. Она следила за моей реакцией.
– О какой свободе ты говоришь, Ла Горда? – спросил я.
– О свободе вспомнить свое «я», – сказала она. – Нагваль говорил, что потеря человеческой формы подобна спирали. Она дает свободу вспоминать, а это, в свою очередь, делает тебя еще более свободным.
– Почему ты не чувствуешь себя свободной? – поинтересовался я.
Она прищелкнула языком и пожала плечами. Казалось, она была в затруднении или не желала продолжать наш разговор.
– Я связана с тобой, – сказала она. – До тех пор пока ты не потеряешь свою человеческую форму, чтобы вспомнить, я не смогу узнать, что эта свобода означает. Но, быть может, ты не сможешь потерять ее до тех пор, пока не вспомнишь. Во всяком случае, нам не следует об этом разговаривать. Почему ты не пойдешь и не поговоришь с Хенарос?
Это прозвучало так, будто мать отправляет своего назойливого ребенка пойти погулять, но я не обиделся. Если бы так сказал кто-нибудь другой, я легко мог бы принять это за враждебность или жалость. Мне нравилось быть с ней, в этом все дело.
В доме Хенаро я нашел Паблито, Нестора и Бениньо, занятых странной игрой. Паблито болтался в полутора метрах над землей, заключенный во что-то вроде кожаного корсета или сбруи, прикрепленной к его груди и запястьям. Корсет напоминал толстый кожаный жилет.