Когда Олинда рассказала его бенефактору о происшедшем, то его желание рассмеяться было настолько сильным, что ему пришлось скрывать свой смех, притворившись рыдающим. Дону Хуану перевязали раны и уложили в постель. Олинда начала было объяснять, почему ее отец не принял его, но не закончила. В комнату вошел бенефактор дона Хуана и сказал ей, что ему кажется, судя по ее походке, будто похитители повредили ей спину. Он предложил выправить ее, пока не возникли осложнения.
Олинда заколебалась. Он напомнил ей, что похитители не шутили – они чуть не убили его сына. Это напоминание подействовало. Она прошла на половину бенефактора и позволила нанести ей хороший удар по лопатке. Лопатка щелкнула, и Олинда вошла в состояние повышенного осознания. Он открыл ей правило, и она, как и дон Хуан, приняла его полностью. Не осталось ни сомнений, ни колебаний.
Женщина-Нагваль и дон Хуан нашли друг в друге завершенность и спокойствие. Дон Хуан говорил, что чувство, которое они испытывали друг к другу, не имело ничего общего с привязанностью или желанием. Это было скорее разделяемое обоими физическое ощущение, что внутри них сломан некий конечный барьер и что они являются как бы одним существом.
Дон Хуан и его женщина-Нагваль, как и предписывало правило, несколько лет работали вместе, чтобы собрать группу из четырех женщин-сновидящих, которыми оказались Нелида, Зулейка, Сесилия и Эрмелинда, и трех курьеров – Хуана Тумы, Терезы и Марты. В который раз подтвердилась прагматическая природа правила: все они были именно такими, какими должны были оказаться согласно правилу. Их приход означал начало нового цикла для каждого, включая бенефактора дона Хуана и его партию. Для дона Хуана и его партии это означало цикл сновидения, а для бенефактора и его партии – период ни с чем не сравнимой безупречности в поступках.
Бенефактор объяснил дону Хуану, что, когда его в молодости познакомили с правилом как со средством освобождения, он чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Свобода для него была реальностью за ближайшим углом. Когда он дорос до понимания природы правила как факта, его надежды и оптимизм удвоились. Позднее же его жизнь заполнила трезвость. Чем старше он становился, тем меньше шансов он видел для личного успеха и успеха партии его воинов. В конце концов он убедился, что вне зависимости от того, что они делают, шансы против слишком велики, чтобы их скованное человеческое осознание когда-нибудь полетело свободно. Он смирился со своей судьбой и с поражением. Он сказал Орлу из самой своей глубины, что он рад и гордится тем, что его осознание будет съедено, и призвал Орла к этому.
Дон Хуан рассказал, что подобное настроение разделялось всеми воинами партии его бенефактора. Свобода, о которой говорилось в правиле, казалась им недостижимой. Они уловили отблески той уничтожающей силы, которой был Орел, и почувствовали, что у них нет ни единого шанса выстоять против нее. Все они тем не менее согласились, что проживут свою жизнь безупречно, без всяких на то причин, кроме самой безупречности.
Дон Хуан сказал, что его бенефактор со своей партией, несмотря на ощущение своей неадекватности или, может быть, по причине такого ощущения, нашли свою свободу. Они вошли в третье внимание, хотя и не группой, а один за другим. Тот факт, что они нашли проход, был конечным подтверждением истины, содержащейся в правиле. Последним покидал мир осознания повседневной жизни бенефактор. Действуя в соответствии с правилом, он взял с собой женщину-Нагваль дона Хуана. Когда они оба растворились в полном осознании, дон Хуан и его воины как бы разорвались изнутри. Он не мог найти другого сравнения, чтобы описать чувство, охватившее их при насильственном забвении всего, чему они были свидетелями в мире его бенефактора.
Но Сильвио Мануэль был тем, кто никогда ничего не забывал. Именно он привлек дона Хуана к непосильному труду по вторичному сведению вместе всех членов группы, которые разбрелись кто куда. Затем он погрузил их в задачу отыскания целостности самих себя. Им понадобились годы, чтобы выполнить обе эти задачи.
Дон Хуан очень много говорил на тему забывания, но только в связи с их огромными трудностями в том, чтобы вновь собраться и начать все сначала, однако уже без своего бенефактора. Он никогда не объяснял нам, что это значит – забыть или найти целостность самого себя. В этом отношении он был верен учению своего бенефактора – только помогать нам действовать самостоятельно.
Для этого он обучил Ла Горду и меня совместному видению и сумел показать нам, что хотя человеческие существа и кажутся видящему светящимися яйцами, но яйцевидная форма – это лишь внешний кокон, оболочка светимости, скрывающая крайне интригующую, захватывающую, гипнотизирующую сердцевину, состоящую из концентрических колец желтоватой светимости цвета пламени свечи. Во время нашего последнего сеанса он дал нам возможность видеть людей, снующих вокруг церкви. День был на исходе, смеркалось, и существа внутри своих прочных светящихся коконов излучали достаточно света, чтобы ясно освещать все вокруг. Зрелище было чудесным.
Дон Хуан объяснил, что яйцевидная оболочка, казавшаяся такой яркой, на самом деле была тусклой. Светимость исходила из сияющей сердцевины. Оболочка же фактически затемняла это сияние. Дон Хуан сказал нам, что для того, чтобы освободить это существо, оболочка должна быть сломана. Она должна быть сломана изнутри и в нужное время, точно так же как проламывают скорлупу существа, вылупляющиеся из яиц. Если им не удается этого сделать, они задыхаются и погибают. И так же, как существа, вылупляющиеся из яиц, воин не может проломить оболочку своей светимости раньше положенного срока.
Дон Хуан сказал нам, что потеря человеческой формы является единственным средством освобождения светящейся сердцевины осознания, служащей пищей Орла. Сломать эту оболочку – значит вспомнить свое «другое я» и прийти к целостности самого себя.
Дон Хуан и его воины пришли к целостности самих себя и приступили к своей последней задаче, состоявшей в том, чтобы найти пару двойных светящихся существ. По словам дона Хуана, они считали это простым делом. Все остальное пока удавалось им сравнительно легко. Они не представляли себе, что кажущаяся легкость их достижений как воинов была следствием мастерства и личной силы их бенефактора. Их попытки найти новую пару двойных существ оказались тщетными. В своих поисках они ни разу не натолкнулись на женщину с двойной светимостью. Они нашли несколько двойных мужчин, но все они были хорошо обеспеченными, занятыми, процветающими и настолько довольными своей жизнью людьми, что подходить к ним было совершенно бесполезно. Им не было нужды искать цель жизни. Они считали, что уже нашли ее. Дон Хуан рассказал, как однажды он понял, что и он сам, и его группа старятся и теряют последнюю надежду выполнить свою задачу. Впервые они ощутили жало отчаяния и бессилия.
Сильвио Мануэль настоял на том, чтобы они взяли себя в руки и жили безупречно, невзирая на отсутствие надежды найти свою свободу. Дон Хуан считал, что это, возможно, окажется ключом. В этом смысле он оказался идущим по стопам своего бенефактора. Он пришел к пониманию того, что воина в определенной точке его пути охватывает неодолимый пессимизм. Чувство поражения или, точнее, чувство своей недостойности находит на него почти незаметно. Дон Хуан говорил, что раньше он, бывало, посмеивался над сомнениями своего бенефактора и никак не мог поверить, что тот говорил всерьез. Несмотря на протесты и предупреждения Сильвио Мануэля, дон Хуан считал все это гигантским розыгрышем, призванным научить его чему-то.
Поскольку он не мог поверить в реальность сомнений его бенефактора, то не мог поверить и в то, что решение бенефактора жить безупречно без надежды на свободу было искренним. Когда до него наконец дошло, что бенефактор со всей серьезностью признал свое поражение, ему стало ясно и то, что решение жить безупречно, несмотря ни на что, нельзя рассматривать как стратегию, направленную на достижение успеха. Дон Хуан и его партия сами подтвердили эту истину, когда приняли как непреложный факт, что шансы против них неимоверны. Дон Хуан сказал, что в такие моменты верх берет тренировка в течение всей жизни и воин входит в состояние абсолютного смирения.
Когда истинная нищета его человеческих ресурсов становится неоспоримой, воину не остается ничего другого, как отступить назад и склонить голову.
Дон Хуан поражался, что такое заключение не оказало никакого влияния на женских воинов его партии. Это же он заметил и в партии своего бенефактора. Женщины никогда не были так озабочены и так мрачны из-за своей судьбы, как мужчины. Они, казалось, просто присоединились к служению своего бенефактора и последовали за ним, не испытывая ни эмоциональной усталости, ни измотанности. Если женщины и были затронуты хоть на каком-нибудь уровне, то они остались безразличны к этому. Быть занятыми – вот все, что имело для них значение. Казалось, только мужчины бросили вызов свободе и ощутили ответный удар.
В своей собственной группе дон Хуан наблюдал такой же контраст. Женщины охотно согласились с ним, когда он сообщил, что ресурсов у него недостаточно. Он мог сделать единственный вывод, что женщины, хотя они никогда и не упоминали об этом, с самого начала не верили, что у них есть какие-либо ресурсы. Как следствие, они никогда не испытывали разочарования или отчаяния, обнаружив, что они бессильны. Им это было известно заранее. Дон Хуан рассказал нам, что причина, по которой Орел требовал вдвое больше женских воинов, чем мужских, состояла как раз в этом – женщинам присуще врожденное равновесие, которого нет у мужчин. В критический момент именно мужчины впадают в истерику и совершают самоубийство, если приходят к выводу, что все потеряно. Женщина же может убить себя из-за отсутствия направления и цели, но не из-за краха той системы, к которой она принадлежит.