Но он Времени раб, словно тлеющий трут.
Кто с судьбой всегда на ножах — тот беглец,
но ему не сбежать!
Потому и неиствует злоба в груди,
Потому и страшатся Рогволда враги,
Потому и тебя он навек потерял,
Потому не нашел он того, что искал!
Волхв в гордыне своей не признается нам,
Одержим и безумен, кровь льется из ран…
И в бессилии себя побороть —
лижет раны да пьет эту кровь».
…— Что ты с ней сделала? — воскликнул Свенельд.
Битый час руг искал спутницу в тенистых волшебных садах Прях, пока не обнаружил вход в ту часть святилища, где властительница Доля «спрятала» Ольгу от его глаз.
— Стой, где стоишь, Свенельд! И не смей входить с мечом! — услышал он и застыл на ступенях.
Но и оттуда вся зала была как на ладони, и воин, разглядев среди мрамора, белое, как мел, лицо Ольги, немного успокоился.
— Я же сказала, витязь — здесь вам никто не угрожает. Она слышит то слово, какое хотела бы услышать. Очередь за тобой, Свенельд!
— То, что было со мной — я и так знаю. Ну, а что случится — того не миновать, со временем станет ведомо и это, — отвечал старый воин.
— Мудрые речи. Тогда оставь нас и приготовься к дальней дороге. Вскоре понадобятся все твои знания и весь твой опыт, — посоветовала кудесница.
— Далеко ходить не надо, память со мной всегда! — отозвался суровый Свенельд, но вложил меч в ножны.
— До свидания, витязь, нам еще предстоит последняя встреча — да не признаешь меня в тот час. Ступай! Ты найдешь судьбу у Готского моря.
Ольга смотрела пророческие сны. Ей грезился громадный песчаный вал, за которым словно в самую бездну спускались круги, и бесконечные толпы пленников брели по ним во тьму. В тряпье и рванине, в грязи и шерсти, и лица их не выражали боле ничего человеческого. Били барабаны, толпы выстраивались в колонны и снова шли, шли… Вниз, вниз! Случалось, кто-то вырывался из строгих рядов и пытался одолеть песчаную стену, но то был Вал Отчаяния. Вдруг, она, совершенно отчетливо, представила себе какую-то сухощавую фигуру в черном. Она стояла на самом дне гигантской песчаной воронки, а вокруг по-прежнему копошились пленники. Девушка попыталась разглядеть лицо незнакомца, да капюшон плаща скрывал лик, только зеленые глаза светились в тени мрачной одежды. По кому же этот траур?
И тут края песчаного конуса начали осыпаться, осыпаться, а пленные и их стражи карабкались вверх, но накатывающиеся желтые волны возвращали всех назад. Черная фигура раздвоилась, растроилась, она множилась, рождая близнецов. Закипел бой, ужасный по жестокости и бессмысленности. Демоны не щадили никого, но на них и кидались все, по щиколотку, по пояс, по горло в смертельном песке, а всё равно бросались в страстном порыве — укусить, загрызть, растерзать в клочья. Чернецы делали свое дело, вертелась кровавая мясорубка, а пустыня смыкалась над головами дерущихся… Кто-то рванул за плечо, вовлекая в сумасшедшую, бешеную сечу. Прочь!
— Это он! Я узнала! — воскликнула Ольга, но больше уже ничего не видела, она очнулась.
— Ты и так проведала многое. Не всякая смертная сумела бы выстоять, соприкоснувшись с самой Навью. Тебе это удалось. Только ты сумеешь усмирить посланца Черного бога, он и сам того хочет, — разъяснила Пряха.
— А что же Вы, могучие и древние боги не смирите эту Силу? — удивилась Ольга.
— Она должна быть! Так установлено Родом. Навь можно успокоить, но победить ее невозможно — так устроен мир. Иди же, дочь вятичей! Пусть враг не спасется от твоих не знающих промаха стрел, но пощади больного, исцели раненного, не тронь того, кто способен испытывать боль, — так молвила богиня, едва они покинули залу и шагнули в густой, невесть откуда принесенный в эти заоблачные сады туман.
В руках у Доли вновь возник клубок волшебных нитей.
— Но как? Как я, такая маленькая и неразумная справлюсь с тем, против чего не смеют выступить даже небожители? Я должна ему отдаться? Да?
— Не он ли отказался от тебя? Так и не задавай глупых вопросов. Когда вы с ним встретитесь — все и решится само собой, к радости или к горю. То и мне не открыто, и даже сестра моя старшая ничего про то не ведает. А если и ведает — не скажет. Коль захочешь найти своего героя — вот тебе клубочек, бросишь его наземь — и ступай следом. Ты ведь этого желала, и за этим приходила. Прощай! Мы не скоро с встретимся.
С этими словами Пряха вдруг стала медленно растворяться средь утреннего тумана, пока совсем не утонула в нем златокудрым видением.
Кто-то потерся о плечо, она вздрогнула, но то оказался гнедой. Мокрым, шершавым языком конь лизнул руку. Свенельд уже был в седле. Он молчал. Молчала и Ольга.
Когда туман рассеялся, и они огляделись — кругом была бесконечная степь, и ничего, кроме этой голой незнакомой степи, чуждой всякому северянину.
— Знать, Пряха что-то да умеет? — нарушил тишину старый воин.
Ольга молча согласилась с ним.
— Перед дальней дорогой не плохо было бы подкрепиться, — предложил Свенельд, — Кони, я смотрю, сыты. И на том, спасибо! Да и в сумках полно овса. Но зато я голоден, как волк.
Заботливая женка Стоича положила им немного вяленного мяса, да ячменные лепешки. Они оказались на удивление свежими, так что первое время путникам было чем утолить голод. В флягах булькала чистая родниковая вода, отведав которой, и девушка и Свенельд заметно приободрились.
— Спускаться вниз было бы тяжко. Я мечтала остаться там навсегда, — наконец, вымолвила девушка.
— Уж я догадался о том, — усмехнулся старик, прибирая на ладонь крошки со скатерки, — Двинулись, что ли?
— Чародейство! — только и сказала Ольга, разглядывая клубочек Доли.
— Ладно, ты думай пока, кидать тебе его али нет. Нам бы какую примету сыскать, чтоб знать, прямо ли едем. Поскорей бы солнышко выглянуло!
Человек богатой души, усмотрев рядом подобие своей мечте, помещает этот образ в самое сердце. Там он живет уже независимо. Там, в непонятых глубинах он испытывает волшебные превращения, какие вовек не случились бы здесь, снаружи. Лягушка сбрасывает бородавчатую кожу, сраженный людской злобой — воскресает, неизведанные пространства мироздания умещаются в крохотной песчинке, клеточке с серым веществом.
«Ты вдолбил себе в голову, что не можешь жить без Ольги. Но, ведь, живешь!? Да и та ли это девушка, чей портрет рисуешь каждое свободное мгновение в неуемной памяти? Не обманывайся! Отражение во много крат лучше — к нему ты приложил себя, то светлое, что в тебе осталось, детские сны под колыбельную матери… Об Ольге же позаботились обстоятельства, в просторечии их и зовут Судьбой», — слышалось волхву.
Уж сколько раз он подумывал решить все сомнения одним движением лезвия и пуститься в сладкое последнее плавание по реке забвения!
«Разве не высшее предназначение женщины, ее предначертание — служить вечным источником вдохновения? И одно то, что Ольга способна удержать тебя, Ругивлад, на пути разрушительной, ниспровергающей работы — одно это доказывает реальность девушки. Вот ведь, точно вырвали изнутри что-то легкое и нетленное! Может, это и есть душа?» — размышлял он.
— Душа? У тебя? Откуда она взялась? — отозвался кот.
Ругивлад по привычке всех одиноких людей говорил вслух и совсем забыл о существовании зверя.
— Я, наверное, излишне откровенен?
— А с собой так и надо. Кто ж тебя еще сумеет выпороть? И по спине! И по спине! И пониже, и повыше! Вообще-то, ты столько всего болтал, и так заумно, что скромному коту захотелось жрать. Вот уже третьи сутки, волхв, как ты терзаешь бока этого благородного скакуна, да тиранишь собственную задницу. Ведь, ездок ты посредственный, это прямо скажу. А я хочу жрать! Много и долго! Пусть это грубо и не столь возвышенно, я — кот. И если помнишь, приставлен к тебе только для того, чтобы доводить всякую умную мысль до конца.
— Да ты на себя посмотри! Тебе поститься и поститься!
— Я сделан из мяса и костей, а не из железа. И хотя за эти месяцы сильно привязался к тебе — ты величайший жмот!
— Каждый волхв жмот, — не соврав, ответил Ругивлад и начал пристально всматриваться вдаль, где заметил какое-то движение.
Баюн не увидел этого, потому что морда его, торчащая из мешка, глядела в прямо противоположную сторону. Это не мешало зверю вещать, упражняясь в насмешках:
— Я тебе нравлюсь, волхв?
— Ты ж не красная девица. Допустим, да, — улыбнулся себе Ругивлад.
— Так, можно ли быть таким жмотом с тем, кого любишь? — поддел его зверь.
— По этой причине, кот, я и боюсь любить. Вот и выходит, что я слуга своей непобедимой гадкой трусости.
— Дай мне пожрать, несносный, — взмолился тот.
— Все о своем? Ну, вот взберемся на тот холм — пообедаем, — успокоил словен попутчика.
— Можно подумать, мы завтракали! — обиделся Баюн.
Густые травы смыкались за спиной всадника, скрывая след. Степь шептала, точно молила небеса о влаге. Некогда проезжая дорога, ныне — едва заметная узенькая тропа круто вздымалась, заползала на склон и терялась в ковылях, выцветших под взглядом лучезарного Хорса. На холме высилась массивная каменная баба, обдуваемая всеми ветрами. Она более чем наполовину вросла в землю и, наверное, могла бы так стоять до скончания времен, если бы не дожди, которые обещали окончательно смыть с нее все человеческие черты, обратив в груду.
«Вот она — судьба! Так и девушка, прекрасна, пока невинна, а привяжи к дому, да поставь хозяйкой — и неподражаемая флейта мигом обратится в балалайку, сама того не заметит. Нежные слова, вздохи да ахи, страдания под крылечком, цветы да веночки — все это еще не любовь, а только лишь внимание мужика к красивой вещи на торжище, обзавестись которой страсть как хочется. Зажиточный покупатель выбирает дорогой товар, но не от того, что это действительно нужно — зато он будет выглядеть лучше среди прочих, подобных себе купцов. Вещь недолговечна, она надоедает — зам