Это меня взбесило:
– Может, он твоя семья. А моя – мой прадед Александр Воронин, мой дед Михаил Воронин и мой отец Артем Воронин, но никак не прохиндей Патрик Донован. Небось он и письма твои украл.
– Я не желаю этого слышать! Я совершенно точно знаю, что это не мог быть Патрик!
– Откуда ты знаешь?
Она запнулась, но тут же твердо заявила:
– Знаю, и все. Я не обязана перед тобой отчитываться. Ты плохо к нему относишься и постоянно издеваешься над беднягой! Он не совершил ничего ужасного, напротив, открыто пришел и предложил тебе исключительно выгодную сделку. Как насчет того, чтобы просто подумать над его предложением?
– Мама, я не стану продавать единственную вещь, оставшуюся от прадеда. Я не настолько нуждаюсь в деньгах, чтобы торговать памятью собственных предков.
Быстро распрощался и поспешил за Екатериной. Ох, напрасно я отослал ее в одиночку умасливать старушку Уорнер. Беседа с родственниками требует деликатности и опыта. Любое осложнение в ходе операции близкие могут счесть результатом неправильных действий врача или чудом спасения больного. Здесь бесконечно много значат выбор слов, интонация. Я влетел в зал ожидания в надежде успеть исправить впечатление. И сразу понял, что опоздал: миссис Уорнер спешила мне навстречу, протягивая тонкие дрожащие руки и светясь от счастья:
– Доктор, дорогой доктор, спасибо, что спасли Марка!
Екатерина стояла рядом и улыбалась. Оказывается, она умела улыбаться не только ртом и глазами, но даже бровями. И на щеках у нее оказались ямочки. Она бросила мне веселый взгляд, в котором читалось: «А вы, доктор, во мне сомневались? Ай-ай!»
– Это было наше общее усилие, миссис Уорнер. Вот доктору Соболевой скажите спасибо, она главный кудесник.
Кудесник не кудесник, но правда молодец. Не растерялась и с честью выдержала первое настоящее испытание. Я хотел позвать ее после работы в бар – отпраздновать боевое крещение, но вспомнил бицепсы Дениса, вспомнил параграф, устанавливающий рамки отношений старших врачей с резидентами, и воздержался. Только когда вернулись в операционную, спросил:
– Доктор Соболева, вы вроде искали теннисный клуб? Если хотите, я с радостью порекомендую вас в своем «Гриффине». Корты у них отличные. Старейший кантри-клуб, в нем еще Эррол Флинн и Хамфри Богарт состояли.
– А теперь кто?
– А теперь такие, как я. Что делать, все в мире катится по наклонной. Зато от госпиталя всего четверть часа.
Только потом я подумал, что клуб был дорогой, резиденту не по карману, и пожалел о своем предложении. Но она вступила. С тех пор время от времени я видел ее на корте, один раз даже сыграл с ней. Играла она хорошо, но я поднапрягся и все же выиграл в третьем сете на тай-брейке, чем, само собой, остался очень доволен. Больше я с ней не играл – слишком дорожил одержанной победой. Екатерина нагло использовала приемы, которые Международная федерация тенниса давно должна была бы запретить, – при каждом скачке махала косой и доставала мячики из трусов. Да, и еще мне неприятно было играть под тяжелым взглядом Дениса, который ждал ее на скамейке. Сдавалось, у мужика нет другого дела, кроме как сторожить свою девушку.
В следующий раз, когда нам снова выпало работать вместе, она пожаловалась на боли в шее от постоянного неудобного положения у операционного стола. Я посоветовал связаться с моей матерью – мать буквально дифирамбы пела своей преподавательнице йоги.
А в бар я повел Самиру. В конце вечера предложил пойти к ней. Каждое наше свидание заканчивалось у меня, и мне было любопытно взглянуть, как живут знаменитые актрисы до того, как становятся знаменитыми. Но Самира отмахнулась:
– Нет, что ты! У меня сущая конура, и та вся забита моей обувью. У тебя гораздо приятнее.
В том, что ей было приятно в моем доме, я не сомневался. Она не спешила покидать его. Я уезжал на работу рано, в это время она еще дрыхла, разметав по подушке гриву и выставив из-под одеяла божественную ногу. Не знаю, когда она уходила, из-за нее я не ставил дом на охрану, но по возвращении я всегда обнаруживал ее следы: брошенное у бассейна полотенце, рассыпанную у джакузи соль Мертвого моря, забытый на кухонном мраморе сок, сгоревший в тостере гренок, лак для ногтей в моем кабинете, кружевное белье в спальне. Любопытная, нахальная, она заполняла собой все пространство, распространялась по всему дому.
Вообще она была самым милым, неумелым и беспечным шпионом на свете. Как-то в минуту нежности она предложила:
– А давай мы с тобой страшно разбогатеем. Я буду Бонни, а ты Клайд.
Я перевернулся на спину, уточнил:
– Почтовые поезда будем грабить?
– Нет, не поезда. Банки. Вместе, ты и я. Я знаю как. Мы страшно разбогатеем.
Я тоже знал как – тыкая в сейфы волшебной палочкой-выручалочкой в виде моего газыря. Правда, наиболее вероятные последствия я представлял себе несколько иначе, чем Самира.
– Бонни и Клайда в конце застрелили, кстати. Не говоря уже о том, что на это нужно свободное время, а у меня в клинике запись до следующего года.
Она потянулась, прижалась, и я потерял нить беседы. Я охотно прощал ей излишнее любопытство в надежде, что благодаря этим оплошностям Виктор выведает, кто подослал ее ко мне. Тем более что никаких секретов я все равно не мог выдать. Я сам не знал ничего, что могло бы заинтересовать шпионов или охотников за миллиардами: ни об офшорных счетах Пехлеви, ни о действиях моего отца в Кабуле, ни о его работе в ЦРУ, ни о том, что могло скрываться в пропавших семейных архивах. И газырь мой, как мне тогда казалось, был припрятан надежнее Кощеева яйца.
Понедельник начался со звонка из приемного покоя. Мне сообщили, что там только что приняли раненого с пулевым ранением в колено, он назвался другом семьи доктора Воронина и попросил позвать меня.
У меня екнуло сердце. ЦРУ, ФБР, контрразведка… Может, это тоже дело рук иранских спецслужб? Я помчался вниз, даже не дослушав. В регистратуре приемного покоя девушка бесконечно копалась в компьютере и наконец заявила, что пациента по имени Виктор фон Плейст у них нет.
– Проверьте просто Плейст.
– Нет, Плейста тоже нет.
Значит, неисправимый конспиратор здесь под каким-то вымышленным именем. Я заглянул в зал ожидания, потом прошел по коридору, заглядывая в каждую комнату. В четвертой палате в койке у окна утопал маленький мужчина с черными усиками, словно приклеенными к бледному лицу.
– Патрик? Так это вы меня вызывали? Что вы здесь делаете?
Я все еще оглядывался в поисках Виктора. Патрик, по моим представлениям, мог попасть в больницу с острым приступом геморроя или с грыжей, но не с огнестрельным ранением. Он жалко улыбнулся и трагически произнес:
– Да, это я вызвал вас, Алекс.
– Что с вами? Светлана знает, что вы здесь?
– Я жертва собственной жадности и глупости. И я очень сожалею, что невольно поссорил вас с матерью.
– Об этом не тревожьтесь. Мои отношения со Светланой – это мое дело, вы здесь ни при чем.
«И не называй ее моей матерью», – добавил я мысленно.
– Я хотел успеть рассказать вам, что произошло.
– Рассказывайте, не томите. – Я приподнял одеяло. Правое колено Патрика было перебинтовано, на бинтах проступило кровавое пятно.
– Алекс, – Патрик почти шептал, – помните, я говорил, что кто-то хотел купить у меня газырь?
– Конечно, помню.
– Прошу у вас прощения, Алекс. Это была чудовищная глупость с моей стороны. Но мне предложили так много денег, что я подумал… – Он махнул рукой. – Не важно, что я подумал.
– Вы подумали, что все средства хороши, чтобы завладеть им. А вы, случаем, не подумали, что здесь что-то нечисто, если за вещь готовы платить во сто крат больше, чем она стоит на рынке в базарный день?
– Конечно, я понимаю, что этот газырь имеет какое-то отношение к деньгам Мохаммеда Пехлеви. Но вы ведь все равно не знаете, как их достать? Я хотел, чтобы мы поимели с этой паршивой овцы хотя бы клок шерсти. – Он ухватился за мою руку: – Мы все можем выиграть на этом деле.
Я вырвал руку.
– Похоже, вы сейчас просто сорвали банк.
Мне хотелось превратить все в шутку, может, именно потому, что я понимал, что история совсем не шуточная. На меня даже пули не пришлось бы тратить: хирургу достаточно переломать пальцы, и он потеряет самое ценное в жизни – профессию. Руки, конечно, застрахованы, но никакие деньги не возместят потерю призвания.
Усы Патрика покаянно повисли, лысина посерела. Видно, он и впрямь был уверен, что умирает.
– Дело в том, что еще до того, как я узнал, как вы непримиримо настроены, я успел… Понимаете, я решил поторговаться и потребовал сто тысяч. И уже на следующий день мне заплатили. Биткоинами, всю сумму по курсу того дня. Вот этот преждевременный платеж меня очень напугал. Как будто они не сомневались, что получат газырь. Я полагал, что начнутся переговоры, а я тем временем успею заручиться вашим согласием. Если вы не согласитесь, я всегда смогу объяснить, что не сумел достать требуемый товар, и пойти на попятную. Но со мной никто не спорил. Просто через день вся сумма лежала на счету.
– Патрик, вы мерзкий старый жулик. Вы предложили мне за газырь всего пятьдесят тысяч.
– Да-да, – он умоляюще сложил руки, – это был ужасный просчет с моей стороны. Но все остальные деньги я твердо намеревался потратить на Светлану, клянусь!
– То-то она вас так поддержала.
– Алекс, ваша мать желает вам только добра. Поначалу она была согласна со мной, что лучше отдать эту штуку добровольно за хорошие деньги, чем продолжать хранить ее ценой, кто знает, может, даже вашей жизни.
– Отрадно, что вы со Светланой полностью согласны насчет того, что я должен делать с моим газырем.
– Алекс, – печально прошептал раненый, – я пробовал расторгнуть сделку. Я сообщил, что ничего не выходит, и предложил покупателю вернуть ему всю сумму. Даже не потребовал возмещения за свои хлопоты и уже понесенные расходы. – Я хмыкнул. Не знаю, как Патрик хлопотал, но под расходами он наверняка имел в виду напрасно подаренную мне бутылку прекрасного бордо. – Но покупатель не хотел даже слышать об этом. На прошлой неделе он написал мне снова и потребовал газырь. И пригрозил, что, если я не верну ему «его» газырь, – он уже называл ваш газырь своим! – меня ждут крупные неприятности.