– О каком здоровье вы говорите, доктор, – шах обиделся, – я едва жив. Артрит полностью замучил, а теперь еще и в боку колет. Вот тут.
– Немедленно прикажу аптекарю приготовить болеутоляющее. Но позвольте сообщить мои новости, они не терпят отлагательства. Торговца оружием Наиба Мансура приговорили к битью по пяткам, и приговор возмутил город. Ради общественного спокойствия умоляю вас проявить милосердие.
Александр поставил себе за правило никогда ни о чем не просить своего августейшего пациента, но в данном случае черт с ней, с этой щепетильностью. В конце концов, судя по настроению толпы, помилование торговца для самого шаха полезнее не меньше, чем для Наиба.
– Разве это несправедливый приговор? Почему я должен вмешиваться?
Шах говорил со своим русским врачом по-английски, и европейский язык невольно заставлял его быть европейским джентльменом, а не восточным самодержцем.
Воронин склонил голову.
– Молю вас не о справедливости, а о милосердии, которое выше справедливости. А в этом случае оно оказалось бы и дальновиднее. Город на грани восстания. Клирики поддерживают базар. Ваше великодушное помилование одного из самых влиятельных торговцев утихомирит народ.
– Это не ваша забота, доктор. И, если честно, не моя. Я не вмешиваюсь в судопроизводство и в деятельность моего правительства. Для этого у меня есть министры и Казачья бригада. Вся чернь Тегерана не устоит против пушек и пулеметов.
Еще совсем недавно Воронин сам жил подобным образом, ни во что не вмешиваясь. Это снимало с него всякую ответственность за происходящее. Но с тех пор как он начал искать убийцу, ему больше не удавалось оставаться в стороне. Он прижал руки к сердцу и принялся настаивать упорнее, чем позволял этикет:
– Сир, я покорнейше прошу помиловать Наиба Мансура, поскольку он единственный, кто способен дать показания, необходимые, чтобы найти убийцу полковника Турова.
– О да, полковник Туров, какая неприятность. – Шах скис, толстые руки растерянно зашарили по подлокотникам. – Очень печальное событие. Теперь мне не дают покоя с новым назначением. Этот коммунист Рихтер от имени советского правительства уже давно требовал расформировать бригаду, а с тех пор как убили полковника, просто засыпал мою канцелярию какими-то наглыми депешами. Я из-за этого всего ночами не сплю, доктор.
– Да, я позабочусь, чтобы вам приготовили снотворное. – Поколебался, но все же сказал: – Сир, касательно назначения, надеюсь, вам доложили, что на месте убийства нашли газырь сертипа Реза-хана. Офицерами в бригаде должны быть люди, которым вы целиком доверяете.
Шах покрутил стоящий на секретере глобус. Континенты и океаны на нем были сделаны из инкрустированных драгоценных камней, а льды полюсов – из жемчуга.
– Я никому не доверяю. Но англичане поддерживают Реза-хана, а я не собираюсь с ними ссориться. Если здесь произойдет то же, что в России, я смогу рассчитывать только на Лондон.
Султан упер толстый палец в маленький изумрудный остров. Человек, который готовится к поражению тщательнее, чем к победе, вряд ли победит.
– Ваше императорское величество, показания Наиба Мансура могут пролить свет на убийство Турова.
Ахмад-шах нахмурился:
– Какая-то у вас прямо одержимость этим Туровым. И это в то время, когда у вашего пациента пищеварение никуда не годится.
Воронин так часто видел султана голым, слабым и страдающим от множества недомоганий, что привык относиться к нему как к простому смертному, а не как к абсолютному повелителю Персии. Это придало ему упорство настаивать:
– Сир, вы сами только что заметили, что оплот порядка и трона – бригада. Наказание убийцы командира бригады восстановит мораль и дисциплину в ее рядах. Сейчас главным подозреваемым остается Реза-хан. Если у вас будут доказательства его вины или невиновности, он окажется в ваших руках.
Шах поежился:
– Далось вам это расследование! Если сертип не виновен, он станет только сильнее. А если окажется, что виновен, то что тогда? – Всякая мысль о противостоянии Реза-хану явно пугала его. – И вообще мой врач должен печься о здоровье своего еле живого пациента, а не о покойном полковнике. Я вам и так скажу, кто убил моего верного Турова.
– Кто, ваше императорское величество? – устало спросил Воронин.
– Те же самые люди, что покушаются на мою власть. На меня лично. Это было покушение на устои Ирана, – важно объяснил шах, давая понять, что этим вопрос исчерпывается. – Доктор, время моего медика слишком дорого. Завтра мы перебираемся в летний дворец. Вы прибудете туда одновременно со мной. У меня в любой момент может разыграться подагра.
– Ваше императорское величество, если я не найду убийцу, я вряд ли смогу прибыть в летний дворец. Комиссар назмие намеревается арестовать меня, если я не докажу свою невиновность. А доказать свою невиновность я могу, только найдя настоящего преступника.
Султан выпятил губу:
– Вот видите, вы только о себе заботитесь, а хотите, чтобы ради вас я начал враждовать со всем светом – с Реза-ханом, с Денстервилем!
– Сир, вы совершенно верно указали, что Турова убили ваши враги. Если я найду виновного, вы будете знать, кто они. – Шах молчал, и Александр добавил: – Ваше императорское величество, Реза-хан и Денстервиль не будут опасны для вас, если на вашей стороне будут казаки бригады, базар и клирики. Только бездействие ослабляет вас! Казаки хотят честного и добросовестного расследования, а с их поддержкой вам никто не страшен.
Воронин знал своего пациента. Капризный эгоист был слабохарактерным и не умел долго противиться чужой воле, особенно если удавалось убедить его, что уступка окажется в его собственных интересах. Шах поерзал в кресле, капризно протянул:
– Ладно, я помилую этого Наиба, если это позволит вам наконец-то выполнять ваши прямые обязанности.
Александр только поклонился. Даже не стал рассыпаться в бесконечных благодарностях, как того требовал персидский ритуальный этикет. Шах прав: время Воронина слишком дорого, чтобы продолжать тратить его понапрасну. Пора найти ему более достойное применение, чем лечить неизлечимого. Он предупредил этого бездарного и бессильного властителя, и не его вина, что тот остается глух.
Вооруженный фирманом, выданным в канцелярии, Воронин на пролетке домчался до полицейского участка. А что, если все его предположения ошибочны и убийца вовсе не покупал берданку на рынке? Тогда он напрасно рисковал своей бесхлопотной синекурой лейб-медика.
Ему все же повезло: неделю назад Наиб Мансур действительно продал из-под полы укороченную кавалерийскую берданку. В обмен на помилование торговец рассказал все, что знал о покупателе. И берданку он хорошо помнил:
– Там боевая пружина очень слабая, с взведенным курком такую долго не продержишь.
Обратно Александр опять брел пешком через весь город, едва ли замечая что-то вокруг. Снова и снова он пытался сложить все, что узнал, в единую логичную и понятную картину. Его стройные построения разваливал один-единственный упрямый, но неопровержимый факт.
Лос-Анджелес, 2017 год
Заливавшее спальню солнце слепило сквозь закрытые веки. Вентилятор бессмысленно гонял над головой жаркий влажный воздух, из распахнутого окна неслось тарахтение газонокосилки, этого убийцы идиллии спальных районов.
Я встал, при этом неудачно двинул вывихнутым плечом. Кожу на руке саднило из-за порезов, а на колене красовался огромный синяк. Но все это были пустяки: я все-таки не остался гнить на дне подводной пещеры на крошечном острове архипелага Бокас-дель-Торо. Я был жив и даже умудрился ничего не сломать.
Когда я пришел в себя в пещере, мне показалось, что я захлебываюсь, а на губах я чувствовал чьи-то губы. Екатерина делала мне искусственное дыхание. Мне бы продолжать наслаждаться ситуацией, а я, дурак, не выдержал, сделал судорожный выдох, поперхнулся и жутко закашлялся.
На обратном пути в лодке она рассказала, что, когда я на ее глазах провалился под воду, она нырнула и вытащила меня. Звучало легко, но я понимал, что нащупать в бездонной яме и вытащить на поверхность потерявшего сознание мужика не так просто. А Екатерина к тому же доволокла меня, совершенно бесчувственного, до берега.
Она спасла меня. Но газырь все-таки украла. И по-прежнему была девушкой Дениса. Последнее мешало мне едва ли не больше, если честно. Вчера вечером мы прилетели обратно в Эл-Эй, и этот счастливчик встречал ее в аэропорту.
Стиснув зубы, я натянул шорты и проковылял на кухню. По счастью, в этот понедельник я был свободен от больницы и клиники. Кофе в джезве наполнил дом ароматом, без которого жизнь была бы прозябанием. Я отодвинул сетчатую дверь, вышел на лужайку. Трава приятно щекотала босые ноги. Меня сопровождали звуки сюиты Телемана для двух флейт и скрипки. Морщась, потому что при каждом движении саднило и болело плечо, я раскрыл садовый зонт и устроился с ноутом в шезлонге.
Немедленно раздался звонок в дверь. Девять утра! Кто это? Проклиная раннего визитера, я поплелся к двери. Это мог быть ретивый свидетель Иеговы с пачкой брошюр о четырех всадниках Апокалипсиса, и тогда в моем лице ему явился бы разгневанный пятый, но мог быть и посыльный Fedex с ящиком заказанного вина. Оказалось, ни то, ни другое.
На пороге меж двумя костылями сдувшимся шариком висел Патрик. Он стал просить прощения, что явился незваным, но он ждал всю неделю, а у него, видите ли, важное дело. Я обрадовался ему примерно так же, как обрадовался бы кредитору. Мне было не до его жалоб и страхов.
Но хитрый Патрик снова подстраховался, на сей раз бутылкой «Фелпс Инсигния» 2013 года. Разлив этого года был полностью распродан, так что гость с таким подношением вошел в мой дом, как император Траян в Рим после победы над даками. С той единственной разницей, что Траян ехал на колеснице, а Патрик ковылял на костылях. Я брел следом, на ходу натягивая тенниску.
– Как ваше колено?
– Потихоньку заживает. Болит и никогда уже не будет прежним, но ранение спасло меня от танго, а значит, стоило того.