Хорошее настроение испарилось. Значит, у бедняжки наклевывалась роль, когда Виктор заставил ее уйти на матрасы. Похоже, я не скоро увижу ее лицо на экране. Я знал напор Виктора и все же затруднялся представить, как он сумел убедить Самиру пожертвовать главной ролью в фильме. Она бы легче рукой пожертвовала. А еще у нее была огромная семья, к которой она была искренне привязана. Постоянные дни рождения племянников, обручения кузин, кто-то все время рождался, болел, умирал. Она была вплетена в этот персидский ковер событий и участвовала во всех. Меня, у которого не было никого, кроме матери, такое изобилие родственников потрясало, восхищало и пугало. А помимо семьи у нее полгорода было в друзьях и знакомых.
Как Виктор сумел убедить ее бросить все, всю ее жизнь, всех родных и друзей и где-то скрываться? Я позвонил Назанин, кузине Самиры, с которой мы вместе провели вечер незадолго до похищения, и по возможности небрежно спросил, передала ли Самира книгу, о которой мы говорили. Нет, Назанин с тех пор с ней не виделась. Она даже предложила нам снова встретиться в ближайший выходной. Она явно ничего не знала об исчезновении Самиры, и меня это сильно встревожило. Самира должна была чего-то смертельно бояться, чтобы упустить роль и скрыться, не сказав ни слова даже самым близким.
Я снова вспомнил ее голос по телефону. Этот голос заставил меня без размышлений выполнить все требования похитителей. Вспомнил странные слова, что газырь якобы лежит на дисках «Крестного отца». Возле телевизора пылилась стопка дисков, среди них уже много лет валялся и «Крестный отец», но газыря там не было никогда, и не было никакой на свете причины ей так подумать. Но она все-таки сказала это, превозмогая истерику, даже до того, как просила ее спасти. Значит, это было здорово важно.
Коробки с тремя дисками «Крестного отца» на месте не оказалось. Не помню, когда я в последний раз вынимал хоть один из них. Уже давно было гораздо проще смотреть все в Сети. Но я точно знал, что раньше он у меня был. Значит, кто-то его взял. Или тайком вернулась сама Самира, или это были ее похитители, слышавшие ее слова. Полка была покрыта густым слоем пыли. Н-да, Камила явно убирает только там, где я могу заметить. Но как раз на стопке дисков пыли не было. Вокруг была, а на дисках нет. Значит, тот, кто взял фильм, заметил, что оставил следы, и стер их вместе с пылью. Вряд ли Самира стала бы следить за чистотой моего дома. Ее бы даже следы солдатских ботинок на простынях не взволновали.
Был один точный способ узнать, побывала в моем доме Самира или кто-то другой. Она наверняка забрала бы свой драгоценный сценарий. Но черный молескин, единственная оставшаяся от нее вещь, мирно стоял там, где всегда, между подложенными матерью бомбами замедленного действия – «Шедеврами микроволновки» и «Десертами за пять минут». Ни одна из этих мин не сработала: все шедевры моей микроволновки состояли в разогреве вчерашней пиццы, а единственным известным мне способом обеспечить десерт в пять минут оставался заказ в ближайшей кондитерской.
С тетрадкой в руке я вернулся на шезлонг. Трудно было ожидать от этого сочинения художественных прозрений, и их там предсказуемо не оказалось. В сценарии Самиры толпилось великое множество довольно унылых персонажей: они брели со страницы на страницу, ухаживали друг за другом, ссорились, мирились, меняли партнеров. В общем, не хуже и не лучше, чем в любом дневном сериале для домохозяек.
Я сам не знал, зачем я это читаю. Самира привлекала меня не своим писательским даром. У меня даже возникло ощущение, что я подглядываю. Может, мне хотелось убедиться, что сценарий так ужасен, что автор не стал бы жалеть о пропаже. А может, я надеялся что-нибудь узнать о ней. Эти писульки остались ее единственным следом в моей жизни, поэтому я все листал исписанные крупным почерком страницы, просматривая по диагонали, выхватывая здесь и там пару слов. Вспоминал, с каким удовольствием она строчила все это, сверяясь с чем-то в мобильнике, как хитро улыбалась, задумывалась, покачивала загорелой босой ногой, вертела ручку, потом снова принималась строчить. Но результат был плачевным. Это было самое скучное на свете чтиво, хоть и написанное с примерным прилежанием. Если Кэндис звонила Бернарду или Пам звонила Саше, Самира не ленилась приводить номера их телефонов. Если Моника или Кир куда-то ехали, автор непременно уточняла, через сколько миль пришлось заправить машину.
Меня тронуло, что одного из героев она наградила моим именем. Я выхватывал это имя из текста и невольно понадеялся, что этот Саша окажется неотразимым мужчиной, пылким любовником и отважным героем. Но из того немногого, что поведала о нем старательная сочинительница (возраст, вес, рост, адрес), достоинства не вырисовывались так очевидно, как мне бы хотелось. Этот персонаж казался такой же амебой, как все прочие действующие лица. Он тоже куда-то постоянно летал, кому-то звонил, и автор с трогательной тщательностью документировала его тусклую жизнь. Она приводила номера всех рейсов, всех машин, комнат в отеле, и это в придачу к датам рождения и адресам. Такое пристрастие к цифрам в конце концов привлекло мое внимание.
Вдруг меня осенило: все эти цифры могли быть разбросанной по тексту информацией! Не знаю, чем именно – номерами банковских счетов, адресами, какими-то данными вкладчиков или суммами, лежащими на счетах. В таком случае Кэндис – это Канарские острова, Бернард – Бермуды, Моника – Монако, Пам – Панама, Кир, наверное, Кюрасао, а Саша, к сожалению, не мое высокохудожественное подобие, а Сейшельские острова. Во всех этих странах могли быть офшорные банки. Вся эта ее кодировка была невероятно примитивной, но, по всей видимости, она боялась держать эту информацию в телефоне и потому переносила в тетрадку. Это было не так уж глупо, ведь любой желающий что-то выпытать у нее первым делом заставил бы ее выдать код телефона и извлек бы из него всю информацию. Ноутбук тоже непременно проверили бы. Весь ее расчет строился на том, что никто не возьмется добровольно читать чужой бездарный сценарий. Она действовала так же, как и я, когда забросил газырь за стереоустановку.
Похоже, о тетради никто не знал, иначе ее уже давно выкрали бы. Теперь стало еще досаднее, что я так и не узнал, что же было в коробке из-под «Крестного отца». Я опоздал. Самира рискнула собой, сказав мне о дисках, а я просто забыл.
Откуда у нее все эти данные? Может, от дяди, кто знает. Но если она знала номера счетов и банки, тогда единственное, чего ей не хватало, это права снимать с них деньги, и именно для этого ей нужен был газырь. Ее никто не подсылал ко мне. Она слишком много знала, чтобы быть простым исполнителем чужой воли. Самира самостоятельно пытала свое счастье со мной – так неумело и беспечно, как и следовало от нее ожидать.
Я вертел тетрадь в руках, не решаясь вернуть ее в ряд кулинарных книг. Ради этого молескина могли запросто убить. Теперь у меня оказались и газырь, и информация. Я мог бы попытаться разгадать эти незамысловатые шифровки, прилететь куда-нибудь на Кайманы, явиться в банк с газырем и посмотреть, что из этого выйдет. Получу ли я доступ к баснословной сумме или в ту же ночь ненароком выпаду из окна гостиничного небоскреба? Я бросил тетрадку на кухонный стол. Сейчас мне было не до поисков сокровищ.
Нужно сконцентрироваться и попытаться сообразить, что же произошло. До сих пор я был уверен, что ее похитили, чтобы обменять на газырь. Точно так же могли похитить и мою мать, но почему-то выбрали Самиру. Патрика из числа подозреваемых я окончательно вычеркнул, а любой другой человек поступил бы рациональнее, шантажируя меня моей матерью. Значит, Самиру похитил кто-то, кому был нужен не просто заложник, а именно Самира. Зачем? Самое очевидное объяснение – кому-то была нужна эта информация, рассыпанная в сценарии. В таком случае даже если бы я отдал за нее настоящий газырь, вряд ли ее отпустили бы добровольно. Она слишком много знала. Тетрадь была Самире необходима, она не стала бы записывать всю информацию, если бы надеялась на свою память. А она не вернулась за ней. У меня по позвоночнику поползли мурашки.
Как легко я удовлетворился словами Виктора, что с ней все в порядке! Виктор мог запросто скрыть от меня тяжелую правду. Не стал же он расстраивать меня чудовищными подробностями гибели отца. Он пообещал, что с Самирой все будет в порядке. Такой самолюбивый и самоуверенный человек наверняка не мог признаться, что не сумел сдержать слово. А вдобавок я еще всучил неправильный газырь. Все эти уверения Виктора, что Самира отказалась от съемок и добровольно скрывается в какой-нибудь Юте или в Монтане, были просто утешением. Я-то знал, что существует одна-единственная причина, по которой Самира могла бросить съемки, не вернуться за тетрадкой и исчезнуть, ни слова не сказав родным.
Я с трудом дышал. Я обещал Виктору не искать Самиру, но я не обещал не искать ее труп.
Тегеран, 1920 год
В Свято-Троицкой церкви отец Виталий отслужил заупокойную литию. По собору витал запах ладана, восковых свечей и удушливый, гниющий аромат лилий. Гроб стоял заколоченный ввиду сильного повреждения тела. На крышке лежали подушки с орденами и медалями покойного. К одной из них, пустой, на которой должен был находиться орден святого Георгия, похищенный убийцей, то и дело возвращались взгляды. Саблю Турова по казацкому обычаю положили в гроб. Священник освятил принесенную Верой Ильиничной поминальную кутью, на ней горестно трепетала свечка. Собор был полон друзей и знакомых покойного, отовсюду слышалась приглушенная русская речь. То и дело подходили новые люди – попрощаться с усопшим и выразить соболезнование друзьям и сослуживцам.
Панихида кончалась. Хор трижды пронзительно жалостно пропел «Вечную память», провожающие поцеловали крест на крышке гроба, казаки взяли на караул. Прихожане потянулись к выходу. На широком каменном подоконнике притвора лежали персидские газеты и «Русский Тегеран», все развернутые на страницах с некрологами.