Александр вышел на утопающую в цветах паперть. Толпились привлеченные похоронами нищие. Он раздал мелкие деньги, спустился по ступенькам. На глаза попалась старуха с похожей на клетку тележкой, в которой сидел, прижавшись к прутьям, мальчик лет восьми. Из-за этой тележки, служившей мальчику коляской, она не смогла подняться к дверям храма. Плоское лицо дурачка было сплошь усажено мухами, мухи ползали по лицу и рукам, только бессмысленно распахнутые глаза оставались свободными от отвратительных насекомых. Хоть сам несчастный словно ничего не чувствовал, смотреть на него было нестерпимо. Воронин пошарил по карманам. Старуха смотрела с надеждой, но, увы, у него не было ни единой завалящей монетки. С чувством вины он отвел глаза и прошел мимо убогих.
Казаки подняли покрытый российским флагом гроб на плечи, вынесли его из церкви, установили на катафалк. Под звуки военного марша медленно и торжественно двинулись по заваленной сосновым лапником аллее на примыкающее к церкви кладбище. Вослед несли знамя полка и подушки с орденами, одна из них по-прежнему укоряюще пустая.
Воронин шел в паре с Петром. Тот шагал уверенно, больше не хромал. Сабельная рана так быстро не затянулась бы, похоже, вчера он в самом деле прихрамывал из-за вывиха. А вот сам Александр с трудом переставлял ноги. Гроб несли солдаты, а ему казалось, что это на него легла невыносимая тяжесть. Похороны подводили черту – он так и не нашел виновного, и вседозволенность, жестокость и соображения личной пользы продолжали попирать справедливость. Эта неудача вконец подкосила его.
Сегодня утром Савелий передал ему конверт, доставленный нарочным из Голестана. В приказе сообщалось, что поскольку доктор Воронин не прибыл в летний дворец, он отстранен от исполнения обязанностей врача его императорского величества султана Ахмад-шаха.
И черт с ней, с этой постылой синекурой и с этим никуда не годным шахом! Увольнение он воспринял как освобождение. Вот только как и для чего жить дальше по-прежнему оставалось неясным.
За ним шли Вера Ильинична и Елена Васильевна, до Александра доносились их скорбные нежные голоса, читающие псалмы. Все дорожки и аллеи заполнили провожающие. Казаки пришли отдать честь любимому командиру, присутствовала и вся русская община Тегерана. Явились даже некоторые министры в окружении чиновников. Ростом и внушительным видом выделялся бригадный генерал Лионель Денстервиль со свитой адъютантов.
К Александру подходили знакомые, говорили какие-то подходящие случаю слова, он жал чьи-то руки, целовался, обнимался, кивал. Женщины всхлипывали, мужчины сморкались. Не подходила только Елена Васильевна, хотя ее черный гладкий платок постоянно был у него перед глазами. День выдался необычно пасмурным, над головами сурово махали ветвями старые сосны. Кто-то из персов заметил, что даже само небо печалится об усопшем.
Мельком заметил Реза-хана. Сертип, как и все казаки бригады, был в парадном обмундировании – в однобортном кителе с блестящими пуговицами, кантами на воротнике и галунными петлицами на обшлагах. Шаровары с лампасами заправлены в черные сапоги. Впечатление он производил весьма внушительное. Грудь офицера украшали эполеты, аксельбант и портупея, на поясе висела шашка. Смушковую папаху сертип держал под мышкой. Красивое гордое лицо его никаких чувств не выражало, но где бы он ни стоял, вокруг него образовывалось пустое пространство. Казаки держались от него поодаль.
Сертип подошел к Александру, пожал руку.
– Да позволит тебе Аллах стойко перенести утрату. – Остался рядом с Ворониным, видно, не хотел казаться зачумленным. Оглядел толпу, спросил: – А что здесь делает Рихтер?
Александр постарался собраться с мыслями:
– Рихтер? Что коммунисту делать на панихиде монархиста и царского офицера? Где он?
Реза-хан кивнул на группку провожающих на противоположной стороне от могилы. Но там толпилось так много спин, мелькало так много лиц, что Воронину не удалось выделить Карла. В любом случае он не собирался омрачать похороны скандалом.
В последний раз пропели «Вечную память», под залп из казацких берданок опустили гроб в могилу. Черный платок Елены Васильевны склонился. Когда она оборачивалась, его удивляло ее светлое, непривычное без ореола золотых волос лицо. Он с трудом узнавал ее, она казалась ему строгой, незнакомой, похожей на очень красивую юную монахиню. Рассмотреть ее он по-прежнему толком не мог, только заметил, что глаза у нее покрасневшие и заплаканные.
На него Елена Васильевна вовсе не глядела и подчеркнуто держалась в стороне. Он к ней тоже не стал подходить, хоть печаль и толкала к близким людям. Может, и решился бы, но рядом с ней постоянно крутилась нелепая фигура Стефанополуса, облаченного на сей раз в чесучовую темную тройку и канотье. Что ж, видимо, Елена Васильевна все же сделала новый выбор не в пользу джаза и самодельных шляпок.
Все, включая мусульман, бросили в могилу горсть земли. Александр подошел в свой черед, пожелал усопшему, чтобы земля была ему пухом. Комья градом запрыгали по крышке гроба, душой овладело мучительное осознание непоправимости смерти. Впервые с такой ясностью он понял, что Турова в самом деле нет и никогда уже не будет.
Покойнику все равно, пойман ли, наказан ли убийца. Но живому Воронину по-прежнему было не все равно. Он и живым-то почувствовал себя, только когда понял, как важно ему найти преступника. И тем обиднее, что не смог. Встречался со всеми, кто приходил в голову, всех расспрашивал, так и эдак обдумывал, прикидывал все известные факты, а до правды так и не докопался. Зато лишился расположения Елены и своей бесхлопотной должности шахского лекаря. Хотя какая, в сущности, разница? Все одно мир не сегодня завтра рухнет.
На свеженасыпанном холмике установили шест с белым флажком, как принято у казаков ставить над воином, погибшим от ран. Несколько соратников, Реза-хан в их числе, произнесли краткие речи. Настала очередь и Александра помянуть усопшего. Волнуясь, он припомнил человека, который всегда выполнял свой долг русского офицера: рискуя жизнью, защищал в Реште госпиталь, отстаивал от турок прикаспийские земли, пытался всеми силами сохранить порядок в Тегеране. Упомянул, как заботился полковник о своих солдатах, до последнего своего дня выбивал им жалованье.
– Владимир Платонович Туров был благородным, смелым и преданным человеком. А для меня лично он был старшим братом…
К горлу подкатил спазм. Александр замолчал и вернулся в толпу. Сухая каменистая земля Тегерана покрывала останки русского офицера, хорошего человека и раба божия Владимира. Повинуясь безотчетному порыву, Александр подошел к Елене Васильевне, протянул ей руку:
– Елена Васильевна, у гроба друга прошу: не будем ссориться. Кто его знает, что впереди. Не хочется больше терять дорогих людей.
Ресницы ее дрогнули, она неуверенно протянула руку в перчатке, слабо пожала его ладонь. Александр удовольствовался этим, отошел, чуть не наступив на Стефанополуса.
По персидскому обычаю людям раздавали мягкую халву, шербет и черные финики, присыпанные кокосовой стружкой, просили помолиться за усопшего. Подошла Вера Ильинична, ласково положила ладонь на рукав:
– Сашенька!
Он обнял ее, от этих материнских объятий немного полегчало. Не успела Вера Ильинична отойти, подскочил неуклюжий Стефанополус и тоже крепко прижался к груди Воронина. Видимо, решил, что таков русский обычай. На несколько секунд Александр смешался, потом невольно представил, как они выглядят со стороны, и решительно отцепил от себя прильнувшего коротышку.
Могильщики засыпали яму, свежий холм тут же скрылся под венками и цветами. Венки были от двора шаха, от министерств, от посольств, в том числе от британского. Тегеран отдал последнюю дань уважения полковнику Турову, командиру Казачьей бригады.
Народ потихоньку стал двигаться к воротам. Самые близкие намеревались вернуться в дом Воронина, где ждал поминальный стол с кутьей, блинами и водкой. Уже у кладбищенских ворот Александр вспомнил, спросил у Реза-хана:
– Так где же Карл Рихтер?
– Да вот же, в гимнастерке!
Воронин недоуменно посмотрел туда, куда указывал палец Реза-хана. Никакого Карла Рихтера там не было, стоял только Петр Шестов, действительно в вечной своей задрипанной гимнастерке. Наверное, Реза-хан спутал их. Ошибиться было немудрено: оба долговязые, бородатые и усатые очкарики-шатены, оба имели пристрастие к военной одежде, хотя фронта не нюхали. Значит, напрасно Александр возмутился, что советский агент явился на похороны полковника бригады. А вот то, что Петя решился все же отдать последний долг достойному человеку, было похвально. Небезнадежен, значит. Может, и пройдет юношеские радикализм заодно с охотой сочинять дрянные стишата.
Воронин тоже начал прощаться. Пожал протянутые руки, еще раз напомнил близким знакомым о поминках, раскланялся с остальными и поспешил к воротам, где его ждала пролетка. У ворот оказался отряд жандармов с уже знакомым следователем. Воронин учтиво поприветствовал огаи-Низами, собирался пройти мимо, но тот загородил ему дорогу:
– Доктор Воронин, вы арестованы по обвинению в убийстве полковника Турова.
Ошеломленного Воронина окружили жандармы. Выходившая с кладбища толпа замерла.
– Я? С какой стати?
Жандармы заломили Воронину руки за спину. Комиссар Низами привычно ловко охлопал бока задержанного, засунул руку в левый карман сюртука и медленно выудил скомканный клетчатый платок. В первую секунду Александр смотрел равнодушно: мало ли что могло заваляться в карманах. Тут же вспомнил, что, когда искал деньги для милостыни, карманы были пусты. Во рту пересохло, бешено заколотилось сердце.
Оглянулся. Люди, только что похоронившие человека, в чьем убийстве его теперь обвиняли, смотрели растерянно. Следователь поднял извлеченную тряпицу над головой, убедился, что все присутствующие следят за ним, медленными движениями фокусника развернул ткань, торжествующе вынул какой-то предмет и предъявил окружающим. На показавшемся из-за облаков солнце сверкнул орден святого Георгия. Некоторые ахнули. Александр потерял дар речи.