Ближе к земле я ощутил страшный запах разложения. Откуда-то появилось множество огромных, жирных, черно-изумрудных мух. Меня затошнило. Я стиснул зубы и про себя взмолился, чтобы это оказалось животное. Господи, пусть это будет олень!
Это не был олень. На объеденном хищниками, полусгнившем трупе блестели красные лакированные туфли на высоком каблуке. Черные спутанные волосы паклей приклеились к черепу. Волна боли дошла до горла, до глаз, затопила. Меня вырвало. Я не нашел в себе силы подойти к ней.
Я поднимался обратно и весь подъем боролся со спазмами подступающих к горлу рыданий. Стоило неимоверного труда держать себя в руках. Я все время представлял, что она лежала здесь все это время с того самого дня, как ее похитили. Все то время, пока я радовался, что она спасена, все дни, пока был в Панаме.
Выполз на склон, утер лицо, стащил каску и рухнул на землю. Сел спиной к Денису, спрятал лицо в ладони. Денис ничего не спросил, видно, и сам все понял. Я пришел в себя, нашарил телефон, вызвал полицию. Мы сидели на краю обрыва и ждали. Я надеялся, что грязь и пот не выдадут моих слез. Последний раз я так себя чувствовал, когда на моем столе умер ребенок, и я ничего не смог сделать, чтобы его спасти. Надо было о чем-то говорить, чтобы перестать видеть то, что лежало на дне ущелья.
– Где ты так научился спускаться?
– В армии.
– Спасибо тебе. За это… – Я махнул вниз.
– Не за что. Сожалею, что так закончилось.
Он вложил мне в руку стакан с остывшим кофе. Я пил и старался не думать о Самире. Получалось плохо. Жуткая картина внизу выжгла мне мозги, как солнце выжигает сетчатку.
Вскоре Денис поднялся, собрал свои вещи, сказал, что двинется. Я кивнул. Действительно, ему ни к чему связываться с полицией. Сам я не мог уйти. Я должен был убедиться, что Самира не останется пищей для зверей и птиц, что ее заберут. Что полиция найдет виновных.
События последних недель, начавшиеся с неприятных происшествий, переросли в убийство. Все это время я пытался как можно эффективнее противостоять чужим посягательствам, но что бы я ни делал – упирался или бездействовал, обращался к помощи Виктора или предпринимал собственные шаги, – ситуация стремительно деградировала. Теперь я был готов уступить, отдать газырь, но было поздно. От меня уже ничто не зависело: никто не мог воскресить Самиру, покупатель газыря исчез, а я был по-прежнему втянут в паутину чужих, непонятных мне конфликтов и не мог предотвратить ни единого несчастья. Таким бессильным, потерянным и уязвимым я не чувствовал себя с тех пор, как погиб отец.
Я все еще сидел на обочине, свесив голову, когда раздалась сирена и из-за поворота вылетела полицейская машина. Из машины выскочили двое полицейских с оружием наперевес. Я послушно заложил руки за голову и на все вопросы ответил чистую правду – что спускался со скалы и обнаружил тело. Сам к нему не подходил. Пока я не разобрался, что происходит, я не решался подвести Бюро.
Полицейские закрыли дорогу, вызвали вертолет. Прибыл медицинский эксперт-коронер. Спустя полтора часа прилетел вертолет шерифа, с него в пропасть на веревках спустились ребята из поисково-спасательной команды. Я сидел на обочине, обхватив руками колени, чтобы скрыть нервную дрожь, и следил за действиями спасателей. Продолжал притворяться случайным скалолазом и ждал подтверждения тому, что видел внизу.
В душе бушевал торнадо. Я снова и снова прокручивал в голове все случившееся в тот день. Была ли она еще в живых, когда я приехал сюда с газырем? Надеялась ли, что я ее спасу? Как ее убили? Мог ли я спасти ее? Что я мог сделать иначе? Где ошибся? Знает ли Виктор, что она мертва? Почему он со всем своим ФБР не сумел спасти ее? Я сглотнул горький ком. Кто это сделал?
Через некоторое время к парящему в небе вертолету подтянули мешок с тем, что осталось от женщины с божественным телом и характером веселого молодого животного. Жалость, жуткое чувство вины и ярость обуревали меня.
Подошел шериф, попросил еще раз рассказать, как я обнаружил тело. Я повторил историю о том, как тренировался на спуске и почуял запах, а дальше увидел лакированные туфли. У меня проверили документы, убедились, что я действительно владелец «Теслы». Для солидности я предъявил карточку для входа в «Рейган». На полицейских, как и на всех прочих должностных лиц, производит впечатление, когда она узнают, что имеют дело с хирургом «Рейгана». Они записали имя и телефон и отпустили меня.
Как быстро полиция получит заключение судебной экспертизы? Когда установят личность убитой, опросят ее родственников и выйдут на меня? Дня два-три? Для меня сейчас бесценен был каждый час.
Не знаю, как я доехал домой. Всю дорогу перед глазами продолжал раскачиваться мешок с трупом на фоне небес, а в ушах звучал голос Самиры, умоляющий спасти ее. Я понадеялся на Виктора. Теперь я не успокоюсь, пока не сделаю все, чтобы понять это дело и самому найти убийцу. Но сначала надо прийти в себя. Сейчас я не смог бы сообразить, сколько будет дважды два.
Дома я добрел до постели, принял десять миллиграммов золпидема и вырубился.
Проснулся еще до рассвета. Вчерашнее несчастье не исчезло – навалилось, принялось душить. Но сегодня было чуть легче, чем вчера. Теперь я мог думать и был готов действовать. С чего начать? Я вспомнил кое-что из слов Патрика, тщательно обдумал все случившееся и решил начать с самого начала.
Тегеран, 1920 год
В темной затхлой камере не имелось даже стула, только в углу валялся какой-то покрытый пятнами соломенный матрас. Было жарко и душно. Александр сорвал с себя сюртук. Не нашел, куда повесить, бросил на пол. Трясущимися руками распутал виндзорский узел галстука. Галстук тоже полетел на пол. Попытался расстегнуть верхние пуговицы рубашки, но руки не слушались. Тогда просто дернул с такой силой, что пуговицы отлетели. Закатал рукава.
Садиться на грязный матрас побрезговал, да и не мог сидеть. Метался по камере от стены к стене. С минуты на минуту его вызовут на допрос или появится Реза-хан.
Часы текли, но никто не являлся. Неужто сертип поверил, что Воронин виновен? Что, если ему просто удобно, что нашелся козел отпущения и с него снято подозрение? В камере стало смеркаться. Александр устал ходить, сел, скорчившись, на грязном матрасе, обхватил руками острые колени. Время шло, но кроме молчаливого охранника, подавшего в окошко чашку с водой и плошку с рисом, никто не появлялся. Воду он выпил, есть не мог.
Стемнело, снаружи послышался тревожный призыв муэдзина. Самому, без заступничества извне, выбраться из персидского застенка почти невозможно. Здесь ничто не решается, все пребывает в мертвенном болотном застое. В тегеранском каземате можно без суда и следствия провести годы.
В отчаянии бросился ничком на матрас. Вместо высокого небосвода взгляд уперся в облупившиеся каменные своды. Сердце колотилось, мучительно хотелось пить. Мысли метались, как птицы в тесном вольере. Александр заставил себя глубоко и мерно дышать. Стер пот с лица, поднялся, вновь принялся ходить кругами по камере. Нужно было заставить себя размышлять логично.
Он больше не придворный лекарь, теперь он только беззащитный и бесправный чужеземец. Знакомых у него множество, но все они люди без влияния и связей. Разве что Джордж Стефанополус? Вспомнил, как тот распинался, называл коллегой, напоминал об общности верования, биографии и культуры. Но Александр всегда чувствовал, что приторная приязнь грека была фальшивее желудевого кофе, и никакие непрошеные объятия у могилы его не разубедили. Объятия…
Какая-то мысль молнией пронеслась в голове и словно замкнула электрическую цепь. От внезапного озарения Александр как будто полетел в глубокую яму. Подскочил к двери, принялся колотить в железо, не жалея кулаков. Кричал во весь голос, требуя немедленно позвать огаи-Низами. В ответ получил только проклятия и угрозы стражника.
Как он мог быть так слеп! Как мог!
Ночь прошла в мучительнейшем бездействии. Он представлял себе, как Стефанополус сватается к Елене, а та соглашается, и корчился от этой мысли, как от раскаленного прута, вонзающегося в старую рану. Вскакивал, снова начинал колотить каблуками по двери. Отчаявшись, бросался на матрас, сидел, свесив голову, покачиваясь, запустив в бессилии содранные в кровь пальцы в волосы.
Наконец рассвело. Послышались тяжелые шаги, загромыхали замки и вошли жандармы. Воронин бросился им навстречу, без сопротивления позволил сковать руки за спиной. Скорее, скорее к следователю! В коридоре почти подталкивал жандарма впереди себя, лихорадочно обдумывал, что скажет. У дверей кабинета зачем-то стояли на карауле казаки.
Внутри за столом восседал похожий на филина огаи-Низами, а напротив сидел Реза-хан. И тут же – Александр споткнулся – Елена Васильевна! Вскочила со стула так поспешно, что платок соскользнул с волос на плечи, воскликнула по-русски:
– Саша, мы все знаем!
Следователь грохнул кулаком по столу:
– Еще одно слово по-русски, мадемуазель, и вы покинете кабинет!
Реза-хан поднял руку, сыщик тут же осекся. Стало ясно, кто здесь главный. Значит, казачий эскорт охранял Реза-хана. Зачем он здесь? Убедиться, что виновник найден и ему больше не угрожает никакое неудобное расследование?
Жестко, отмеряя каждое слово, сертип начал:
– Доктор Воронин, дженаб-а-комиссар утверждает, что вы убийца Турова. – Воронин дернулся, Реза-хан властно остановил его: – Говорить будете после.
Голос, жесты, присмиревший вид комиссара – все ясно указывало, что сертип теперь обладает властью, что именно он хозяин в кабинете. А что здесь делает Елена Васильевна? Конечно, пришла просить за него, за Александра, но вряд ли чем теперь поможет. Все решит Реза-хан. Если вообще станет слушать Воронина. В конце концов главный мотив сертипа – обелить себя самого. Ему первому выгодно, чтобы обвинили Александра.
Комиссар между тем перечислял, загибая толстые волосатые пальцы:
– Подозреваемый был задержан на месте преступления, он говорит по-русски, а теперь у него нашли неопровержимую улику – орден покойного.