Так сошлось – когда он увидел лечебницу, то понял, что нуждается в паре минут отдыха, и присел на одну из лавочек, находящихся рядом. А тут и нас волны принесли. И сейчас мальчик просил о чуде, глядя мне в глаза. Что я должна была ответить? Что сказать? Да только одно.
– Поехали к тебе домой, малыш. Посмотрим.
Алемико прижался еще крепче.
– Тетя Вета, если нужно… Пусть я заболею, как раньше, ладно? Только пусть папа живой будет!
Я искренне надеялась просто отвезти мальчишку и удрать, но… После этих слов? Не помочь? Обмануть надежду, которая читается в зеленых глазенках? Может быть, магом жизни я и останусь. А вот человеком точно быть перестану.
Харни одолжил нам свою карету. Сам он отправился праздновать в лечебницу, а мы поехали к Моринарам. Растум с удовольствием поехал бы с нами, да вот беда – народ уже собрался. Пришлось выбирать между обидой всей лечебницы и возможностью отвезти мальчика домой. Харни с радостью бросил бы на растерзание лекарям меня, а сам поехал собирать медок у Моринаров, но Лим так вцепился, что отодрать его не смогли бы и стамеской. Еще и заверещал, что только тетя Вета…
Я успокаивающе подмигнула Растуму. Мол, я все помню про ваше чуткое руководство, а если зарплату поднимете на пятьдесят процентов… Растум возмущенно ответил взглядом, что я вымогательница и негодяйка, и отправился праздновать. А мы уселись в карету.
– Лим, а ты понимаешь, что меня могут просто не пустить к твоему папе?
– Пусть только попробуют не пустить!
– И попробуют, и не пустят…
– А я… Я – его сын! Имею право…
Я вздохнула. Право-то ты имеешь, да кто будет слушать мальчишку? Во что я, дура такая, ввязываюсь?
В особняке Моринаров царила паника. Даже не так. Пожар в борделе во время потопа плюс крыша, сорванная ураганом под землетрясение. Это было ближе к истине.
Герцогиня истерически рыдала в гостиной, да так, что через до сих пор не закрытое окно (не Алемико ж было его закрывать) отзвуки доносились, слуги метались по саду, кто-то вылетел за ворота…
Я потрепала Алемико по макушке.
– Нравится? Твоя работа.
Храбрый Моринар мрачно сопнул носом.
– Я бы тебя точно выпорола.
– Ну и пусть. А папе ты поможешь?
И что оставалось делать? Я молча кивнула и полезла под сиденье. Харни Растум был лекарем, хоть и не слишком хорошим, а потому под сиденьем в его карете хранилась сумка с самым необходимым. И сильно помогала в жизни. Возьму с собой.
– Это что?
– Твоего папу лечить, – мрачно ответила я, разглядывая настойку наперстянки. По запаху, вылить бы пора. Скажу Растуму…
Я помогу. А потом… Пусть помогут мне все боги мира.
Увидев нас с Алемико, слуги замерли столбиками. Затем один из них ринулся внутрь дома с радостным воплем:
– Нашелся!!!
На миг все стихло, а потом… Больше всего Линетт Моринар сейчас напоминала ураган. Она вылетела, подхватила сына на руки, прижала к себе – и разревелась так, что к урагану добавилась еще и гроза.
– Как ты мог!? Как ты мог!!!
Алемико молча сопел и отбивался. Мать все крепче прижимала его к себе и продолжала причитать. Слуги восхищенно (О-о-о, материнская любовь!) продолжали наблюдать, так что первой надоело мне.
Я встряхнула за плечо стоящего рядом лакея.
– Живо – стакан вина для герцогини! Видишь, у нее истерика?
Голос у меня окончательно стал похож на бабушкин, так что лакей сорвался с места, не думая ни о чем. Куда там!
Когда через пару минут он вернулся с кубком вина, я была готова лечить истерику герцогини затрещинами. Останавливали лишь соображения собственной безопасности. Я же дворне не объясню, что это лечение? Еще и мне оплеух надают в ответ, чтобы герцогиню не обижала! А вот сейчас…
В вино полилось успокоительное. Несильное, нет, просто смесь настойки пиона и валерианового корня. В самый раз.
Я решительно подошла к герцогине и отобрала у нее ребенка.
– А ну – цыц!
– А… э…
Линетт Моринар пару минут была в таком шоке, что у меня все получилось. Алемико отправился на руки к ближайшей служанке, а в руки герцогини я втиснула кубок.
– Пей! Немедленно!
Получилось как надо. Линетт всхлипнула и принялась пить. Глоток, два, потом она поняла, что что-то не так, но я ловко придержала бокал за донышко, заставляя ее глотать.
– Пей, кому говорят! Успокоительное!
Герцогине ничего не оставалось, как выпить до дна и уставиться на меня.
– Это… как? Что?
– Выпила? Умничка. Это – Алемико. Живой и здоровый. Я – лекарка. Где герцог?
– Т-там… Н-но…
– Мам, пусти ее! – Алемико, солнышко! Какой же ты умница! – Тетя Вета хорошая, она мне тогда ночью помогла, она и папе поможет…
Из глаз Линетт хлынули слезы. Да, досталось бедолаге. Сначала сын, потом муж, тут любая с ума сойдет. Кто из нас не превращается в курицу, когда речь идет о родных и близких? Меня вспомнить после бабушкиной смерти…
– Папа… Алемико…
– Умер? – рявкнула я.
– Лекарь сказал – час-два…
Линетт уже рыдала в голос, и я махнула рукой. Некогда. Если так – некогда, каждая минута на счету.
– Лим, живо! Веди!!!
Мальчик схватил меня за платье и потянул за собой. Мы бежали сквозь невероятно красивый сад, по усыпанной разноцветным гравием дорожке, по богато обставленным комнатам, мимо остолбеневших слуг, вверх по лестнице… Туда, где упрямо стучало сердце канцлера, отказываясь останавливаться и не имея достаточно сил, чтобы продолжать биться.
С грохотом упала, покатилась ваза.
Алемико пинком распахнул дверь в спальню.
– Все – вон!!! Немедленно!!!
И таким страшным был этот детский крик, что слуги попятились.
– Вон!!! – добавила я.
Всего трое, впрочем, это не важно. Ничего уже не важно кроме человека на кровати и разворачивающего крылья дара.
– Лим, закрой двери на засов, – шепнула я. – Когда все кончится, мне нужна будет вода. Простая, колодезная, ладно?
И шагнула к кровати. Уже не совсем я. Маг жизни – больше человека, но меньше мага. Это просто проводник для силы вокруг нас.
Очисти разум. Ощути себя частью мира. Расслабься. Слейся с ним, и окажется, что это не ты в нем, а он в тебе. Ты – и мир, вы одно целое…
Краем уха я слышала лязг засова, но это меня уже не волновало. Только человек, лежащий передо мной. М-да. Не сказали бы мне, что это канцлер, я бы и не догадалась. Передо мной лежал умирающий старик. Сейчас Алонсо Моринар выглядел лет на сорок старше своего возраста, только глаза оставались прежними, горящими, яркими…
– Кто…
Я повела рукой, приказывая замолчать, и канцлер повиновался.
– Не важно!
И дар рванулся из меня, рассыпая по комнате золотистые искры. Здесь и сейчас я видела все, что происходит. Моя сила пронизывала тело канцлера, словно оно было хрустальным, искала причину болезни и… находила ее.
Что это?
– Нож!
Кто-то, кажется, Лим, вложил мне в руку сорванный со стены кинжал. Я коснулась языком лезвия – все в порядке, и сделала еще шаг к кровати.
– Лежите смирно. Или умрете…
Я знала это, видела, как надо резать, чтобы почти не повредить ни сосуды, ни нервы, ни мышцы. Просто старая рана, которую я чуть расширяю и углубляю. Болезненный вскрик канцлера – и крики с другой стороны запертой двери мне не мешают. Сливаются воедино, отвлекают, но не мешают. Самое главное сейчас не люди и не больной. Даже так.
Самое важное здесь и сейчас – в моей руке! Маленький металлический шарик, красивый, ажурный, если забыть о том, что у него внутри. Комочек яда. Эту мерзость поместили в рану. Кровь касалась ее, разносила по телу, и сколько бы ни бился маг воды… увидеть-то он ее не мог! Это не вода, это трава и металл. Лечи последствия, не лечи – бесполезно. Пока не устранена причина, она так и будет убивать.
Но кто это сделал? Кто убивал канцлера, да еще таким подлым способом? Не знаю. Здесь и сейчас – это пустяк. Я увидела причину и смогла ее убрать. А вот теперь… Я видела и нечто иное. Яд поразил внутренние органы. Если бы не маг воды, канцлер умер бы еще сутки тому назад. Он проник в кровь и в кости, он отравил крепкого мужчину так, что тот превратился в старика, он убивает… Даже если маг воды очистит кровь, это все равно не поможет. Последствия останутся, и долго канцлер не протянет. А потому…
– Воды…
По счастью, у кровати стояло несколько кувшинов. С водой, с отваром, с вином… нам хватит.
– Пейте, канцлер. Если хотите жить – пейте…
– Стошнит…
– Да. Пейте…
И дар устремился на свободу, окончательно вырываясь из-под моего контроля. Я не могу просто убрать яд, он должен выйти из организма. Почему бы и не так?
Герцог глотал травяной отвар, а золотые искры танцевали по нему, внутри его, вокруг меня, освещая комнату, заставляя рану на его плече кровоточить все сильнее. Сначала сгустками крови, а потом неприятного вида зеленоватой жижей – последствия яда, отмершая ткань, ошметки гноя и гнили. Затем канцлера начало рвать фонтаном, так, что он едва успел свеситься с кровати, но яд выходил вместе с рвотой. И он сам это понимал, потому что за отваром последовал кувшин с вином…
Что-то громыхнуло, но это было не важно, совсем не важно, потому что выходили последние остатки яда, а я все выплескивала из себя дар и никак не могла остановиться. И золотые искры танцевали в полумраке комнаты, и личико Лима было бледным и счастливым, и канцлер все больше походил на самого себя…
Только вот я, кажется, переценила себя. Голова кружилась все сильнее и сильнее, я вытянула руку вперед, последним усилием вбрасывая в тело умиравшего остатки своей силы, силы жизни, – и ковер метнулся к лицу.
Когда я научусь не падать в обморок?..
Когда Рамону доложили, что его дядя умирает, а племянник попросту пропал, Белесый Палач не разозлился, нет. Он медленно отложил перо, стараясь не закапать чернилами пергамент, и «ласковым» взглядом посмотрел на гонца.