Я попытался подняться, но ноги меня не слушались. Стражи схватили меня за руки и потащили, так что я оказался теперь у ног Наставника.
— Как ты, сын мой? — спросил он.
«Старая каменная рожа, — подумал я. — Тебе-то что за дело?»
— Ответь Местеру! — потребовал один из стражей и, потянув меня вверх, поставил на колени.
— Нет! — сказал Вардо. — Ему ничего не надо говорить. Ему достаточно проявить добрую волю.
Он держал руку прямо передо мной. На черной перчатке был надет перстень со знаком Князя Артоса — двуглавым серебряным драконом. — Поцелуй перстень!
«И речи быть не может. Ни за какие коврижки! Возьми свой поганый знак и убирайся отсюда!»
Так я думал, но ничего не сказал. Со стен таращились на меня мертвые глаза Вальдраку, и я чувствовал себя мелким, подлым и трусливым.
Я поцеловал знак с двуглавым драконом.
— Хорошо, сын мой! — похвалил меня Местер Вардо. — А теперь можешь отдохнуть.
Снаружи по-прежнему было темно. Неужто прошел еще один день? Может, два? Или солнце решило больше не всходить? Помещение было то же самое — та же маленькая камера с голыми белыми стенами, те же самые узкие нары. Я лег и вытянул свое жалкое тело. Тишина. Сон. Тысячи людей во всем мире каждый день часами пользуются и тишиной, и сном. Они не подозревают, как драгоценна она — тишина! Я закрыл глаза.
…мелок… труслив… гадок…
…труслив… труслив…
— Нет!
Я вскочил. Дико огляделся вокруг. Белые стены. Свет месяца. Никаких каменных лиц. И все-таки я по-прежнему слышал:
…гадок… гадок… труслив…
Ноги мои подкосились, и я снова упал на нары. Слезы потекли у меня по щекам. Это — несправедливо! Я поступил, как он сказал. Я поцеловал его проклятый знак с двуглавым драконом, хотя мне становилось худо при одной мысли об этом. И все-таки спать я не мог. Всета-ки я ощущал, как я мелок, гадок и труслив. А более всего труслив! Я переводил дух, задыхаясь и плача. Выдержать бы все это! Я прижался головой к белой стене и почувствовал себя самым подлым человеком на свете.
Золотой кубок
«Он ничего не боится» — так частенько говорили обо мне люди. И я гордился этим. Я и сам думал о себе как о человеке, что готов рискнуть большим, чем остальные. Я скакал на самых быстрых, самых диких, необъезженных лошадях. Я готов был драться с теми, кто куда сильнее меня. Я восхищался смелыми людьми, Калланом, к примеру, или другими, кто без страха шел навстречу опасности. Я, пожалуй, даже презирал тех, кто не был так смел. Трусы! Маменькины сынки! Труса празднуют!
Да уж, ругался я вдоволь. Нико боялся темноты, не то слово! Он обмирал в темноте! Он не мог даже ободрать кролика, не задрожав! Он просто цепенел от ужаса. Ему ни к чему был меч, и он скорее бы бежал, чем полез в драку! Однако же Нико не поцеловал знак Дракониса… Это сделал я!
А если они заставят меня сделать это еще раз? «Меня гораздо больше интересует, что сделает из него Вардо, — сказал Князь Артос. — Быть может, палача?» И я поклялся в глубине души, что скорее умру, чем стану убивать от его имени. Но речь шла не об этом выборе. Выбор был меж тем, чтобы покориться или вновь очутиться в Зале Шептунов, куда тебя потащат силком. Одна лишь мысль об этом заставила что-то в моей душе свернуться и сгореть, будто соломинка в огне. Я боялся, я так боялся, что никогда не поверил бы: я могу снова стать смелым.
Труслив! Гадок! Трус и труса праздную!
И то был не Нико! То был я!
Если бы я только мог заснуть… Но Шептуны проникли в мой череп, будто личинка в мозг овцы. На воле стена и скала отвесно, до головокружения как бы падали вниз. Луна освещала края скал — далеко подо мной, и черную водную гладь. Если здесь ринуться вниз, настанет тишина. Никаких голосов, ничего. Но отдушина слишком мала, и мне через нее не протиснуться.
Настало утро. Я стоял у окошка и видел, что день будет ясным и светлым, начиная с первых же нежных ало-золотистых лучей до полного белого солнца летнего дня. Оттуда, с воли, так чудесно пахло морским бризом и нагретыми солнцем скалами. Порой я дремал, прислонясь к стене, то падая, то поднимаясь… Но настоящего сна, глубокого и без сновидений, — такого у меня не было.
Издали я слышал, как торговый люд собирается у ворот с товарами, а прачки там же дразнят друг друга и хихикают по поводу сына одной и дочери другой, дескать, что у этих двоих было ночью… И все шло своим чередом, будто ничего не случилось. Мир за отдушиной был обычен и полон людей, озабоченных тем, что будет у них на обед и сколько они получат за два мешка ячменя и тележку, полную капусты. Пока я стоял здесь, я стал совсем другим человеком, я уже не мог думать о себе как прежде, а Нико, верно, валялся на каменном полу в Зале Шептунов и мало-помалу лишался ума — минута за минутой, от одного презрительного шепотка до другого, такого же презрительного.
Дверь отворилась. В проходе за дверью стоял Местер Вардо в сопровождении тех же самых стражей, что притащили меня в Зал Шептунов в последний раз.
— Подойди ко мне, сын мой! — сказал Вардо.
Я подчинюсь и, может, тогда избавлюсь от Шептунов? Может, тогда он даст мне напиться?
— Местер! — хрипло прошептал я. — Я хочу пить!
— Да! — ответил он. — Скоро тебе дадут воды. Если ты мужествен, послушен и покорен воле Князя!
Мужествен! Таким мне больше не бывать! Сердце упало у меня в груди. Что нужно Князю от меня?
Они повели меня через крепость, а потом вниз по лестницам к площади у причала. Перед входом в пещеру струились лучи солнечного света, а над нашими головами свисали, будто гроздья темных мохнатых фруктов, спящие летучие мыши.
Два других стража спустились с лестницы, ведя меж собой Нико. Его глаза блуждали по всей пещере, от меня до лодок, пришвартованных у моста, до Местера Вардо, и снова возвращаясь обратно. Мне казалось, будто в этом взгляде таилось нечто обвиняющее, и я отводил глаза в сторону. Труслив! Гадок! Да, ему незачем было это говорить. Я и сам хорошо знал, о чем он думал.
Что-то мерзкое и тяжелое зашевелилось в моей душе, гнев — такой же холодный и медлительный, как змей ползучий. Кто он-то сам? Кто дал ему право так смотреть на меня, с таким превосходством и осуждением? Только потому, что он видел, как я целую знак дракона, герб на перчатке Вардо? Что в этом такого ужасного? Пожалуй, при теперешних обстоятельствах это только разумно. Только болваны бесполезно мучают себя. Такие болваны, как Нико.
Местер Вардо положил руку мне на плечо. Ту самую руку, с драконьим перстнем.
— Взгляни на меня, сын мой! — вполголоса произнес он, и я вдруг подумал о своей матери. Это потрясло меня: что общего у Местера Вардо и Пробуждающей Совесть?
Быть может, куда больше, чем кажется!.. Во всяком случае, я не мог заставить себя поднять голову и встретить его взгляд, даже если б этого хотел.
— Каково теперь твое самое большое желание? — спросил он.
— Хочу воды! — не задумываясь, выкрикнул я. Я так ужасно страдал от жажды. — И спать!
Местер Вардо кивнул, словно такого ответа он только и ждал. Я облегченно вздохнул. Я не сделал никакого ложного шага.
— Я могу дать тебе и то и другое! — сказал Вардо. Потом, подойдя к Нико, он так же положил руку ему на плечо и произнес:
— Глянь на меня, Никодемус!
Нико чуть подольше медлил с ответом, нежели я. Но и он в конце концов поднял глаза и встретил взгляд Местера.
— Каково твое самое большое желание теперь? — спросил Вардо.
Нико некоторое время молча смотрел на Наставника. И непокорность прозвучала в его голосе, когда он наконец прервал молчание.
— Хочу свободы! — произнес он, покосившись на проем пещеры и голубоватый воздух на воле.
— Нет! — ответил Местер Вардо. — Пожелай себе что-нибудь другое!
Нико только покачал головой. Вардо нахмурил брови.
— Никодемус, тебе следует знать, что Князь в милости своей даровал мне исполнить одно из твоих желаний. Неужели эта милость пропадет впустую из-за твоей строптивости?
Нико испытующе поглядел на Местера Вардо.
— Хорошо! — сказал он. — Свободу Мире!
— Мире? Дочери Аврелиуса?
— Да! Если Князь в самом деле имеет в виду ту милость, о которой ты говоришь, пусть Мира вернется к домой к своим родителям.
Местер Вардо очень долго разглядывал Нико. Потом кивнул:
— Замечательно! Это в моей власти! Если ты заслужишь это.
Он повысил голос, чтобы удостовериться, что мы оба достаточно ясно его слышим.
— Князь желает испытать вашу верность, смелость и выносливость. Здесь в воде скрыт золотой кубок, драгоценное сокровище. Тот из вас, кто достанет этот кубок из бездны и отдаст мне в руки, будет вознагражден и желание его выполнено. Тому же, кто изменит, придется вернуться в Зал Шептунов и оставаться там, покуда он не научится истинному послушанию.
Он кивнул стражам, и они потащили нас обоих.
Нико был уже в трех шагах от края плавучей пристани. Я — немного дальше. Мы оба бросились в воду так стремительно, словно нужно было успеть спасти кого-то.
Вода была холодна. Более чем холодна. Холод сковал меня, и страх овладел мною: что если сердце мое остановится?! Но Нико уже пошел вглубь. И если я не найду кубок раньше, стражи опять потащат меня в Зал Шептунов и оставят там, пока я не свихнусь или не придумаю, как самому покончить с собой.
Глубоко вдохнув, я нырнул. Вода была прозрачная, как стекло, и холодная, как лед. До дна было далеко. Там, внизу, мир был бело-зеленым, он походил на горную страну, где скалы сменяют глубокие долины, темные, как ночь. Я увидел Нико чуть подальше. Он плыл вниз, делал сильные гребки, и мелкие пузырьки от его одежды и волос поднимались, будто сверкающий поток, к поверхности, точно легкий дымок.
Я не видел никакого кубка. Кровь шумела и пела в ушах, а вскоре мне стало нечем дышать. Но Нико еще не вернулся. Если он отыщет кубок раньше меня…
Я сделал еще несколько отчаянных гребков, но руки едва слушались меня, а в груди горело, словно там вспыхнул пожар. И не было сил. Если я задержусь здесь, внизу, я утону. Я кинулся вверх, к поверхности, и пока вдыхал воздух большими, схожими с рыданием глотками, успел несколько мгновений полежать, распластавшись на воде.