Местер Вардо злобно вскрикнул и приставил иглу мне под подбородок.
— Не прикасайся к флейте! — велел он Сецуану. — И подойди сюда! Сейчас же!
Сецуан переступил через флейту, словно ее там не было. Он остановился в нескольких шагах от Наставника.
— На колени! — воскликнул Местер Вардо. — Тогда я отпущу ее.
Сецуан встал на колени. Местер Вардо отпустил меня. А потом ударил Сецуана тыльной стороной руки, так что игла оставила длинную кровавую царапину на щеке моего отца.
Сецуан не произнес ни слова. Они так смотрели друг на друга, что ни один из них не замечал меня. Я отступила на несколько шагов. Потом, обогнув их, подползла к флейте.
Ни один из них по-прежнему не смотрел на меня. Дрожащими пальцами подняла я флейту и заиграла; звуки были какие-то судорожные, они срывались на писк, их вообще никак нельзя было назвать звуками.
Но этого хватило.
Местер Вардо круто повернулся ко мне и обеими руками закрыл уши. А Сецуан, бросившись вперед, рванул Наставника за ноги так, что тот упал. Оба покатились средь скамей, и несколько мгновений я не видела, что происходило. Потом сперва перевернулась одна скамья, затем другая. Сецуан лежал теперь внизу, и руки отца обвивали запястье Наставника — ту руку в перчатке, что держала иглу… Другой рукой Вардо сжимал горло Сецуана, и непохоже было, что мой отец побеждает. И вот одна-единственная мысль пришла мне на ум.
Я подняла флейту, словно дубинку, и ударила Вардо по голове так крепко, как только смогла.
Наставник рухнул на Сецуана, но тот по-прежнему лежал и не сбросил его с себя. В конце концов я сама схватила Вардо за плечо и повалила его в сторону, чтобы помочь отцу подняться.
Я не смогла заставить Сецуана встать. Только сесть, прислонившись к одной из опрокинутых скамей.
— Оставь меня, Дина! — сказал он, задыхаясь. — Мне надо только полежать… немного отдохнуть. — Он поглядел на съежившегося Вардо. — Что ты с ним сделала?
— Ударила его. Флейтой!
Я по-прежнему стояла, держа ее в руке.
— Хорошо! — только и вымолвил он.
Я протянула ему флейту.
— Я не могла придумать ничего другого. Надеюсь, она не разбилась.
Он слабо покачал головой.
— Сохрани ее, — сказал он. — Теперь она твоя!
— Моя?
— Если ты хочешь.
Он неуверенно поглядел на меня.
— Я не знаю.
Он закрыл глаза.
— Возьми ее или оставь, — устало произнес он. — Эта флейта замечательная! И не надо наигрывать на ней сны или мечты. Просто играй.
Вардо зашевелился. Неужто мне снова бить его по голове? Или связать его чем-нибудь? Быть может, чулком? Я скинула башмак и начала скатывать вниз чулок.
— Что ты делаешь? — спросил Сецуан.
— Я свяжу его.
— Нет! — Слово прозвучало резко. — Не трогай его!
— Почему?
Он не ответил. С большой предосторожностью схватил он руку Вардо с иглой и прижал ее верх к его шее под подбородком. Игла вонзилась, и судорога пробежала по телу наполовину впавшего в беспамятство Наставника. Но то была лишь маленькая круглая ранка, глубиной не более дюйма. Она слегка кровоточила, но куда слабее, чем ссадина на щеке Сецуана.
— Зачем ты это сделал? — спросила я.
— Чтоб он больше ничего не сделал тебе.
Я уставилась на него.
— О чем ты?
Поначалу он смолчал. Он еще задыхался, но понемногу приходил в себя.
— Дина! — сказал он. — Ты все-таки не хочешь флейту? Я ведь никогда раньше ничего не дарил тебе.
— Ну, если тебе кажется, что она должна быть моей… А с чем останешься ты?
Ведь флейта была частью его самого, как мне казалось, и я вообще не могла себе представить его без нее.
Он покачал головой.
— Она мне наверняка больше не понадобится, — ответил он. — Где Нико? Скоро ли придет кто-нибудь?
Почему он так задыхается? И что он имел в виду, говоря, что флейта ему больше не понадобится?
— Отец… что-то неладно?
Он кивнул.
— Не смей прикасаться к этой игле, ты слышишь меня, Дина? Ни в коем случае не прикасайся к ней и даже к Наставнику!.. Даже потом… Даже потом!..
Только теперь до меня дошло, что он имел в виду.
Яд!
На иголке был яд!
— Милая Дина… — пробормотал мой отец, — ты оплакивала Скюгге! Станешь ли ты оплакивать и меня?
Я уже плакала. Но, по-моему, он этого не видел.
— Не могу ли я… не могу ли я что-нибудь сделать?
— Оставайся со мной, — пробормотал он. — Еще немного. Но не касайся меня!
Некоторое время он молчал, все старался справиться с дыханием.
— Дина… если понадобится… вспомни: Морской Змей — всего лишь пресмыкающееся. А в моем роду… мы знаем толк в змеях.
Неужто он говорил в забытьи? Почему он говорит о змеях теперь?
— У меня он есть? — вдруг спросила я. — Есть у меня Дар Змеи?
Он с трудом открыл глаза и посмотрел на меня. Смотрел долго.
— Нет! — ответил он потом.
Больше он ничего не сказал. Никогда — ничего. Потому что немного погодя он умер.
Я сидела на холодном каменном полу неподалеку от Сецуана и Наставника Вардо. Солнечный луч прополз еще дальше по каменному полу и упал на одну из плоских могильных плит с надписью: «Эдвина Драконис». И еще: «Да будет святая Магда милостива к душе ее».
Я даже не знала, верила ли я в святую Магду. Когда маму спрашивали, верит ли она, она говорила, что это такой вопрос, который каждому приходится решать самому. Но если святая Магда существует, надеюсь, она будет милостива к душе Сецуана.
Я перестала плакать. Больше нельзя…
Но мне по-прежнему казалось, будто кто-то всадил мне в живот нож. Чудно, если нечто не существует и причиняет такую боль.
Когда по другую сторону запертой двери раздались шум и крики, я только закрыла глаза. А что я могла поделать?!
Треск расколотого топором дерева и звуки шагов за моей спиной. А я лишь сидела и ждала.
— Дина? Дина, с тобой беда?
То был Давин. Я обернулась. Давин, и Нико, и множество других, грязных, заросших бородами людей. Некоторые из них по-прежнему в кандалах, другие с обрывками цепей на лодыжках.
— Со мной все хорошо! — ответила я и встала. — Можно мне теперь домой? Я очень хочу!
Я слышала — и это чистая правда, — будто какой-то человек сочинил из всего этого сказку. Сказку о флейтисте, который играл так чудесно, что сердце Князя растаяло, все мечи были вложены в ножны, а ко всем детям вернулись радость и свобода. Красивая сказка! И я хотела бы, чтобы так все и кончилось.
Однако же не все мечи были вложены в ножны. И думается, не ко всем детям вернулись радость и свобода. Хотя кое-кто их получил.
Нико освободил всех узников, и некоторым из них больше хотелось отомстить, чем повернуться спиной к крепости и уйти. Когда мы вышли из часовни, везде шли схватки между узниками и стражами, и между стражами, которые решили уйти, и теми стражами, которые хотели остаться. Я видела даже узников, которые бились друг с другом. Дом Учения горел, а на пороге, прямо под вывеской «Обучение во всем!» лежал мертвый Наставник, и на княжеском дворе из окон вырывалось пламя, и позднее мы слышали, будто Князь Артос сгорел в своем собственном Рыцарском зале замка вместе с несколькими стражами и Наставниками, по-прежнему верными ему. О даме Лицеа мы ничего не слышали. Никто, похоже, не знал, сгорела она вместе с отцом или ей удалось спастись.
Даже не знаю, что было бы с нами, не будь узников, с которыми Нико и Давин делили острожную яму. У Маши голос был словно у ревущего быка, и это он, собрав нашу маленькую толпу, прокладывал путь сквозь страшную сутолоку двора, потому что желающих преградить ему путь было немного. Но добраться до подъемного моста мы так и не смогли.
— Лодка! — воскликнул Нико. — Посмотрим, не добудем ли мы лодку внизу!
На руках он держал девочку — маленькое светловолосое существо, что льнуло к нему, будто нежный вьюнок. Должно быть, то была Мира из дома на Серебряной улице.
Маша направился к лестнице, терявшейся внизу, в подвале. Оказалось, это лишь начало. Эта лестница вела все вниз и вниз, словно ей не было конца. Но все же мы спустились в пещеру, залитую водой. А на воде была лодка. Сецуан говорил, что здешний народ никогда не выходит в море.
— Получится что-нибудь? — спросила я Нико. — Я… о Морском Змее.
— Сейчас опаснее пробиваться через ворота, — ответил он. — Там, наверху, они обезумели и сами не ведают, кто друзья, а кто враги.
Маша и пятеро других мужчин сели на весла. И лодка скользнула по черной глади воды к проему пещеры. Я невольно присела, потому что острые верхушки скал летели нам навстречу, будто острые клыки, и казалось, нам не хватит места, чтобы там проплыть.
Но мы проплыли. И теперь мы были на воле, под высоким сводом голубого неба. Мы видели, как над нами, на вершине горы, полыхает пламя в Сагис-Крепости. Облака дыма из горящего замка были единственными тучами на небе.
— Что с ними случилось? — спросил Давин. — Как они погибли?
Понадобился какой-то миг, чтобы до меня дошло: он имел в виду Сецуана и Местера Вардо.
— Они… убили друг друга, — замешкавшись, ответила я, потому что хоть это и было правдой, все же и неправда в этом была. — Отравили друг друга ядом!
— Подходящая смерть! — пробормотал мой старший брат. — Подходящая смерть для ядовитого змея и Наставника!
Я покосилась на него и хотела тряхнуть его, прикрикнуть и рассказать, что это было ужасно. Но он был так бледен, изможден и избит, что я не стала ничего говорить. Он все-таки не хотел этого понять. Да и кто вообще захотел бы понять, что у меня в душе, там, где прежде был Сецуан? Осталась рана, мрачная тоска потери. Я тосковала оттого, что никогда больше не увижу Сецуана, никогда больше не услышу его голоса. Сколько всего Давин не знал! Сецуан не был ему отцом, но он был отцом мне! А однажды он пел мне и гладил мои волосы так, что кошмары исчезли… Что знал обо всем этом Давин?
Морская вода была такой же голубой, как небо над нами. Слабо веял ветерок. Если б не столб дыма за нами и не усилия гребцов, от которых, казалось, вот-вот лопнут мышцы, это походило бы на увеселительную прогулку. Но Маша, Герик и другие гребли до седьмого пота, а Мира спрятала личико на плече Нико и не хотела смотреть в воду.