Видно было, что он не ожидал такой легкой победы. Я даже подумала, уж не решил ли он, что я сама только и мечтала о том, как забраться к нему в постель.
— Я ведь могу спать и на полу, если ты так захочешь, — сказала я.
— Ты за кого меня держишь? — сердито вскинулся Адам. — Я могу уходить бабу не хуже любого другого и люблю это дело! Что я, не мужик, что ли? И не вздумай при моих дружках ляпнуть чего-нибудь про спанье на полу — они же решат, что я слюнтяй какой-нибудь. Засмеют потом.
Я столько месяцев прожила в супружестве, как безгрешная монашка, что от веселой и откровенной похоти, которая прозвучала в его хрипловатом голосе, мое сердце забилось чаще, а на лице невольно появилась улыбка. А что мне придется жить в какой-то старой развалюхе среди отбросов общества, — так в этом для меня ничего страшного не было. В конце концов, мне не привыкать. В детстве я жила в условиях и похуже — в настоящей нищете — и осталась цела и невредима.
Мы простояли на Март-стрит еще часа два, пока не распродали почти все, что было на тележке, и Адам решил, что на сегодня мы поработали достаточно и пора бы уже перекусить. Затем сложили остатки товара в мешок и отвезли тележку обратно в прокат. За тележку Адаму приходилось платить по три пенса в день.
Для того чтобы поесть, не нужно было никуда идти, потому что повсюду вокруг стояли лотки с готовой пищей. Тут можно было выбрать все, что пожелаешь: и горячие пироги, и пышную сдобу, и копченых угрей, и улиток, и сливовые пудинги, и жареную рыбу, и раков, и печеную картошку — и все это было свежее, все с пылу с жару, так же, как и сандвичи с ветчиной, жареные цыплята, вареные яйца и горячий кофе. Несмотря на то что к концу дня улица была сплошь завалена грязью, все это выглядело довольно привлекательно и радовало глаз: приветливо горели огоньки уличных жаровен, покачивались от легкого ветерка керосиновые лампадки, уже зажженные над тележками. Мы с Адамом съели по два пирожка с бараниной и по сливовому пудингу на десерт.
Подкрепившись, мы отправились в любимую пивную Адама, которая называлась «Щербатая луна». По дороге мы проходили мимо нескольких красивых баров, сквозь чистые окна которых виднелись покрытые изящной резьбой стойки, тянувшиеся через весь зал и ярко освещенные свечами в бронзовых канделябрах. Я украдкой заглянула в один из таких баров и с благоговейным страхом разглядела огромные зеленые и золотые бочки с джином, на которых красовались яркие надписи с названиями напитков: «Оживитель трупов», «Сногсшибательный», «Любимый джин моей мамы», «Голубые черти» и другие, все в таком же духе.
В «Щербатой луне» Адам познакомил меня со своим закадычным дружком Томом Биггсом. Он с самого начала показался мне скользким типом, а когда я поймала его восхищенный, похотливый взгляд, который исследовал меня с головы до ног, пока Адам меня ему представлял, я решила, что с ним нужно держать ухо востро. На нем был обычный щеголеватый наряд уличного торговца, а на шее — кричащий шелковый платок.
Все они ужасно гордились этими яркими лоскутами, в которые были укутаны их шеи. Королевское украшение — так они их называли, и, когда кто-нибудь из них начинал жить с девушкой, он непременно дарил ей такой же платок, как у него самого. Адам тоже на следующий день узаконил наши отношения, гордо повязав мне на шею цветастый кусок шелка.
Каждое свое слово Том сопровождал покачиванием головы, кивками, пожиманием плечами, подмигиванием и всевозможными гримасами.
Поджидая Тома, Адам уже успел немного выпить. Наконец, появился Том, увидел меня рядом с Адамом и, познакомившись со мной, подмигнул Адаму и поднял первый тост:
— Вот что я тебе скажу, Адам… За то, чтоб у тебя корни ядрились на полный ход и без отказа, так-то вот, — сказал он и опрокинул в себя пиво.
Вскоре после нас в пивную пришла и подружка Тома. У нее были грубые манеры, и говорила она неграмотно, но, когда мы познакомились поближе, я узнала, что она очень милая и дружелюбная девушка. Как бы то ни было, в первую нашу встречу она тоже присматривалась ко мне и поначалу отнеслась к новой знакомой Адама с некоторой сдержанностью.
Адам и Том потребовали пива, и к нашему столику подошла барменша, которую они назвали Флорри. Она поздоровалась со всеми нами и до краев наполнила наши кружки. Это была хорошо сложенная, пухлая, полногрудая женщина лет сорока. Она, похоже, хозяйничала в этой таверне, управляя здесь всем и всеми, включая хозяина заведения по кличке Свиное Рыло. Когда она вернулась к стойке, я не смогла удержаться от того, чтобы не пошутить насчет татуировок, которыми были сплошь покрыты ее руки. Особенно сильное впечатление на меня произвело изображение Собора святого Павла, окруженное сплетенными розовыми кустами.
Том Биггс фыркнул и, подмигнув Адаму, состроил смешную гримасу.
— Тебе бы посмотреть на нее целиком! Она же истатуирована вся — с головы до ног — всем, что ты себе только можешь представить. Там тебе и корабли, и виды Лондона, и любовники за делом, и черти, и ангелы — чего ни попроси, все покажет. И между ног картинки, и на животе — везде.
— Но зачем? — спросила я.
Том рассмеялся.
— Тут, понимаешь, дело такое. Она два года была замужем за одним парнем, который зарабатывал себе на хлеб тем, что делал наколки. Вот он на ней и тренировал свое искусство, когда не мог придумать ничего получше. Она в то время была в него влюблена, как кошка, готова была землю целовать, на которую он наступил… ну и позволяла разукрашивать себя, как ему будет угодно. Вы, бабы, когда влюбитесь, совсем дуреете, ну, как идиотки, честное слово. Она говорит, что гордится картинками этими, что вот теперь он умер, а его самые лучшие работы она все равно носит на себе. Вроде того, что у нее о нем память такая осталась, понимаешь?
Адам перегнулся через стол и что-то тихонько прошептал на ухо Тому.
— О чем это они там шепчутся? — спросила я у Бетти, подружки Тома.
Та хихикнула.
— Ну, раз они тебе говорить не хотят, так я скажу. Это они вспомнили про то, что у нее на заднице нарисовано.
— Ну, а что там? — сгорая от любопытства, спросила я.
— Бетти, расскажи ты ей про лисицу, — давясь от смеха, сказал Том.
Бетти не обратила на него никакого внимания.
— Понимаешь, ниже пояса у нее там нарисованы охотники. Они, как полоумные, скачут на лошадях, прыгают через изгороди и все такое…
— Расскажи ей, — крикнул Адам, — куда прячется лисица!
Тут у Бетти возникли некоторые трудности — она никак не могла сдержать хихиканье и продолжить свою историю. Наконец она справилась с собой:
— Ты такого никогда не видела! Когда она наклоняется, то видно, что все эти гончие, которые несутся у нее на заднице, — гонятся за лисой, а та прячется прямо… ну, понимаешь… прямо в дыру, так что снаружи один хвост и видно!
Я оглянулась на Флорри. Ее светло-пепельные волосы были аккуратно подоткнуты под чепец, и вся она была такая почтенная, исполненная чувства собственного достоинства… Трудно было поверить, что под ее платьем скрываются все эти татуировки, и еще труднее было понять, как она могла позволить кому-то так изуродовать свою нежную кожу.
Адам и его приятель, подталкивая друг друга в бока, оглушительно хохотали над потрясенным выражением моего лица.
— А откуда вы-то все это знаете? — недоверчиво спросила я.
Адам прикурил дешевую сигару.
— Да она за полсоверена все это покажет любому желающему. Плати только денежки. А что, хочешь посмотреть?
— Нет! — быстро ответила я. — Мне и представить-то это неприятно, не то что смотреть.
Адам хмыкнул.
— Ну-ну… Мы, ребята, видать, огорчили госпожу барыню, — насмешливо сказал он своим друзьям. Потом повернулся ко мне и отрубил: — Ты на себя важность-то не напускай. Или принимай нас, какие мы есть, или скатертью дорога.
Я была удивлена и обижена и не знала, что ответить на эту неожиданно резкую отповедь. К счастью, Бетти как раз встала со своего места и посмотрела на своего дружка.
— Ладно, я отваливаю. Ежели есть желание пойти со мной — клади шиллинг на стол и пошли.
Том посмотрел на Бетти, рассмеялся и, подмигнув Адаму, дал Бетти шиллинг и вышел вместе с ней из таверны.
— О чем это они? — спросила я Адама.
— Ничего особенного, — усмехнулся он. — Просто она — куколка за шиллинг. Если ты ей по вкусу, так она тебе сделает все, что захочешь, всего за один шиллинг.
— Так она проститутка? — уточнила я.
— He-а. Она торгует на рыбном базаре. Просто в этой жизни ничего не бывает задарма. Не в шиллинге дело. Она просто не видит причины, с чего это она будет давать ему на халяву. Хотя она-то, может, получает от этого дела не меньше кайфа, чем тот парень, который на нее влезает.
— Ну а, по-моему, — сказала я, — она просто шлюха, только что дешевая.
— Э-э-э… Ты не врубаешься. Ты просто не такая, как мы. Она — баба что надо. Я помню, как мы с Томом ее в первый раз повстречали. Она тогда нам сказала, что, мол, двоим в одну дыру вроде как не влезть. Но в ту ночь у нас получилось. Такой сандвич устроили, понимаешь? С одного боку я, с другого — Том, а она посередке лежала — ну, и управились мы с ним в одну дырку, так сказать.
Вечером, когда мы с Адамом, пошатываясь, в кромешной темноте поднимались по лестнице к нему в комнату, я уже так устала, что почти не обращала внимания на запах гнили и разложения, которым, казалось, насквозь был пропитан весь дом. В комнате у Адама была безупречная чистота, но мебели почти не было — только голые половицы, кровать, умывальник, платяной шкаф, маленький стол и два стула. При мерцающем свете сальной свечки я медленно разделась. То же сделал и Адам — сбросив с себя все, кроме нижней рубахи, он прыгнул под одеяло.
Когда я стянула с себя через голову сорочку и предстала перед ним совершенно обнаженной, он поморщился и отвернулся.
— Надень на себя эту чертову рубашку, — грубо сказал он. — Что у тебя вообще стыда никакого нет, что ли? Что ты выставила все свое добро, как на базаре? Тут тебе не бордель.