Учитель остановился передо мной и слегка покачнулся.
— Что же. Добро пожаловать, гостья из дальних краёв, в наш Орден, где мы учим не только тому, что такое магия, но и тому, как не превратиться в жалкие тени самих себя. Ваши границы — это тонкая оболочка, отделяющая вашу разумную сущность от окружающего мира. Без них вы — ничто, удобрение для лесной подстилки. Магия — это искусство размывать эти границы, связывая себя с другими живыми существами, с природой, иногда даже… со стихиями. Верно? Но без контроля эта сила разрушительна — сначала для вас, потом для всего вокруг. Вот почему здесь, в самом святом месте, мы учим подчинять магию, чтобы не дать вашим горячим головам унести мир к хаосу. Надеюсь, вы готовы слушать, а не тратить мой бесценный воздух на пустую болтовню?
— Да, учитель, — на сей раз хоровой ответ прокатился по залу, и я с облегчением осознала, что я не один на один с этим суровым наставником.
— Магия, девочка, твой дар обращаться к этому миру — это не дешевый трюк, чтобы поразить деревенских простаков. Наша магия — это дар богов и возможность даже в человеческом теле почувствовать прикосновение к всеобъемлющей силе Великого духа, сотворившего наш мир.
В словах Нидейлы это звучало иначе, да и духи на Юге носили другие имена, но смутное ощущение, что мы говорим об одном и том же на разных языках меня не покидало с тех пор, как я начала изучать с учителями культуру других стран.
— Да, учитель, — повторила я, стараясь не обращать внимание, как на меня смотрят другие ученики и сколько в их взглядах насмешки или любопытства: сможет ли их строгий учитель сбить с меня спесь.
— Но есть сложность. Любой целитель знает: у каждой клетки есть стенки, отделяющие ее от мира. Любая клетка, теряющая контроль над границами, очень быстро погибает. Нет границ — нет жизни. И что это значит по-твоему, новенькая?
— Что наш дар опасен и для нас самих, — осторожно сказала я. — И если мы бесконтрольно обратимся к миру, потеряв себя, и позволив границам разрушиться, то погибнем.
Я ожидала новой насмешки, но сентар де Торн усмехнулся:
— Надо же, и с этих прекрасных юных уст могут вылетать разумные слова. Эта незримая черта проведена в нашем понимании и ощущении нас самих как отдельных личностей. Она не осязаема, ее нельзя пощупать, можно только ощутить на ином, невидимом глазу уровне. В древности, — заговорил он, отвернувшись, закинув руки за спину и делая несколько бесшумных шагов по залу, — люди жили так, будто их границы и вовсе не существовали. Они чувствовали всё: любовь Духа, силу природы, связь с каждым живым существом, словно их «я» было лишь каплей в океане жизни. — Он повернулся к нам лицом снова. — Но, конечно, люди не могут оставить ничего хорошего нетронутым, не так ли? В погоне за своей великой… отделимостью и якобы независимостью от Духа они разрушили эти связи, утратили способности, данные им изначально. Да, Четверо, видя, как человечество рвёт тонкие нити мироздания, просто отняли у них этот дар. И правильно сделали.
Строгий взгляд бесцветных глаз пригвоздил меня к полу.
— Да, учитель. — Мое красноречие покинуло эту комнату, и я почувствовала себя деревянной игрушкой, болванчиком, которого дергают за нужные ниточки.
Учитель кивнул.
— Магия, как вы уже поняли, — это искусство возвращения к этим связям и к Великому Духу, к той принадлежности к божественной сущности, которая единственная наполняет нашу жизнь здесь смыслом. Однако, и это запомните хорошо, — маги всегда были опасны, потому что их сознание видит и чувствует слишком многое в этом примитивном земном воплощении. Кто не сумеет это контролировать, рано или поздно сойдёт с ума. Или, что хуже, навредит всем вокруг. Поэтому вы здесь: чтобы учиться не разрушать мир, а влиять на него с умом и ответственностью. Или вы надеялись, что магия — это просто игра?
На сей раз неуловимый поворот головы был обращен к Ильхасу, а не только ко мне.
— Нет, учитель, — в мои ответы вернулось разнообразие.
— Потеряешь контроль без должной подготовки — начнёшь чувствовать слишком много. И если ты не хочешь закончить в состоянии человека, который решил стать частью булыжника или пепла от костра навечно, лучше учись уважать границы. Готовы? — спросил Кьестен, снова кашлянув. — Я дам вам немного времени на первый раз. Посмотрим, чему вы обучились, дети хаоса.
Быстро оглянувшись, я заняла место на полу, застеленном тонким ковром, тяжело вздохнула и постаралась как можно быстрее вернуться к тому чувству, которое пытался передать мне Арон.
Сосредоточиться на том, как бьется сердце, как кровь бежит по венам. Почувствовать каждый кусочек тела: от пяток и пальцев на ногах до кончиков волос, собранных на затылке и касающихся спины. Внезапно я поняла, что волнуюсь. Впервые за долгое время привычное упражнение давалось с трудом — то и дело я теряла то чувство присутствия в подушечках пальцев, то отвлекалась и растекалась мысленно в пространстве, начиная думать о том, кто сидит недалеко от меня.
Вместо своего дыхания начинала слышать шум и дыхание соседей. Кто-то елозил по полу. Как назло, стоило потерять сосредоточенность, как зачесался нос. Я медленно выдохнула, пытаясь отпустить тревогу — в конце концов, я здесь первый день, можно сказать!
Стоило позволить себе подумать об этом, как бесконечной чередой на меня свалились мысли про Бьёрна, про мой приезд в монастырь, про императора, собирающего новую армию…
Я услышала шаги Учителя, когда стало слишком поздно пытаться собрать себя. Он положил руку мне на плечо — и меня мигом вышибло. В ушах загрохотало так, что я чуть было не оглохла, сердце забилось в десять раз быстрее, и я буквально увидела, как моя жизненная энергия распыляется в пространстве, как выплескивается за границы моего тела и тянется прочь, оставляя меня без сил. Хотелось даже закричать от внезапной нахлынувшей пустоты и боли в груди, но и на это я оказалась неспособна.
Учитель выпустил меня через несколько мгновений, и я нашла себя сидящей на полу с прикоткрытым ртом и дышащей так, словно меня волоком протащили за лошадью и бросили в поле. Окружающее плыло, и казалось, я слышу чужой смех..
— Если не начнешь с самых основ, ты проиграешь, новенькая. Без фундамента любое здание рано или поздно рассыпется в прах. Не знаю, чему тебя учили дома, но здесь тебе придётся начать всё с самого начала, чтобы не превратиться в стихийное бедствие, — усмехнулся он. — Или кучку пепла.
Я молча кивнула, не открывая глаза, молясь, чтобы Учитель оставил меня и ушёл. Шаги действительно отдалились, и когда я осмелилась открыть глаза, то убедилась, что не только у меня плохо с самоконтролем: как минимум трое или четверо учеников также попали под невероятную силу магического дара сентара де Торн и теперь точно, как я, пытались прийти в чувства.
Я сглотнула, заметив торжествующее выражение лица у Ильхаса. Ну да… Чему я училась у себя дома с Ароном? Ох, лучше не вспоминать. Конечно, он учил обращаться с даром — так, как мог и на что хватало его собственных сил. А еще учил моему первому взаимодействую со взрослым мужчиной, только вот закончилось это печально для нас обоих.
Глава 21. Щит от хаоса
Арнеина медленно вздохнула. В маленькой тесной комнатке замерцала свеча, высвечивая глаза бродяги. Если сначала они казались темными, то теперь стало видно, что они скорее темно-синие, со стальным блеском под густыми тёмными ресницами. И на покрытом грязью лице сверкали яркими белками, контрастируя с тёмной бородой и густыми бровями.
— Вы просите меня замолчать, госпожа, но больше всего хотите, чтобы я говорил.
Речь спасенного полилась чисто, словно он не бродяга вовсе, а благородный господин. Он опять прикрыл глаза, будто был не в силах больше держать их открытыми, но голос его звучал ровно и сильно — действительно ли он вообще ранен и находился при смерти?!
— Ты не знаешь слишком многого. Думаю, твои заявления о тайне — лишь дерзкая бравада и способ выжить, — Арнеина покачала головой.
Не пора ли покинуть бродягу и не приказать ли сослать в ближайшую темницу, чтобы с ним разобрались гвардейцы императора: сентар де Нару — лучший дознаватель, которого она знала.
— О, ваше величество! Вы так решили лишь потому, что я назвал вас — светлой душой, полной любви? — в голосе бродяги разлилась ирония. — И вы, ваше величество, должно быть уже давно причислили к себя к тем, кто творит дела по воле богов, но чувствует, что это лишь уводит от истинного света. Ведь сколько бы вы ни прикрывались именем Четырёх богов, никто из вас не слышит их голосов: только один император имел честь говорить с ними… или сошёл с ума так, что ему все поверили.
За одну эту фразу она бы уже должна была приказать отрубить ему голову.
Сомневаться в императоре — после всего, что он сделал для страны, для всей Ивварской Империи? После того, как установил новые границы, добившись невероятных успехов. Нет, Самуэль — мудрейший, самый проницательный правитель из всех — и именно потому, что с ним говорят боги, потому что ему дано куда больше, чем простым смертным и даже чем самым сильным магам.
Бородатый приоткрыл глаза и поймал, видно, ярость, промелькнувшую на лице. И снова улыбнулся, готовый сдаться на волю божественного суда, но никто из Четырёх не торопился отнимать его жизнь.
— Вы злитесь, ваше величество, потому что очень боитесь… — прошептал он едва слышно. — Что я хоть в чём-то говорю правду.
— Какие глупые, наивные речи. Верно, я зря теряю свое время и зачем-то слушаю бродягу, волей богов не растоптанного копытами моей лошади. Отчего же я должна тебе поверить? Сказать, чтобы спасти свою паршивую жизнь, можно что угодно, но только боги рассудят, кто из нас прав.
Злость внезапно утихла. Мысль, что она была рождена страхом, разом погасила внутреннее пламя. Не Арнеине бояться земных суждений: она отдала свою душу и жизнь служению великому человеку и богам, и будь это ложь — ничто уже не изменится для неё.