Я резко отступила, мотая головой.
— Я видел, она ушла за ним, а потом столкнула в ярости, она неуправляемая!
Найдя пальцы Бьёрна, я вцепилась в них со всей силы и прошипела едва слышно:
— Скажи им!
— Ты маг стихии, Кейсара, ты закрыта от нас больше, чем обычный маг. Потребуют разбирательства, потому что у тебя куда выше возможность скрыть правду.
— Но ты же мне веришь? — встретила я его взгляд в упор.
Бьёрн в ответ только коротко пожал мою руку, а потом развернулся к бушующей толпе и успокои всех, подняв кверху руки:
— Тихо! Всё рассудят Четверо богов, и суд их будет справедлив.
Бешеная круговерть не останавливалась, меня забрали куда-то наблюдатели и повели прочь от холма. В горле колотилась одна мысль: “Только бы не к императору! Только не к нему!”
Я искала взглядом Бьёрна, но его оттеснили прочь. Наша прогулка дорого мне стоила! Теперь все знают, что он предвзят, и не будут верить его словам. Но пусть… пусть Четверо богов рассудят — мне всё равно, ведь я невиновна. А настоящий убийца уже крадется тенью среди этих “мудрейших” дарханов, и если он будет убивать их одного за другим, они сами пожалеют, что обвинили меня!
Страх сменился злостью. Я тряхнула головой, вырвав свои руки, и пошла следом за сопровождающими сама, мрачно глядя в их спины.
Когда мы прошли храм и начали спускаться по ступеням в какое-то подземелье, я напряглась. Похоже, всё-таки не император, но… Не вынесет же мне приговор кто-то вместо Четырёх богов прямо здесь? Но я вспомнила успокаивающий взгляд Бьёрна напоследок, его едва заметный кивок, и с усилием выдохнула. Он знает, что прямо сейчас ничего не решится. На играх императору нужна безопасность — хватило того напряжения, которое повисло в воздухе после слов про смерть Теонира Ойгарда, короля Энарии.
Но теперь казалось, что кровавая жатва только началась, и какой-то кровавый Тёмный бог отправился собирать плату за своё покровительство. Покровитель! Убийца сказал, что служит ему… И почему-то я не в числе тех, кого этот единый бог жаждёт прикончить.
Меня привели в камеру, узкую и длинную, дальняя стена которой утопала в мрачной темноте. Я сжалась и забралась с ногами на скамью, подвешенную на двух цепях. Та качнулась подо мной — словно подтвердила шаткость положения — и жалобно заскрипела.
— Тебя призовут на суд, — мрачно бросил мне один из дарханов, и подумалось, что мое задержание сейчас лишь досадная неприятность, отвлекающая от чего-то более значимого и страшного, и все знают, что грядёт нечто… другое.
Что, если и этот дархан — из тех, что плетет заговор?..
У меня не нашлось слов, даже злость угасла совсем, и я притихла, глядя, как надзиратели забрали с собой свет.
Настала кромешная тьма.
Я ждала, что задержание продлится до середины дня, до вечера… но время тянулось, а ничего не происходило. Жалобно заныло в желудке — кроме скудного завтрака я ничего не ела. Хотелось пить.
Много раз я пыталась уйти в глубокую медитацию, которой нас учил Иллиан ди Вар — и каждый раз ходила лишь по краю так нужного сейчас состояния глубокого покоя, но не могла отпустить тревогу.
Временами мне хотелось, чтобы всё закончилось, чтобы меня привели на суд, поставили перед императором, и тот бы, взглянув в мои глаза, сразу прочёл все сомнения и вынес приговор. Пусть покарают убийцу и оставят меня в покое!..
Временами я молилась, чтобы про меня забыли. Пусть закончится игра, пусть все уедут, сочтут меня неважной — и я продолжу тихо влачить дни в этом монастыре, чтобы потом получить свободу и вернуться домой.
Домой… от одной мысли про дом навернулись слёзы. Холод подземелья пробирался под кожу, пробирал до костей — и я закрывала глаза и видела уютные огни родного поместья, смех и тепло отца, его ласковые, такие любящие объятия. Мягкое подтрунивание мамы, иногда умеющей любить, а иногда такой неловкой и скованной, словно она вспоминала свою юность, и за неловкими шутками она прятала свою давнюю боль.
Вспоминалось ласковое южное тепло, согревающее до самого сердца, плотность летних ночей, когда кажется, что ты даже дышишь этим густым, ночным светом луны и звёзд и отблесками океана.
Вспомнился запах лошадей, перезвон колокольчиков в упряжке и задорное хоровое пение работников на плантациях, чьи голоса доносились по утрам до моей спальни и будили своими мелодичными переливами.
И снова вспомнился то смеющийся, то нарочито-строгий взгляд старшего брата.
“Ну ты попала, сестрица” — прошелестел как наяву в темноте мнимый голос Тавиана.
— Иди к демонам! — крикнула я вслух, но казалось, брат на самом деле рядом.
“Я, конечно, знал, что ты бедовая — но чтобы настолько…”
— Кто бы говорил, а?…
“А ведь тебя учили, что иногда нужно просто промолчать?”
Я сцепила зубы и сжала пальцами край скамьи. Отогнала воспоминания, которые лишь травили и раздирали душу, попыталась снова уйти в тихий молчаливый покой. Забравшись с ногами на шаткую лавку, я осторожно покосилась на чёрный угол, который и так было не разглядеть без света, закрыла глаза — ничего не изменилось — и начала следить за дыханием.
Вечность подступала из мрака, приводя все мои части в гармонию. Спокойнее стучало сердце, ритмично и равнодушно гнало кровь по венам. Я повторяла про себя слова Лайны де Сатори с уроков по управлению своим состоянием, которые мы повторяли часами на практиках. И теперь голос наставницы шелестел во мраке:
Я — есть любовь. Я — есть мягкая сила. Я есть любовь. Я есть мягкая сила. Я. Есть. Любовь. Я. Есть. Мягкая. Сила. Сила… Я — любовь. Я — сила…
Каждый вдох был такой холодный, серебристый, прозрачно-голубой, наполнял меня светом и покидал лёгкие теплым, розово-золотым.
Я ловила тишину за хвост и вместе с ней ныряла в глубины мироздания. Никогда прежде ни на одном уроке Удава мне не удавалось так надолго оставаться в этой исцеляющей пустоте. Она обступила со всех сторон, обняла в мягкий тёплый кокон, точно колыбель, и я почти перестала дышать.
Если Четверо богов существуют, они уже знают, кто здесь прав. И значит, мне ничего не грозит. Верю я в них достаточно или нет — света моей души и верного настроя достаточно, чтобы боги расставили всё по своим местам.
Я принимаю всё происходящее как часть своего опыта и становлюсь мудрее.
— Кейсара ди Мори, — повелительно произнёс чей-то голос, и поначалу я приняла его за голос Четырёх богов.
Одного из них, конечно. Наверное, Ойгона — едва ли с моими способностями и вспыльчивостью меня услышит Кими или Метта.
Я затихла, продолжая плавно дышать и сохранять то зыбкое чувство тепла и безопасности, которое едва удалось обрести. Но посторонний шум стал громче, и я осознала, что кто-то находится рядом.
Приоткрыв глаза, я заметила крохотный огонёк и лицо во мраке, прямо внутри моей темницы. И с удивлением поняла, что даже не вздрогнула и не испугалась настолько, чтобы закричать от неожиданности.
— Кто ты? — вырвалось у меня тихо с плавным выдохом.
— Твое спасение, — с сарказмом произнёс кто-то. — Иди за мной.
Быстрая же почтовая служба у Четырёх богов! Они слышат молитвы быстрее, чем летит голубь, рассекая неподвижное небо. Кажется, я начинаю в них верить…
Ещё находясь в покое и отрешенности, я встала и пошла за человеком, чье лицо толком и не успела различить. Он махнул рукой и ступил в тот тёмный угол, который так и не удалось разглядеть.
Одно нажатие на нужный камень — и древняя стена сдвинулась, приоткрывая узкий проход. Ни о чём не думая и полагаясь на волю богов, я пошла следом за проводником, мысленно окрестив его святым духом, ведущим меня к свету.
Кажется, впервые моя медитация удалась настолько, что Четверо снизошли к моим мучениям и показали выход из тупика.
По подземному проходу мы шли на тусклый свет, который разгорался всё ярче, превращаясь из туманного пятна в тёплый и яркий источник. Кажется, там горел огонь! Тот самый, которого так не хватало в темнице — мне не из чего было разжечь пламя. Моя магия потянулась к этому огню так радостно, как едва рожденное дитя тянет руки к матери, и я бездумно ускорила шаг, даже не осознавая, куда иду и за кем.
В глаза ударил свет — резкий, живой, словно лезвие. Я инстинктивно прикрылась рукой, морщась от непривычной яркости. Казалось, я вечность провела в темноте, и теперь само пламя выжигало глаза. Голова закружилась, и кто-то подал мне руку, проводя внутрь.
Пахло сыростью подземелья, но также воском свечей, благовониями и… остро и пряно едой, а от запаха горячего хлеба у меня даже свело желудок. Проморгавшись, я начала что-то различать.
Дверь за моей спиной закрылась без звука — глухо, будто стена просто сомкнулась. Я резко обернулась — ничего. Только гладкий, тёмный камень, ни ручек, ни щелей. Сердце сжалось. Я медленно повернулась к людям, сидящим за столом, и холодный ком страха прокатился от горла вниз к желудку.
Ведомая светом и надеждой я попалась в ловушку.
— Ну здравствуй, Кейсара ди Мори, — заговорил мужчина, сидящий в центре стола, и указал мне на свободное место на грубо сколоченной лавке.
Он выглядел непримечательно — короткая борода, простая тёмная туника с откинутым капюшоном. Его глаза были серые, как камни под дождём, и такие же холодные. Но стоило мне сесть напротив, как я поняла: именно он держал всех в этом зале. Даже в том, как он сидел — чуть сутулясь, с переплетёнными пальцами — было нечто уверенное. Это он — убийца де Торна?
Перед ним на столе стояла глиняная миска с варёной чечевицей, рядом — грубые куски тёмного хлеба, запечённого с маслом и травами, от которых шёл плотный, горьковатый аромат. В кружках на столе плескался какой-то напиток. Уж наверняка не “Глоток вечности” во славу императора. Я обреченно села напротив.
Сколько еще ходов, выходов и тайных комнат в этих подземельях под священным городом богов? И знают ли о них остальные дарханы — или помещения здесь настолько древние, что и старожилы позабыли о прорытых норах своих предков…