Дядя Джамшид остановил кроссовер у белого дома, который выглядел примерно так же, как соседские. Он был одноэтажный, перед входной дверью располагалась неширокая лужайка, засеянная редкой неухоженной травой.
Кактусов нигде не было: еще один недосмотр со стороны Толстячка Болджера. Я потом проверил и узнал, что кактусы на самом деле родом с обоих американских континентов.
Дядя Джамшид припарковал кроссовер в тени гигантского грецкого ореха, который нависал над улицей и подсовывал корни прямо под покрытый трещинами тротуар.
– Ага[11] Эстивен, – сказал дядя Джамшид. Он произнес папино имя с начальным призвуком «э», и именно так его называют многие Настоящие Персы. В фарси слово не может начинаться с двух согласных. Нужно обязательно поставить перед ними гласный звук (или не перед, а между ними, поэтому некоторые называли отца «Ситивен»).
– Просыпайся, ага Эстивен.
Его голос звучал как щелчок кнута, он всегда улыбался, изогнув брови озорными арками. У дяди на лице были две отдельные брови (ни единого волоска, соединяющего их), и это внушало мне огромную надежду, потому что я всегда волновался, что у меня однажды отрастет Персидская Монобровь.
Дядя Джамшид начал выгружать наши вещи из багажника. Я стряхнул с себя сон и выскользнул из кроссовера вслед за Маму, пока папа пытался разбудить Лале.
– Давай я тебе помогу, даи́.
– Нет! Заходи в дом. Я все занесу, Дариуш-джан.
У нас было много чемоданов, а у дяди Джамшида всего две руки. Естественно, я предложил ему помощь, но он был генетически предрасположен от нее отказаться.
Так в первый раз я официально столкнулся с явлением таарофа в Иране.
«Таароф» – слово на фарси, которое очень сложно перевести на другие языки. Это Главное Правило Этикета для иранцев, которое объединяет в себе гостеприимство, уважение и вежливость.
В теории таароф – демонстрация того, что другие значат для вас больше, чем вы сами. На практике это правило выражается так: когда кто-то приходит к вам в дом, вы обязаны предложить угощение; но поскольку ваш гость тоже должен следовать правилу таароф, он обязан отказаться; и тогда вы, хозяин, должны ответить ему еще одним таарофом и настоять на том, что вам это не доставляет никаких неудобств и гостю просто необходимо пройти за стол. И так далее, пока одна из сторон не окажется в полном тупике и наконец не сдастся.
Я никогда не мог понять сути этого правила. Оно совсем не входит в Кодекс Американского Этикета. Когда мама знакомилась с папиными родителями, ей предложили напиток, она вежливо отклонила это предложение – и на этом разговор о напитке закончился.
Маме и правда хотелось пить, но она не знала, как попросить.
Она еще тогда не была посвящена в Правила Американского Этикета.
Папа рассказывает эту историю снова и снова на День благодарения, и каждый год мама хохочет и утверждает, что убьет его, если он еще хоть один раз об этом вспомнит.
Вероятно, шутить – Главное Правило Американского Этикета.
– Пожалуйста, – сказал я. – Я хочу помочь.
– Не нужно. – Как и Маму, дядя Джамшид забавно заканчивал фразы – подкручивая интонацию вверх. – Ты устал. И ты мой гость.
Оба этих утверждения теоретически были верны, но правда теряла актуальность, когда речь шла о таарофе.
– Э…
Мне на помощь пришла мама.
– Джамшид. – Она наклонилась, чтобы забрать у папы тело Лале, пребывавшее в совершенно беспамятном состоянии. Когда сестра спала, она во многом напоминала тряпичную куклу. – Позволь Дариушу тебе помочь.
Папа разогнулся, выбравшись с заднего сиденья кроссовера, пока дядя Джамшид спорил с мамой на фарси. Такой красивый и поэтичный язык теперь звучал грубо и резко, как клингонский, особенно когда подключилась Маму и спор перерос в трехстороннее противостояние.
Лале все еще повисала у мамы на руках. Не представляю, как ей удавалось спать в этой перепалке.
Папа зевнул и начал делать круговые движения туловищем, чтобы размяться. Он подмигнул мне и указал подбородком на маму.
Я пожал плечами и прошептал: «Таароф». Папа кивнул.
Уже не в первый раз мы с отцом стали свидетелями матча по «таарофингу», в котором сами ничего не смыслили.
Мы могли бы давно занести весь багаж в дом за время, которое они потратили на то, чтобы позволить нам это сделать.
Наконец мама одержала победу в этом споре, и дядя Джамшид протянул мне сумку Лале на колесиках.
– Спасибо, Дариуш-джан.
– Не за что.
Чемодан Лале был вдвое тяжелее моего, потому что в него мама насовала всего, что хотела привезти с собой из Америки.
Это были не только подарки для наших родственников. Когда мама объявила, что мы едем в Иран, ей начали звонить все персидские семьи, живущие в долине Уилламетт, и спрашивать, не может ли она отвезти кое-что в Иран их родственникам или, наоборот, привезти что-то с собой из Ирана.
После нашего отъезда домой задачу по распределению всего, что привезла мама, взяла на себя Маму. Это были самые разные вещи: определенная марка шампуня, кремы для лица или даже анальгетики вроде «Тайленола», которые, очевидно, в Иране не продавались.
Я схватил свой чемодан, повесил на выдвижную ручку сумку «Келлнер & Ньютон» и пошел за Маму к дому.
– А где Бабу?
– В постели. – Переступив порог дома, Маму понизила голос: – Хотел поехать с нами в аэропорт, но слишком устал. Он сейчас много спит.
У меня в животе что-то затрепетало.
Знакомство с Маму (настоящее живое знакомство), когда рядом с ней нет Бабу, казалось чем-то неправильным, как когда в конце серии тебя ожидает открытая развязка.
Мне не терпелось познакомиться с дедушкой, но я немного этого боялся.
Это нормально.
Правда ведь?
Свет пока не включали, и узкие окна не пропускали внутрь утреннее солнце. Когда же это произошло, его лучи осветили висящие в воздухе пылинки и фотографии на стене.
Фотографий было много. Некоторые располагались в рамках, по одной или группами, но еще больше держались на скотче или бельевых прищепках или просто торчали из любого уголка, способного их удержать. Я хотел повнимательнее их рассмотреть, эту Картинную Галерею Семьи Бахрами, но вместо этого скинул кеды на коврике в прихожей и последовал за Маму по коридору, который тянулся вдоль всей длины дома. Она остановилась у последней комнаты справа.
– Такая тебе подойдет?
– Конечно.
– Она с уборной. – Бабушка указала на дверь в углу.
– Ага.
Мама предупреждала меня о том, что представляют собой персидские уборные.
– Ты голоден, родной?
– Нет, не сказал бы. – И я не солгал. Понять, хочу ли я есть, было теперь невозможно. Путешествие сквозь пространственно-временной континуум, после которого меня едва не подвергли Санкционированным Государством Пыткам в лапах Сотрудника Таможни Номер Два, лишило меня всех ориентиров и притупило все чувства.
– Ты уверен? Без проблем организую.
Так случился мой второй таароф в Иране, и на этот раз мамы, которая могла бы мне помочь, рядом не оказалось.
– Ну да. Я уверен. Если можно, я принял бы душ. А потом, наверное, еще вздремнул.
– Хорошо. Полотенца в шкафу.
– Спасибо.
Маму обняла меня, поцеловала в обе щеки и поспешила на помощь в укладывании Лале.
Я оставил чемодан Лале в коридоре, втащил собственный в комнату и закрыл дверь.
Комната была примерно вполовину меньше моей спальни дома: двуспальная кровать с оливково-зеленым покрывалом и подходящие по цвету зеленые занавески, прикрывающие маленькое круглое окошко над ней. В углу – небольшой деревянный письменный стол, на стене над ним снова фотографии. Я узнал на них дядю Джамшида и дядю Сохейла, их детей, но среди людей на фото было много незнакомцев. Несколько очень старых черно-белых кадров времен детства и юности Маму.
Один из них был мне знаком: фото Маму с ее родителями. Маму на нем столько же, сколько мне сейчас. Длинные прямые волосы, спадающие на грудь. Она не улыбается, но кажется, что вот-вот это сделает.
У мамы такая же фотография висит в рамке в гостиной, на стене, соседствующей с кухней и Дверью-Турболифтом. Это единственное фото моих прабабушки и прадеда (со стороны Маму), которое есть у нас в архиве.
Я стянул футболку через голову. Она была вся липкая и пахла несвежим после долгого путешествия. Лицо было настолько жирным, что, казалось, вот-вот стечет на пол. Мне срочно нужно в душ.
Однако еще сильнее я хотел в туалет.
Я заглянул в уборную. Идеальная фарфоровая чаша, вмонтированная прямо в пол, а вокруг – абстрактная мозаика из розовой плитки.
Мама предупреждала о том, какие у Маму в доме туалеты. В Иране, особенно в старых домах, принято присаживаться на корточки, чтобы сходить в туалет, а не садиться на унитаз, как мы привыкли. Считается, что это более полезная для здоровья практика.
Я надеялся, что мышцы ног в самый ответственный момент меня не подведут. Фактически же я нарезал круги вокруг фарфоровой чаши, изучая ее, как воин-клингон оценивающе осматривает врага. Я не знал точно, как ею воспользоваться так, чтобы не залить все вокруг.
Но в туалет мне действительно очень хотелось.
Я принял душ, натянул какие-то шорты и уже было достал лекарства, но потом решил, что приму их, когда проснусь, за завтраком.
В комнате было слишком душно. Совсем не влажно при этом, и я чувствовал, как молекулы воздуха трутся о кожу лица, которое я только что тщательно вымыл. В углу я заметил квадратный вентилятор, вытащил его на середину комнаты и включил. Он немного пожужжал, а потом на какой-то краткий момент мне было видение, что он сейчас потерпит крушение с непоправимыми последствиями и взорвется, превратившись в бесформенное облако дыма и горку деталей, но вентилятор постепенно стал набирать обороты.
Однако он не мог стоять на месте. Он трясся, гремел по полу и, пританцовывая, приближался ко мне.
Я поставил вентилятор под таким углом, чтобы он двигался в противоположную от меня сторону. Но к тому времени, как я снял штаны и откинул простыни, вентилятор протанцевал по кругу и теперь снова располагался ко мне лицом, неумолимо двигаясь к кровати с треском и дребезжанием.