Мои ступни были чуть-чуть длиннее, но намного шире.
Ступни хоббита.
Хорошо хоть шерсть на них не растет.
Когда Сухраб обнял меня, у меня в животе что-то шевельнулось. Щеки залил румянец.
Никто никогда не стоял ко мне так близко, как Сухраб.
Я не привык к тому, что парни так делают.
– У меня сорок четвертый размер, – сказал Сухраб. – Думаю, они тебе подойдут. Правда, будут тесноваты.
– Ой. – Я даже не осознавал, что в Иране другая система размеров обуви. – Все в порядке. Спасибо.
Сухраб покопался у себя в сумке и протянул мне пару выцветших черных «адидасов».
Он избегал моего взгляда, протягивая бутсы, а потом, снова порывшись в сумке, вытащил еще одну пару, уже для себя. Его бутсы были белыми (ну, по крайней мере когда-то) и находились под угрозой неминуемого крушения с непоправимыми последствиями.
– Ой. Может, лучше эти наденешь? – Я попытался отдать ему черные «адидасы». – Я могу в моих «вансах» поиграть.
– Не-а. Играй в моих. Они новее.
Они были так заношены, что, по-моему, вообще никогда новыми не были, но форму сохранили куда лучше, чем белые бутсы у Сухраба в руках.
– Они твои, – сказал я. – Тебе нужно играть в них.
– Но я тебя пригласил, ты мой гость.
Еще один таароф: Сухраб отдает мне лучшую пару бутс. А то, что я гость, – это один из самых сильных аргументов в искусстве таарофа.
Я чувствовал себя ужасно из-за того, что мне придется надеть лучшую пару бутс, но выхода не видел.
– Спасибо.
Я взял новую экипировку и пошел в кабинку. Неуклюжее мероприятие: я постоянно ударялся локтями о стены, а коленями об унитаз. Мои боксеры не были предназначены для того, чтобы сохранять структурную целостность во время бега, и я пожалел, что не подумал взять с собой компрессионные шорты или что-то такое.
Тогда мне не пришлось бы заимствовать у Сухраба шорты, даже если бы он предложил.
Некоторой одеждой просто нельзя делиться.
Я запрыгнул в пару бутс «адидас», одолженных у Сухраба. Сели нормально – немного тесноваты, но в целом терпимо. В них мне было легко и комфортно по сравнению с моими серыми кедами.
Несмотря на то что футболка слишком облегала мне грудь, а шорты постоянно задирались на заднице, когда я вышел из кабинки в одолженной мне форме и бутсах, я чувствовал себя настоящим иранцем.
Но потом я увидел Сухраба в красной футболке, шортах и в белых бутсах. Он выглядел подтянутым и по-настоящему готовым к игре.
Тогда я почувствовал себя очень неполноценным.
Ведь, в конце концов, я всего лишь Частично Перс.
– Готов?
– Ну…
Я уже не был уверен, что хочу играть.
Но Сухраб улыбнулся мне, сощурившись, и нервный узелок в груди постепенно развязался.
Некоторые друзья обладают таким воздействием.
– Готов.
На поле нас ждали два парня. Сухраб что-то крикнул им на фарси и махнул мне рукой, мол, беги за мной.
– Это Дариуш. Внук ага Бахрами. Из Америки.
Я сказал:
– Салам.
– Салам, – произнес Мальчик-Иранец Номер Один. Он говорил уголком рта, из-за чего создавалось впечатление, что его улыбка неискренна. Парень был практически моего роста, но тощий как жердь. Его волосы спереди стояли торчком, почти как у Бездушного Приверженца Господствующих Взглядов.
Я протянул руку, и мальчик ее пожал, хотя рукопожатие было некрепким и кратким. Впечатление оно произвело странное.
– Приятно познакомиться. Э…
– Али-Реза, – представился он.
Али и Реза – очень популярные имена в Иране, возможно, даже более популярные, чем Сухраб, хотя, строго говоря, по происхождению эти имена арабские.
Я протянул руку второму мальчику, который проиграл в генетической лотерее и все-таки обнаружил на себе ужасающую Персидскую Монобровь. Я думал, в таком случае волосяной покров должен покрывать все его тело, но мальчик носил более короткую прическу, чем у Сухраба, и руки его были бледными и безволосыми.
– Хуссейн, – представился он. Голос был глубоким и густым, как кофе. Еще он был ниже меня ростом, даже ниже Сухраба, но из-за моноброви и призрака усов, обосновавшегося на верхней губе, выглядел старше. Того и гляди устроится на работу допрашивать перемещенных во времени Частичных Персов, когда те будут прибывать на пост таможенного контроля в Международном аэропорту имени Имама Хомейни.
Хуссейн не улыбнулся и перевел взгляд с меня на Сухраба.
– Спасибо, что разрешили мне с вами поиграть, – сказал я.
Сухраб сощурился и улыбнулся мне.
Али-Реза пихнул Хуссейна локтем и произнес что-то на фарси. У Сухраба покраснела шея и дернулся подбородок, как будто ему пришлось резко сжать челюсти.
– Э…
Сухраб не дал мне задать вопрос.
– Пойдем, Дариуш.
Как я уже говорил, в настоящей команде по соккеру я не состоял лет с двенадцати, если не считать уроков физкультуры в школе Чейпел-Хилл («Вперед, громилы»). Папа записал меня в местную футбольную команду, когда мне было семь. Я неплохо играл, правда, по словам нашего тренера, мне не хватало агрессии.
А потом у меня диагностировали клиническую депрессию, я начал принимать препараты и совсем не мог концентрироваться на игре. Я слишком медленно соображал, чтобы следить за игрой других игроков, за мячом и даже за состоянием счета.
Однажды я целую неделю уходил с тренировок в слезах, потому что тренер Хендерсон (отец нашего хавбека Ванса Хендерсона, которого мне суждено было ударить по лицу меньше чем через год) постоянно унижал меня перед всей командой. Он не понимал, как я мог превратиться из «нормального, пусть и не очень агрессивного центрального защитника» в полное ничтожество на поле. И делал только один вывод: что я недостаточно стараюсь.
Я тогда не знал, как признаться в том, что я принимаю препараты. А папа все время говорил, что мне требуется больше самодисциплины.
Наконец свое веское слово сказала мама. Она разрешила мне уйти из секции, чем погубила еще не озвученные вслух мечты Стивена Келлнера о моем участии в профессиональной футбольной команде.
Еще одно из многих разочарований Стивена Келлнера во мне.
Со временем он к ним привык.
Мы играли только на одной половине поля. Для простой тренировки «двое на двое» было бы нелогично использовать его целиком.
Сухраб номинально стал нашим форвардом, из-за этого я фактически превратился в защитника, но на самом деле мы оба бегали по всему полю.
Али-Реза должен был быть форвардом в своей команде, но Сухраб играл так напористо, что Али-Реза в основном только и делал, что помогал Хуссейну отражать безжалостные атаки на свои ворота.
Тренер Хендерсон высоко бы оценил агрессивность Сухраба.
Нельзя сказать, что Али-Реза играл неагрессивно. Мне приходилось отбивать его мячи, и в основном это удавалось благодаря удаче, случайному стечению обстоятельств и латентным воспоминаниям о тренировках, предшествовавших появлению в моей жизни лекарств.
Мне начало казаться, что я неправильно истолковал отношения между Сухрабом и Али-Резой, приняв их сначала за дружеские. Ведь на самом деле парней явно связывало что-то вроде жажды кровной мести, которую можно было утолить только в спортивном противостоянии, только играя в соккер/неамериканский футбол.
Они боролись куда яростнее, чем Трент Болджер и Циприан Кузумано, и я нарушал баланс их взаимного мщения, не давая Али-Резе забить гол.
Самое крутое случилось, когда я произвел идеальный подкат, выхватив мяч у Али-Резы и послав его Сухрабу.
В тот момент я почувствовал себя чистым иранцем, даже при том что был покрыт зелеными пятнами от травы.
Али-Реза фыркнул и побежал за Сухрабом, но тот увернулся от Хуссейна и забил еще один гол.
– Pedar sag, – сплюнул Али-Реза, проследовав за Сухрабом обратно к центру поля.
Сухраб остановился и что-то ответил, после чего они оба начали так быстро кричать друг на друга на фарси, что я не мог разобрать ни слова. Али-Реза толкнул Сухраба, тот толкнул в ответ, и я уж подумал, что ситуация начала обостряться, пока к их крикам не присоединился крик Хуссейна.
Я понял совсем мало, но различил слово nakon, которое означает «не надо», из чего я сделал вывод, что Хуссейн просит их прекратить.
Сухраб покачал головой, подбежал ко мне и хлопнул меня по плечу.
– Отличная работа, Дариуш.
– Спасибо, – сказал я. – Э…
Но Сухраб снова убежал, и я не успел спросить, что произошло.
Мы играли целую вечность.
Играли, пока я едва не начал валиться с ног.
Играли, пока моя футболка не промокла насквозь и не стала прозрачной от пота, а трусы под шортами не натерли мне всё аж до Восьмого Уровня.
Я вновь пожалел, что не взял более комфортное нижнее белье.
Счет я не вел, но Сухраб объявил, что мы выиграли с преимуществом в три гола.
Он налетел на меня, потно обнял и хлопнул по спине, после чего перекинул руку мне через плечо, и мы отправились в раздевалку.
– Ты круто играл, Дариуш.
– Не круто, – сказал я. – Не так, как ты.
– Нет, круто, – ответил Сухраб. – Точно говорю.
Я почти ему поверил.
Почти.
– Спасибо.
Я решил тоже положить руку ему на спину, хотя и чувствовал себя при этом странно, и дело не только в том, что по шее Сухраба бежал пот.
Сухраб дотрагивался до меня с такой легкостью.
Мне нравилось, как уверенно он это делал.
Хуссейн и Али-Реза шагали перед нами, положив руки на затылки одна на другую и широко разведя локти (тренер Фортес любил называть такой жест «коброй проигрыша»). По футболкам сзади расползались огромные овалы пота. Они не произнесли ни слова с тех пор, как игра закончилась.
– М-м…
Сухраб, сощурившись, взглянул на меня.
– Ты часто с ними играешь?
– Да.
– Кажется, они… ну…
– Они не любят проигрывать.
– А вы друзья?
Сухраб пожал плечами.
– У Али-Резы много предрассудков. В отношении бахаи.
Я задумался. Дома, в Америке, всех персов, даже Частичных вроде меня или Лале, объединяет наша «персидскость». Мы вместе пр