Я не то чтобы постоянно ем сладкое. Это и невозможно, ведь Стивен Келлнер постоянно следит за изъянами моего рациона. Но даже когда я съедал всего по одному десерту в месяц, веса я никогда не терял.
Доктор Хоуэлл говорит, что это побочный эффект медикаментозного лечения и что незначительная прибавка в весе – не такая большая плата за эмоциональную стабильность.
Я знаю, что папа считает прибавку в весе результатом недостаточной самодисциплины. Что если бы я лучше питался (и не бросил занятия футболом), то смог бы нейтрализовать эффект от приема препаратов.
Стивену Келлнеру никогда не приходилось бороться с лишним весом.
Сверхлюди не знают, что это такое.
В дверь постучали. Стук был мне знаком.
У меня скрутило желудок. Я подумал о том, как случайно оставил у себя бутсы Сухраба.
– Дариуш, ты не мог бы открыть дверь?
– М-м. – Я сглотнул. – Ладно. – Я слизал крупицу сахарной пудры с пальцев, но отец зорко следил за мной, так что я схватил салфетку и стер остатки. Я съел всего один коттаб, посчитав это прекрасным показателем самодисциплины.
На пороге стоял Сухраб, в правой руке он держал мои «вансы», левой искал что-то у себя в айфоне.
Не ожидал, что у Сухраба есть айфон.
Сам не знаю почему.
– Ой, – сказал он и убрал телефон в карман. Он переминался с ноги на ногу. – Дариуш. Ты забыл кеды.
– Спасибо. Э… Твои бутсы на кухне.
Я отошел в сторону, чтобы пропустить Сухраба в дом. Он снял ботинки и проскользнул на кухню, оставшись в черных носках.
Я всегда ношу только белые. Такие, чтобы их не было видно из-под кедов. Не люблю высокие носки. И черные не люблю, вне зависимости от их высоты, потому что в них мои ступни воняют, как картофельные чипсы со вкусом соуса ранч. Ноги так пахнуть не должны.
На Сухрабе были брюки, так что точно сказать, как он носил носки, я не мог (натягивал как следует, как было модно среди Бездушных Приверженцев Господствующих Взглядов, или закатывал и приспускал, как это делал папа, когда работал газонокосилкой, прежде чем делегировать эту обязанность мне).
Подозреваю, что как следует подтягивал вверх.
– Сухраб! – Маму обняла его и поцеловала в обе щеки. У меня перехватило в животе. Маму не могла знать, что всего несколько часов назад Сухраб отпускал шуточки по поводу моей крайней плоти. Не знала, что он назвал меня Аятолла Дариуш. Но все равно в груди у меня аж жгло от ревности.
И как же я себя за это ненавидел.
Ненавидел за эту мелочность.
Маму начала разговаривать с Сухрабом на молниеносном фарси. Я уловил всего одну фразу chai mekhai, которую запомнил только потому, что она означала «Хочешь чаю?».
– Нет, мерси, – сказал Сухраб, а потом добавил еще что-то, чего я не понял. Что бы это ни было, слова его сотворили чудо, потому что Маму даже второй раз не пригласила присесть за стол.
Он одним предложением сумел одержать победу в матче по таарофу.
– Прости, – сказала Маму. – Я забыла.
Сухраб, сощурившись, улыбнулся ей. Мне стало противно, что он улыбается моей бабушке.
– Ничего. Спасибо.
– Ты постишься? – спросила Лале, встав рядом со мной. Она украдкой изучала гостя.
– Да. До захода солнца я не могу есть и пить.
– Даже чай?
– Даже чай.
– Даже воду?
– Только если заболею.
Я не подозревал, что пост Сухраба распространяется даже на воду. Подумал, насколько это неразумно: убиваться на тренировке по соккеру/неамериканскому футболу, если после игры нельзя восполнить баланс жидкости в организме.
Потом я вспомнил, что произошло в раздевалке. И решил, что меня не сильно заботит, упадет Сухраб в обморок от обезвоживания или нет.
Папа за моей спиной прочистил горло.
– А. Ой. Папа, Лале, это Сухраб. Мы вместе играли в соккер. В футбол.
Папа одарил Сухраба крепким тевтонским рукопожатием. Лале подняла голову и посмотрела сначала на Сухраба, потом на меня. Она чувствовала, что между нами скрывается напряжение, как замаскированная ромуланская «Боевая птица».
– Пойду отнесу их к себе, – сказал я и поднял свои «вансы». – Спасибо.
Сухраб пошел за мной по коридору.
– Дариуш. Подожди.
Я продолжал идти. У меня в затылке начинал разгораться пожар. Так не хотелось снова расплакаться. А если это все-таки произойдет, я не хотел, чтобы меня видел Сухраб.
Он тронул меня за плечо, но я отдернул его руку.
– Прости меня, – сказал он. – За то, что произошло.
Он зашел за мной в комнату в конце коридора и закрыл за собой дверь.
– Все в порядке. – Я все еще стоял спиной к нему и тянул время, будто бы разбираясь с кедами: убрал внутрь шнурки и идеально ровно поставил их у кровати.
– Нет. Вышло некрасиво. Мне не нужно было этого говорить. Нужно было их остановить.
Я вздохнул.
Я хотел, чтобы Сухраб ушел.
– Все в порядке. Я тебя понял.
Иногда мы просто ошибаемся в людях.
– Спасибо, что принес их. Другой обуви у меня с собой нет.
– Дариуш, прошу тебя. – Сухраб положил руку мне на плечо. Рука была теплой и робкой, как будто он думал, что я немедленно ее сброшу.
Что я и хотел сделать.
– Я… – Сухраб замолчал, и я поднял глаза и увидел, как он сглотнул слюну и его острый кадык подпрыгнул вверх и вниз. – Мне понравилось. Понимаешь? Что Али-Реза подшучивает не надо мной.
Я, разумеется, понимал, о чем говорит Сухраб.
Дерьмово все время быть мишенью для чужих насмешек.
– Но он не мой друг, Дариуш. И Хуссейн тоже. Я не такой, как они.
– Ясно.
– Прости. Мне правда стыдно.
Сухраб улыбнулся, на этот раз без прищура, скорее вопросительно. И я понял, что он со мной честен.
– Все в порядке. Я просто неправильно все воспринял, вот и все.
– Нет. – Сухраб сжал мое плечо. – Я вел себя очень грубо. И теперь прошу у тебя прощения. Ты дашь мне еще один шанс?
Мне казалось, что я сначала ошибся насчет Сухраба.
Но что, если нет?
Может быть, нам с Сухрабом и правда суждено стать друзьями.
Такое вполне возможно.
– Хорошо.
Сухраб просиял, и его улыбка снова превратилась в прищур.
– Мир?
Я тоже улыбнулся.
Невозможно было этого не сделать.
– Мир.
Грехи отца
Иногда мы что-то знаем просто так, без необходимости проговаривать это вслух.
Я знал, что мы с Сухрабом станем друзьями на всю жизнь.
Иногда такие вещи слишком очевидны.
Я знаю, папа хотел бы, чтобы я был больше на него похож. Наши проблемы не ограничивались только его отношением к моим волосам и моему росту. Его не устраивало буквально все: одежда, которую я выбираю для школьных фотографий, бардак в моей комнате, даже то, как невнимательно я отношусь к инструкциям к наборам «Лего».
Стивен Келлнер твердо верил в четкие инструкции, приложенные к наборам. Их подготовил прилежный инженер-профессионал из компании «Лего». Изобретение собственных моделей приравнивалось к архитектурному богохульству.
Что еще я точно знал: моя сестра Лале появилась на свет не случайно.
Многие так считают, потому что она на восемь лет меня моложе и мои родители «не планировали больше иметь детей». Мерзкая фраза, если так подумать. Но она родилась не случайно.
Лале – это замена. Улучшенная версия. Я знал это, хотя вслух об этом у нас не говорили.
И я знал, что Стивен Келлнер испытывал облегчение, что у него появился еще один шанс. Шанс иметь ребенка, который не станет для него таким разочарованием. Это читалось на его лице каждый раз, когда он ей улыбался. И когда вздыхал, глядя на меня.
Лале я за это не винил.
Правду говорю.
Но иногда я сомневался, не был ли я в этой семье случайным ребенком.
Это нормально.
Правда ведь?
А еще многое можно понять, даже если об этом не говорят вслух.
Тем вечером за ужином я понял, что Ардеширу Бахрами не очень нравится Стивен Келлнер. То есть вообще не нравится.
Может быть, из-за того что мама ради папы осталась в Америке. Она покинула свою семью, страну, своего отца ради Стивена Келлнера.
Может быть, из-за того что Ардешир Бахрами, Настоящий Перс во всех смыслах этого слова, был с точки зрения сохранения своей культуры предрасположен отвергать любое тевтонское вмешательство в свою чисто иранскую семью.
Возможно, из-за того что папа был светским гуманистом и Бабу был предрасположен не любить его по религиозным соображениям. Зороастризм передается потомкам по мужской линии, и это означало, что, даже унаследовав религию Бабу, мама не могла передать ее мне или Лале.
Не исключено, что сработали все три фактора.
Мы сидели за обеденным столом Маму. Сухраб остался поужинать с нами, дождавшись заката солнца. Каким-то образом так вышло, что папе досталось место рядом с Бабу, который решил вслух вести репортаж обо всем, что происходило за столом.
– Скорее всего тебе не понравится это блюдо, Стивен, – сказал он. – Большинство американцев не любит фесенджан[13].
– Я его обожаю, – отозвался отец. – Мое любимое блюдо. Ширин научила меня его готовить.
Чистая правда: папа любил фесенджан.
А ведь это блюдо сложно сразу полюбить.
Оно выглядит как грязь.
И даже хуже, чем грязь. На вид это что-то вроде первородной жижи, которая может генерировать новые аминокислоты. Они неизбежно вступают в состав соединений, инициируют синтез белков и создают новые формы жизни.
Бабу был прав: люди неперсидского происхождения (и даже некоторые Частичные Персы) обычно относились к фесенджану с подозрением. И зря, ведь это просто курица, грецкие орехи и гранатовая патока. Это блюдо одновременно и соленое, и сладкое, и кислое. Само совершенство.
– Ты ешь как американец, – сказал Бабу. Он кивнул на руки отца, в которых тот держал нож и вилку. Бабу, как, в принципе, и Маму, и Сухраб, и мама, во время еды пользовались вилками и ложками. Так это блюдо чаще всего едят персы.