Но все же мне была неприятна мысль, что он увидит, как я принимаю лекарства.
Почему-то это мне казалось чем-то более интимным, чем видеть друг друга голыми.
Это нормально.
Правда ведь?
– Заканчивай завтрак, Лале-джан, – сказала Маму. – И дай Сухрабу поесть. Нам уже пора.
Мы собирались осмотреть Доулетабад.
Доулетабад – одно из самых распространенных названий мест в Иране. Как Спрингфилд в США: в каждой провинции есть свой Доулетабад.
В Йезде Доулетабад – это сад, не отдельный город (по крайней мере, насколько я могу судить), и он известен своим ландшафтом и особняком с огромным бадгиром.
Взрослые шли впереди, Лале сидела на шее у папы, а мы с Сухрабом шагали чуть позади и по-дружески молчали.
Одна из причин, по которой мне так нравился Сухраб, заключалась как раз в этом: нам не обязательно было разговаривать, чтобы радоваться компании друг друга. Мы просто шли и наслаждались утром в Йезде. Иногда наши взгляды сталкивались, и тогда мы улыбались, щурились или даже смеялись в голос.
Светило солнце, но в воздухе все еще ощущалось прохладное дыхание ночи. Надо было бы мне надеть толстовку, а я вместо этого выбрал лонгслив, а сверху натянул свою футболку национальной сборной Ирана по футболу.
Она мне очень нравилась.
В ней я чувствовал себя настоящим персом.
Над нами щебетали птицы.
Я чихнул.
– Afiat basheh[23], – сказал Сухраб.
– Спасибо. – Я снова чихнул. – Извини. Далеко еще?
– Не очень. Ближе к Пятничной мечети.
– Ясно.
– Дариуш. Когда мы с тобой еще в футбол пойдем играть?
Я закусил губу и уставился на свои кеды. Они покрывались слоем пыли.
Во мне не было уверенности, что я перенесу еще один эпизод унижения на почве пениса в душевой.
Но Сухраб сказал:
– Нам не обязательно играть с Али-Резой или Хуссейном, если ты не хочешь. Можем пойти на другое поле.
Вот что еще мне нравилось в Сухрабе: он знал, о чем я думаю, и мне не обязательно было все проговаривать вслух.
И третье его качество, которое мне импонировало: он всегда давал мне время обдумать ответ.
Если забыть про унижение на почве пениса, мне на самом деле понравилось играть в соккер/неамериканский футбол с Сухрабом. А играть только вдвоем мы не могли. Если, конечно, хотели сражаться за одну команду.
Я всегда хотел быть с Сухрабом в одной команде.
– Я не против, – ответил я наконец. – Мы можем поиграть с другими ребятами.
– Уверен? Я им не позволю больше тебя дразнить. Обещаю.
– Уверен, – сказал я. – Пойдем в любое время.
Сухраб сощурился.
– Давай сегодня. Когда вернемся. Идет?
– Идет.
– У тебя очень здорово получается, Дариуш. Тебе нужно отстаивать честь школы. Когда вернешься в Америку.
Я представил себе, как бегаю по полю в экипировке школьной команды Чейпел-Хилл. Вперед, громилы!
– Можно попробовать.
Вдоль дорожек в саду Доулетабад были посажены ели и кипарисы. Мы гуляли в пестрой тени, наслаждаясь влажным туманом, порождаемым бурлящими фонтанами. Дорожка с одной стороны была вымощена щебенкой, с другой – сверкающими на солнце белыми плитками ромбовидной формы.
Там было так спокойно.
– Отец любил сюда приходить, – сказал Сухраб.
Мне нравилось, что он без страха и стеснения разговаривал со мной о своем отце.
– Тебе можно его навещать?
Сухраб пожевал щеку и ничего не ответил.
– Извини.
– Все в порядке, Дариуш.
Он сел на край фонтана, и я примостился рядом, нарочно задев его плечом.
В английском языке есть выражение, которое дословно переводится «срослись бедрами». Так говорят о тех, кто очень крепко связан, другими словами, не разлей вода. Не знаю уж, почему говорят именно так. Мы же с Сухрабом срослись плечами.
Я не торопил его с ответом.
– Сначала мы его навещали. Первые несколько лет. Раз в месяц.
Фонтан бурлил.
Ветер шелестел кронами деревьев.
– Там все было плохо?
– Не то чтобы. Его держали здесь, в Йезде. Тюрьма не самая лучшая, но по крайней мере он был рядом.
Челюсть Сухраба дрогнула.
Я снова дотронулся до его плеча своим, скорее чтобы подбодрить.
Но потом он продолжил:
– Четыре года назад его перевели.
– Да?
– В тюрьму Эвин. Знаешь, что это за тюрьма?
Я мотнул головой.
– Страшное место. В Тегеране. И его посадили… – Сухраб смотрел на ветки, укрывавшие нас тенью. – Его никому нельзя видеть. Даже другим заключенным.
– Одиночная камера?
– Да.
– Ой, – вырвалось у меня.
Сухраб вздохнул.
Я хотел разрядить обстановку, но не знал как.
У Сухраба была Проблема по Отцовской Части.
Видимо, у меня такая проблема тоже была, но она меркла по сравнению с тем, что испытывал Сухраб.
Может быть, все персидские мальчики обречены иметь Проблемы с Отцами.
А что, если это и входит в понятие «быть персидским мальчиком»?
– Мне очень жаль, Сухраб.
Я положил руку ему на плечо, и он сделал глубокий и медленный выдох.
– Что, если я его больше никогда не увижу? – прошептал он.
Я сжал его плечо, а потом потянулся к нему второй рукой, и получилось, что я обнял Сухраба.
Сухраб закусил губу, моргнул и выделил несколько капель гормона стресса.
Всего парочку.
– Увидишь, – сказал я.
Сухраб вытер лицо тыльной стороной ладони.
Я чувствовал себя таким бесполезным.
Сухрабу было больно, и я ничего не мог с этим поделать. Кроме того, чтобы сидеть рядом и быть его другом.
А может, и этого достаточно. Потому что Сухраб знал, что плакать в моем присутствии не стыдно. Знал, что я не стану обесценивать его чувства.
Со мной он чувствовал себя в безопасности.
Может быть, это нравилось мне в Сухрабе больше всего остального.
Через минуту он откашлялся, встряхнул головой и поднялся на ноги.
– Пойдем, Дариуш, – сказал он. – Я еще кое-что хотел тебе показать.
Пусть будет так
– Дариуш. Посмотри. Мы на месте.
– Ого.
Крыша из листьев над головой внезапно прервалась. Мы стояли у края длинного фонтана, который располагался рядом с огромным восьмиугольным особняком. На крыше особняка возвышался бадгир. Башня-ветроуловитель.
Это была настоящая башня, не то что Башни Молчания, которые представляли собой не что иное, как могильные холмы.
Бадгир в саду Доулетабад был даже выше, чем витые колонны Трона Джамшида. Он поднимался над нашими головами на высоту тридцати метров, снизу гладкий, а в верхней части испещренный отверстиями для улавливания ветра. Самый верх бадгира украшал орнамент в виде пик. Вся поверхность башни была усыпана шипами.
Эта постройка напомнила мне Барад-дур[24], хотя на ее вершине не полыхал Глаз Саурона для полноты картины. И еще она была не черной, а цвета хаки.
Я чихнул.
– Какой огромный!
– Да, огромный. – Сухраб улыбнулся с прищуром, видя мое изумление. – Пойдем. Внутри еще лучше.
– А можно заходить внутрь?
– Конечно.
Это было самое яркое место, которое мне довелось повидать в Йезде. А возможно, и самое яркое и колоритное место во всем мире.
Одну стену полностью занимало колоссальное витражное окно. Затейливые цветы всевозможных оттенков отбрасывали на пол танцующие радуги.
Мы плавали в свете.
Мы разгонялись до космической скорости.
– Ого, – выдохнул я.
По моим ощущениям, это было такое место, где можно разговаривать только шепотом.
– Ты часто говоришь это слово.
– Извини.
– Ничего страшного. У вас в Америке такое не увидишь?
– Такое – точно нет, – ответил я, осматривая потолок: блестящие белые линии на гранях внутреннего купола пересекались, образуя звезду о двадцати четырех концах, которые каскадом поднимались вверх перекрывающими друг друга ромбами.
Так я попал в мир эльфийского волшебства. В Ривенделл или Лотлориен.
Прохладный воздух, поступавший из бадгира, шевелил волоски на моих руках.
– Ничего подобного у нас нет.
На этот раз, когда мы пошли играть в соккер/неамериканский футбол, я знал, что лучше взять свое полотенце. И более удачные трусы.
Бутс у меня все равно не было (Сухраб сказал, что я снова могу одолжить пару у него), но зато была футболка национальной иранской сборной, а ведь это даже круче.
И все-таки на меня накатывала какая-то неприятная болезненная слабость, когда я думал о том, что снова придется раздеваться, но худшее уже произошло, и я был уверен, что Сухраб при необходимости в обиду меня не даст.
Когда мы пришли в раздевалку, Сухраб попытался снова отдать мне бутсы получше.
– Возьми их себе, – сказал я. – Я могу поиграть в белых.
– Нет, ты возьми. Они лучше.
– Но… – Он снова обошел меня на повороте. Навыки таарофа у меня все же были развиты слабовато. – В них я чувствую себя неловко. Нельзя второй раз отдавать мне свою лучшую пару.
– Ладно, Дариуш. Спасибо.
Успех!
Когда я переоделся, Сухраб осмотрел меня с ног до головы и сощурился.
– Ты выглядишь как футбольная звезда, Дариуш.
Мои уши покраснели так сильно, что цвет их мог соперничать с алой полосой у меня на груди.
– Спасибо.
– Готов?
– Готов.
Али-Реза и Хуссейн снова были на поле. Их обоих очень занимала игра «двое на восьмерых» против компании ребят помоложе, которые явно уступали взрослым парням в мастерстве. Мы с Сухрабом с минуту наблюдали, как Али-Реза сбил с ног одного из противников и забил гол.
Я покачал головой. Такого агрессивного маневра можно было ожидать разве что от Бездушного Приверженца Господствующих Взглядов.
Сухраб схватил меня за плечо.
– Вперед!
Он побежал на поле и аккуратно встроился в игру более молодой команды. За одну секунду ему удалось отнять мяч у Али-Резы и рвануть через все поле к воротам, которые в тот момент были совершенно пусты.