Еще я завел друзей.
А мировоззрение Трента основывалось на том, что я всегда буду одинокой Мишенью.
Тренер Уинфилд дал свисток.
– Побежали!
Я примкнул к Джейдену и Гейбу, и мы потрусили по коридору к боковому выходу, за которым начиналась беговая дорожка. Пять миль означали двадцать кругов. Ребята из команды по бегу по пересеченной местности с тоской косились на обычную дорогу, но во время уроков нам запрещалось покидать территорию школы.
– Что у вас за терки с Трентом? – спросил Джейден, когда мы обогнули полоску гусиного помета, которая протянулась по диагонали через беговую дорожку.
– Понятия не имею. Он начал задирать меня еще в первом классе.
– А тебе никогда не хотелось, к примеру, врезать ему по яйцам?
– Нет. Наверное. Не знаю, – вздохнул я. И, подумав, добавил: – Я столько лет терпел издевательства, что никому подобного не пожелаю. Даже Тренту.
Гейб развернулся и теперь бежал спиной вперед, глядя на нас.
– Да, но мне кажется или в последнее время он совсем зарвался?
– Понятия не имею. – Я посмотрел на Трента: он бежал один перед двумя выпускниками, которые записались на физподготовку только потому, что им нужен был зачет по физкультуре. – Возможно, он злится на Чипа за то, что тот стал играть в соккер. И что теперь он в нашей команде. Прежде они с Чипом всегда играли вместе.
– Они же постоянно вдвоем зависают, – заметил Джейден.
– Ну да, – сказал я, а сам подумал: интересно, как часто в последнее время их «зависание» сводится к присмотру за ребенком.
Может, Трент из-за этого бесится? Или ему нравится сидеть с Эви? Сажать ее на колени, играть в догонялки и слушать, как она заливается звонким смехом.
– Не знаю, есть ли у Трента еще друзья. В смысле, кроме Чипа. Может, он злится из-за того, что приходится делиться.
Я не стал заострять внимание на том, что главным образом Тренту приходится делить Чипа со мной. Что мы с ним вместе делаем домашку. И что я даже ходил к нему в гости. А еще иногда мы сидим рядом в автобусе, и рука Чипа лежит у меня на колене.
Нет, об этом я не мог говорить вслух.
Потому что сам еще не разобрался, как я к этому отношусь.
– Я понимаю, что мы должны поддерживать нашу школьную сборную, – сказал Гейб, – но надеюсь, на следующей домашней игре Тренту надерут задницу.
Я ухмыльнулся.
– Это если он оторвет ее от скамейки запасных.
Старые усталые квиры
Вечером Лэндон порадовал нас очередным кулинарным шедевром – приготовил ризотто со спаржей и итальянской колбасой. После ужина мы решили поваляться в кровати; Лэндон пристроил голову у меня на сгибе локтя, а я положил руку ему на бедро.
Сам он держал руки перед собой. Я любовался голубыми искорками, которые сверкали в его серых глазах, когда на них падал свет от лампы.
У Лэндона Эдвардса были очень красивые глаза.
– Что? – спросил он, озадаченный моим пристальным вниманием.
– Да вот задумался.
– О чем?
– О том, какой ты красивый.
Лэндон широко улыбнулся и потянулся меня поцеловать.
– Ты тоже красивый.
Я покачал головой, но Лэндон ласково взял меня за подбородок и остановил.
– Красивый.
– Спасибо.
– Было бы здорово, если бы ты относился к себе помягче.
Я посмотрел на руки Лэндона, чтобы не встречаться с ним взглядом.
– Иногда я просто ничего не могу с этим поделать.
Вот как работает депрессия. Она похожа на сверхмассивную черную дыру, разверзшуюся между твоим самоощущением – и тем, каков ты в действительности. Депрессия заставляет человека воспринимать себя сквозь гравитационную линзу собственных недостатков
– Эй, ну ты чего?
– Прости.
– И еще было бы здорово, если бы ты пореже просил прощения. – Ладонь Лэндона легла мне на щеку. – Будь моя воля, я бы залез к тебе в голову и вытащил оттуда всю депрессию. Чтобы ты стал счастливым.
Я накрыл его руку своей.
– Но я счастлив. Просто в депрессии.
Депрессия была частью меня. Точно так же, как ориентация.
Частью – но не всем моим существом.
Лэндон прикусил губу.
– Я не понимаю.
– Это…
Я подумал о папе и его депрессивном эпизоде.
И о Сухрабе, который подозревал, что у него тоже депрессия.
А еще, что иногда признаться в том, что у тебя депрессия, – все равно что совершить каминг-аут.
– То, что я в депрессии, не значит, что я не могу быть счастлив. Представь, что счастье – это один цвет. А депрессия – другой. Ты можешь нарисовать картину в цветах счастья, а потом по контуру обвести депрессией.
Лэндон медленно провел указательным пальцем по моей переносице. Я чуть задрожал.
– Как скажешь.
– Это правда.
Его большой палец прижался к моей нижней губе, потом скользнул на подбородок.
– Прости, что не смог прийти на матч.
– Мы все равно проиграли.
– Эй.
– Ничего страшного.
Палец Лэндона переместился на ключицы; он поглаживал меня, словно перышком, и кожа покрывалась мурашками.
– Скоро школьный бал.
Я тяжело сглотнул. Сердце глухо стучало в груди.
– Ага, – сдавленно ответил я.
– И…
– И?
– Ты не думал, что нам… стоит пойти вместе?
– Хм.
Признаться, такая мысль мне в голову не приходила.
Как пригласить парня на школьный бал?
Как вообще приглашают на школьный бал?
– Ничего себе, – выдохнул Лэндон и начал отодвигаться, но я его остановил.
– Погоди. Я просто никогда раньше не ходил на танцы.
– Никогда?
– На школьные – нет. Мой опыт ограничивается персидскими праздниками с песнями и танцами. Но это совсем другое дело.
Лэндон хихикнул.
– В общем… Я даже не думал, что можно пойти на школьный бал.
– А теперь?
По ощущениям, лицо у меня горело, как термоядерный реактор.
– Ты пойдешь со мной на бал?
Проводив Лэндона, я устроился на диване в гостиной с новой книгой по американской литературе. На этот раз нам задали «Шоколадную войну» Кормье, которая разочаровала меня еще сильнее, чем «Над пропастью во ржи».
Нужно было написать эссе о «темах», которые затрагивает автор, и пока у меня получилось сформулировать только одну: «люди ужасны, а хулиганы всегда побеждают».
Зевнув, я сунул в книгу закладку и пошел заварить себе чашку матча. До конца оставалось еще пятьдесят страниц, и, чтобы их осилить, мне срочно требовалось взбодриться.
– А ты сможешь уснуть, если столько выпьешь? – спросила бабуля, увидев, как я просеиваю в чашку изумрудный порошок.
– Без него я точно усну.
– Вода еще есть?
– Да.
Бабуля заварила себе гэммайтя, пока я взбивал венчиком матча. Я применил метод М, которому обучил меня мистер Эдвардс, то есть совершал бамбуковым венчиком тясэном М-образные движения, чтобы добиться пышной пены. Впрочем, иногда я обметал стенки чаши, чтобы захватить частицы порошка, которые мог пропустить.
Когда я закончил, диван уже заняли бабушки, каждая со своим айпадом. Они играли в игру, где нужно выстроить три одинаковых шарика в ряд, чтобы от них избавиться. Я взял книжку и сел в кресло, вытянув ноги.
В Йезде, у Маму и Бабу, мы болтали целыми днями. А еще пили чай, ели сладости и делились семейными историями.
Но в нашей гостиной стояла тишина, нарушаемая лишь музыкой из бабулиной игры.
Я нашел место, на котором остановился, но успел прочитать только один абзац, прежде чем бабушка вдруг спросила, не отрываясь от айпада:
– О чем вы разговаривали с Лэндоном?
– А? – удивленно моргнул я.
– У тебя в комнате.
Я покраснел.
Да, мы ничем предосудительным не занимались, но я все равно почувствовал укол стыда.
С чего бы?
– Да просто болтали. О школьном бале.
– Он уже скоро? – спросила бабуля.
– Да. – Я опустил глаза в книгу. – Мы собираемся пойти вместе.
– Правда? И в школе не возражают?
– Да нет.
Бабушкино лицо приобрело задумчивое выражение.
– Вот так просто?
– А что?
Она заблокировала айпад и посмотрела на бабулю. А потом сказала:
– Когда мы учились в школе, парни даже помыслить не могли о том, чтобы вместе пойти на танцы. Нам повезло, что мы поженились задолго до того, как Линда совершила каминг-аут.
Бабуля похлопала бабушку по руке.
– Иногда я боялась, что нам придется расторгнуть брак из-за того, что я начала переход. Но сейчас… – Она на миг поджала губы. – Вы с Лэндоном можете спокойно ходить по улицам, держась за руки.
– Хм.
– Твоя бабушка хочет сказать, – взяла слово Мелани Келлнер, – что сейчас на подобные вещи смотрят гораздо проще. В отличие от нас, вам не приходится бороться за то, чтобы общество вас приняло.
Я озадаченно моргнул.
В иные дни мне казалось, я только и делаю, что борюсь за то, чтобы меня приняли. С моей депрессией. С моей национальностью. С моей ориентацией.
Но я не мог сказать об этом бабушкам.
Не сейчас, когда они наконец хоть немного мне открылись.
– Но знаешь, тебе всегда будет легче, чем нам, – сказала бабушка. – Цисгендерным мужчинам вообще легче живется.
– А.
С горящими ушами я забился поглубже в кресло.
Я не совсем понимал, что происходит.
Бабушки как будто злились на меня.
– Простите, – сказал я, не зная, куда деваться от пристального взгляда бабули.
– Тебе не за что извиняться, – ответила она. – У тебя своих проблем хватает. Особенно сейчас. Мы просто парочка старых усталых квиров.
Я покачал головой.
Бабушка хихикнула.
– Так и есть. Кто угодно устанет, если потратит столько лет на борьбу за свои права.
– Я бы хотел, чтобы вам не нужно было бороться.
Бабуля пожала плечами.
– Теперь-то что уж.
Прежде у нас не случалось подобных разговоров. Ни разу в жизни.
И я не хотел, чтобы он заканчивался.
– Хм.
Я взял чашку с матча и сделал глоток. Потом еще один. Собрался с духом и сказал:
– Может, пойдем вместе на прайд следующим летом?