– Конечно.
Лале заправляла своей любимой хлебной станцией, Лэндон раскладывал по тарелкам рис, а я раздавал порции тахдига, который в «Кебаб-Хаусе» готовили с тонко нарезанными ломтиками картофеля на дне кастрюли.
Очередь двигалась медленно, поскольку гости не упускали возможность перекинуться парой слов – кто на фарси, кто на английском, а кто на двух языках сразу. Люди спорили, демонстрировали мастерство владения таарофом, делились новостями с друзьями, которых не видели с тех пор, как в последний раз заглядывали в ПКЦ.
Лэндон одарил меня изумленной улыбкой, когда две пожилые персидские дамы – я их узнал, но имен вспомнить так и не смог – остановились перед нами, споря о чем-то на фарси. Их резкие, пронзительные голоса звенели все громче, перекрывая шум толпы, как вдруг они замолчали и повернулись ко мне.
– Дариуш!
– Здравствуйте.
– Только посмотри на себя! Ты похудел.
– Хм.
У меня загорелись уши.
– А это кто? Твой друг из школы?
– Это мой парень. Лэндон, – сказал я.
Дама слева, с каштановыми волосами, собранными в замысловатый пучок, повернулась к своей подруге и спросила что-то на фарси.
Ее подруга – ростом повыше, волосы длинные, черные, в ушах богато украшенные золотые кольца – что-то ответила. Потом внимательно посмотрела на меня, на Лэндона – и что-то добавила. Наконец она сказала:
– Мне только тахдига, Дариуш.
Я подцепил кусок с щедрой порцией картофеля.
– Столько хватит?
– Идеально.
Ее подруга продолжала сверлить нас с Лэндоном взглядом.
– Мне риса не нужно, спасибо, – сказала она. А потом добавила: – Приятно познакомиться.
После этого дамы ушли, и Лэндон шепотом спросил:
– Что сейчас произошло? О чем они говорили?
Я толком не расслышал – и был более чем уверен: сказанное мне бы вряд ли понравилось.
– Я не понял.
Отец Джаване (доктор по профессии) протянул тарелку за рисом. Его усы напомнили мне усы Бабу, хотя были черными и коротко стриженными, а не седыми и кустистыми.
– Совсем чуть-чуть, – сказал он, когда Лэндон наложил ему риса с горкой.
– Простите. – Лэндон собрался вернуть половину риса на блюдо, и на лице доктора Эсфахани мелькнула паника.
– Пожалуйста, не стесняйтесь. Риса всем хватит, – вмешался я.
– Ну если ты настаиваешь.
Лэндон озадаченно покосился на меня и протянул доктору Эсфахани тарелку, полную риса.
Как я уже говорил, Лэндон пока не овладел искусством таарофа, которое требовало от человека, чтобы он отказывался от еды, даже если на самом деле умирал от голода, и настойчиво предлагал ее тем, кто заявлял, что есть совсем не хочет.
– Дариуш, Джаване сказала, что в этом году тебя взяли в команду по соккеру.
– Ага.
– И как успехи?
– Хорошо. Шесть раз выиграли, один раз проиграли.
– Он лучший защитник в команде, – сказал Лэндон.
Я покраснел и опустил голову.
– А как же иначе! Персы отлично играют в соккер. Это заложено у нас в генах.
Будучи доктором – если бы персов попросили назвать самую уважаемую профессию, они бы не колеблясь сказали: «Врач!» – папа Джаване всегда ссылался на гены.
Большой ломоть тахдига доктор Эсфахани принял безропотно – видимо, еще не отошел от шока, что едва не остался без риса, – и двинулся дальше, к кебабам.
Я обслужил маму Джаване, которая тоже была доктором, правда доктором наук, и преподавала физику в Портлендском университете, а затем двух ее братьев, которые учились в средней школе.
Когда на первом подносе тахдиг закончился, я понес его и еще пару пустых подносов на кухню. Мама как раз наполняла огромные термосы с чаем горячей водой из кофеварки.
– О, Дарий. Можно тебя на минутку?
– Да, конечно. Ты как, нормально?
Мама кивнула. Хотя день у нее выдался непростой, она умудрилась даже тушь не смазать.
А я успел поплакать четыре раза.
– О чем ты хотела поговорить?
Мама на секунду поджала губы.
– Знаешь, среди наших гостей много персов… традиционных взглядов.
– Знаю. – Я показал ей пальцы со стертым лаком.
Мама опустила глаза.
– Мне жаль.
– Все хорошо.
Она посмотрела на меня так, словно хотела сказать что-то еще, но в кухню заглянула бабуля.
– Кебабы почти закончились.
– Сейчас принесу. – Я повернулся к маме. – Кто-то что-то сказал о бабушке с бабулей?
– Нет. Ты же знаешь персов. Поворчат между собой, и все.
– Хорошо.
Мама взяла меня за руку и смерила долгим взглядом.
– Проследи, чтобы Лэндон не остался голодным. Очень мило, что он пришел.
Когда очередь к буфету иссякла, я помог Лэндону наложить еду на тарелку. Он первый раз в жизни ел челоу-кебаб, и я должен был показать, как это правильно делать. Я объяснил, что сначала нужно положить лепешку, чтобы она впитала в себя все соки, посвятил в тонкости приготовления риса (с маслом, без масла, с мелко порубленными жареными помидорами и без), рассказал о том, что сумах – это еще и специя.
– А не слишком много? – Лэндон с сомнением воззрился на гору риса с мясом и овощами, которую я каким-то чудом уместил на его одноразовой тарелке.
– Это тоже персидская традиция.
Лэндон фыркнул и улыбнулся.
– Спасибо, что пришел. Правда, – сказал я.
– Разве я мог не прийти? – Он поставил тарелку и погладил меня по рукам. – Мне это в радость.
Я наложил себе еды, и мы подсели к Лале, которая наворачивала рис сервировочной ложкой, едва помещавшейся в рот.
После ужина все пили чай с залабией – пропитанными сиропом спиралями жареного дрожжевого теста, – пока мама, Лале и я рассказывали о Бабу.
– Когда мы впервые встретились, он стоял на крыше дома – собирался поливать фиговые деревья, – вспомнил я.
– Как он любил свои фиговые деревья! – воскликнула мама. – Возможно, даже сильнее, чем собственных детей.
Все дружно рассмеялись, поскольку вероятность того, что это правда, не была равна нулю.
– Помню, он еще разоделся, полез на крышу в брюках и красивых ботинках.
Мама кивнула и снова рассмеялась, хотя в ее глазах блестели слезы. Не знаю, был ли смех тому причиной или она уже не могла сдерживать горе.
А может, и то и другое сразу.
– Бабу все кричал Сухрабу, чтобы тот ему помог. Сухраб – это дедушкин сосед. И мой лучший друг. В общем, Сухраб пытался распутать шланг, я стоял, смотрел на все это, а Бабу такой: «Мне все равно, что ты пролетел половину земного шара, чтобы меня навестить, вот полью фиговые деревья – и тогда спущусь».
– А вот про это ты не рассказывал! – закричала мама.
Лале, икая и всхлипывая, поделилась историей о том, как они с Бабу вместе смотрели иранские сериалы и дедушка знал всех героев поименно и мог пересказать все сюжетные линии за последние двадцать лет.
После наступило затишье, и я налил Лэндону свежего чаю.
– Спасибо, – поблагодарил он. Я сжал его руку под столом, и он как-то странно на меня покосился.
– Мам, не хочешь рассказать историю про Бабу и афтабу? – спросил я.
Глаза у мамы сделались просто огромными, а гости прыснули со смеху.
– А тебе-то кто ее рассказал?
– Зандаи Симин.
– Ну Симин-ханум, только попадись мне! – вздохнула мама и перешла на фарси.
Бабушка, сидевшая позади меня, негромко поинтересовалась:
– Что такое афтаба?
– Кувшин с длинным носиком. Его используют для омовения.
Бабуля фыркнула, бабушка прикрыла рот, но больше я ничего сказать не успел, потому что гости грохнули со смеху.
Мико прогрессии
Наконец разошлись последние гости. Лэндон помог маме сложить столы и расставить стулья, пока Лале собирала одноразовые стаканчики и тарелки, чтобы отнести в мусор. Тем временем мы с бабушками на кухне паковали гору оставшейся еды.
– Ты как? – спросила бабушка.
– Нормально.
Я открыл большую сумку на молнии, чтобы бабуля сложила туда кебабы.
– Ты ужасно тихий, – сказала она. – Тебя что-то тревожит?
– Я так и не успел сказать Бабу, что я гей.
Бабуля забрала сумку и застегнула. Потом посмотрела на бабушку – и снова на меня.
– Думаешь… – начал было я, но бабуля меня перебила:
– Я знала, что у твоих родителей в колледже были трансгендерные друзья. И все равно признаться им было непросто.
– Но почему? Они плохо это восприняли?
Бабуля покачала головой.
– Нет. К тому же у них было столько забот с тобой, что они вряд ли много об этом думали. Ты тогда только родился.
Я кивнул.
– Помню, твоя мама постоянно спрашивала, что теперь делать с фотографиями. С их свадьбы, с твоего рождения. Но потом привыкла. И Стивен привык. Думаю, они примирились с этой новостью быстрее, чем Мелани.
Бабушка откашлялась, бабуля снова покачала головой и начала складывать рис в пластиковый пакет.
Прежде бабушки никогда не говорили при мне о бабулином каминг-ауте.
И теперь я жадно ловил каждое слово.
– В смысле?
Бабушка смерила меня долгим взглядом, потом повернулась к бабуле, которая как раз достала из холодильника два контейнера с сабзи.
– Только то, что люди подчас умеют удивить, – сказала она, поставила сабзи на стол и положила руку бабушке на плечо. – И что порой нам остается лишь довериться им и надеяться, что в конце концов все будет хорошо.
На кухню заглянула мама.
– Стивен позвонил. Его самолет только что приземлился.
– Мы тут сами справимся. Поезжай за ним, – сказала бабушка.
– Спасибо. Тогда увидимся дома?
– Конечно.
Мама поцеловала меня.
– Я возьму Лале с собой, а то она уже с ног валится.
– Хорошо. Люблю тебя.
– И я тебя.
Сумки с едой мы с Лэндоном погрузили в багажник бабулиной «камри».
– Заглянешь к нам? – спросил я.
– Сегодня не могу.
– Понятно.
– С тобой все будет хорошо?
– Да.
Лэндон сжал мою руку.
– Мне кажется, сейчас тебе лучше побыть с семьей.
Бабуля включила радио, но убавила звук до минимума. Низкий меланхоличный голос диктора, который неразборчиво бубнил новости, действовал успокаивающе.