Лэндон посмотрел на меня и грустно улыбнулся.
А потом положил руку мне на ногу, близко к внутренней стороне бедра.
Я уставился на его пальцы, белевшие на гладкой серой ткани моих брюк. Мизинец скользил по шву: туда-сюда, туда-сюда.
У меня вспыхнули уши.
А внутри снова заворочалось гадкое чувство.
Я хотел сказать Лэндону, чтобы он прекратил, но не мог.
Он ведь был так терпелив со мной сегодня, а значит, я тоже должен проявить терпение.
Но я не хотел, чтобы у меня случилась эрекция на заднем сиденье бабулиной машины.
Так что я осторожно убрал руку Лэндона с моей ноги и переплел с ним пальцы.
Лэндон покосился на меня так, словно был слегка раздосадован.
Или разочарован.
И гадкое чувство опять напомнило о себе. Я словно хотел, чтобы Лэндон оставил меня в покое.
Это ведь нормально.
Так?
Даже с учетом того, что сначала мы закончили наводить порядок в Персидском культурном центре и подбросили Лэндона до дома, мы все равно вернулись раньше мамы с папой.
Я включил чайник, задав температуру семьдесят четыре градуса, чтобы заварить лунцзин, и пошел к себе в комнату, чтобы снять Персидский Повседневный Наряд.
Я до сих пор ощущал странное покалывание там, где в опасной близости от моего пениса лежала рука Лэндона.
Внизу прогремела гаражная дверь. Я покачал головой, переоделся в чистое белье и спортивные штаны.
И выждал минуту, прежде чем спуститься вниз.
Мама стояла у двери – держала ее открытой для папы. Она что-то сказала ему негромко, а он рассмеялся, прошептал что-то в ответ ей на ухо и наконец заметил меня.
– А вот и ты. – Папа заключил меня в Объятия Двенадцатого Уровня.
Не помню, когда в последний раз папа обнимал меня так крепко и так долго. Его борода щекотала мне щеки. Она переросла колючую фазу и стала если не мягкой, то хотя бы терпимой.
Раньше папа никогда не носил бороду. Она была темнее его песочных волос, почти светло-коричневой, и неровной в уголках рта.
Я почувствовал на щеках что-то мокрое, но ничего не сказал.
Я просто не знал как. Вместо этого я пробормотал:
– Как же я рад, что ты приехал, – и обнял папу так сильно, как только мог, едва его не задушив. Папа похлопал меня по спине и, задержав руку на затылке, поцеловал в лоб.
– Простите, что опоздал.
– Ничего. Главное, что все-таки приехал.
Мама с папой зашли в дом; Лале следовала за ними по пятам, на ходу рассказывая папе обо всем, что он пропустил, включая – цитирую – «мико прогрессии мисс Хоун».
Папа озадаченно поглядел на маму, потом на меня.
– Микроагрессию, – шепотом объяснил я и выскользнул в гараж, чтобы забрать папин чемодан из машины.
Пришлось попотеть: чемодан зацепился за резиновую кромку багажника и упорно отказывался вылезать. Обычно папа укладывал вещи очень аккуратно, но в этот раз чемодан распух, словно он побросал все кое-как и утрамбовал вместо того, чтобы сложить ровными рядами.
Поставив громоздкий чемодан на колесики, я достал второй, поменьше, а потом поднял кожаную сумку для документов с логотипом «Келлнер и Ньютон» с коврика перед пассажирским сиденьем.
– Ты голоден? – спросила у отца мама. – У нас там осталось немного кебабов.
«Немного» было, мягко говоря, преуменьшением.
Еды, которую мы привезли из Культурного центра, хватило бы на то, чтобы накормить целую сборную Чейпел-Хилл по соккеру.
– Давай садись. – Мама чуть ли не силой усадила папу за стол. Лале забралась на стул рядом с ним и продолжила рассказывать о школе.
Вода нагрелась до нужной температуры, я заварил чай и понес чемодан наверх.
Мама пошла за мной.
– Спасибо, милый.
– Не за что.
– Оставь здесь. Я заберу вещи в стирку.
– Хорошо.
Я приткнул чемодан в угол возле кладовки. Мама расстегнула его и начала вытаскивать папину одежду.
Как я и думал, скомканные вещи лежали вперемешку с обувью, которую папа, вопреки обыкновению, даже не убрал в тканевые мешочки.
Мама вздохнула так тихо, что я решил – мне почудилось.
Я подумал о том, что это не первый депрессивный эпизод Стивена Келлнера, с которым ей приходится иметь дело.
И не первый мой.
Я подумал о том, что сейчас мама вдобавок ко всему скорбит по своему отцу. И спросил:
– Хочешь чаю?
– Да, пожалуйста.
– Сейчас принесу.
Пока папа ел кебаб, со второго этажа спустились бабушки. Они тоже сменили свой вариант Персидского Повседневного Наряда на уютные спортивные костюмы, хотя волосы бабуля распускать не стала.
– Не вставай, – сказала бабушка, но папа не послушался: вылез из-за стола и поцеловал ее и бабулю в щеку.
– Тебе не мешало бы побриться, – заметила бабуля.
Папа в ответ пожал плечами и вернулся к ужину.
На кухне повисло молчание, до того хрупкое, тронь – и треснет, как сухая ветка.
– Как там в Калифорнии? – спросил я.
– Дел невпроворот, – сказал папа.
– Когда тебе нужно возвращаться?
Папа вздохнул.
– В понедельник.
– По крайней мере, там тепло, – сказала бабушка.
Бабуля кивнула, но ничего не добавила – только стояла и разглядывала папу, поджав губы.
Молчание вернулось. Есть у него такая привычка – возвращаться снова и снова.
– Кто-нибудь еще хочет чаю?
– Я хочу. – Бабуля перевела взгляд с бабушки на папу. – Стивен, у тебя точно все в порядке?
– Точно.
– Хорошо.
Бабушка положила руку папе на плечо.
– Выглядишь усталым.
– Мам, я правда в порядке. – Папа улыбнулся, но только губами, глаз улыбка не коснулась.
Что происходит?
Я чувствовал подспудное напряжение, но не мог понять, в чем его причина, и потому сделал то, что делал всегда в таких случаях: налил себе еще чаю.
– Что это? – спросил папа.
– Лунцзин, «Драконий колодец». – Я протянул папе ситечко с замоченными листьями, чтобы он понюхал. – Жареный зеленый чай. Из Китая.
Папа втянул носом воздух.
– Хорошо пахнет.
– Ага.
– А кофеина в нем много?
– Не очень.
– Хм. Тогда в следующий раз завари покрепче, чтобы мы не заснули во время «Звездного пути».
– Правда?
Папа улыбнулся, и на этот раз – по-настоящему. Под глазами у него набрякли темные круги, волосы пребывали в полнейшем беспорядке, но впервые с тех пор, как Стивен Келлнер переступил порог этого дома, он стал похож на моего отца.
– Правда.
Посетитель
Сколько я себя помню, папа придерживался правила: одна серия за вечер, если, конечно, речь не идет о серии из двух частей – тогда можно посмотреть сразу две. (При этом серии из трех частей все равно разбивались на три вечера по какой-то неведомой причине, которую папа отказывался раскрывать.)
Но когда мы закончили смотреть обе части «Пути воина» – серии, в которой Ворф из «Следующего поколения» присоединяется к команде космической станции «Глубокий космос 9», – папа не стал выключать телевизор и не остановил загрузку нового эпизода.
– Мы много пропустили, надо нагнать, – сказал он хриплым голосом, откашлялся и подвинулся ко мне, чтобы обнять за плечи. – Мне этого не хватало.
Я тоже прочистил горло.
– И мне.
Мы немного помолчали, и это было не хрупкое молчание, как тогда на кухне, а уютное. Папа дышал, и я дышал, медленно проваливаясь в диван под весом его руки.
– Пап?
– Чего?
– У тебя правда все хорошо?
Он нажал на «паузу», остановив тизер «Посетителя» в самом начале, и посмотрел на меня.
– Почему ты спрашиваешь?
– Просто когда ты приезжал в прошлый раз, то сказал, что в депрессии.
У папы дернулся уголок рта.
– И ты выглядел таким…
– Каким?
Слово «помятым» первым пришло мне на ум, но вслух я его не произнес.
Не смог.
– Усталым, – сказал я вместо этого. А потом добавил: – И грустным.
А потом, поскольку не знал, как остановиться, сказал еще:
– Одиноким.
Папа вздохнул. Он сидел, уставившись на экран, и поглаживал тыльной стороной указательного пальца промежутки в бороде под нижней губой.
Я ждал, что он что-нибудь скажет. Что-нибудь ответит.
Но вместо этого папа снова положил руку мне на плечо, взял пульт и нажал «пуск».
«Посетитель» – одна из лучших серий «Глубокого космоса 9». В ней рассказывается о том, как Джейк, сын капитана Сиско, пытается вернуть затерявшегося во времени отца.
Мне повезло смотреть эту серию после того, как я навсегда потерял дедушку.
И когда я боялся, что депрессия отнимет у меня отца.
Прошлый депрессивный эпизод у папы был таким тяжелым, что мы потеряли друг друга почти на семь лет.
И я не знал, выдержу ли, если он снова отдалится.
А папа сидел рядом со мной и плакал. Речь шла не о скупой паре слезинок, которыми обычно все ограничивалось, а о настоящих рыданиях. Наконец он шмыгнул носом, вытер глаза, потом издал то ли стон, то ли всхлип и притянул меня к себе с такой силой, что я думал, он меня раздавит.
Я тоже обнял его за плечи, и мы еще долго сидели, держась друг за друга.
– Пап? – спросил я, когда он вроде бы успокоился и к нему вернулась способность говорить.
– Прости. – Он снова вытер глаза тыльной стороной ладони. – Все как-то навалилось.
– Ничего. Я понимаю.
Я хотел, чтобы папа знал: рядом со мной он может плакать.
Когда серия закончилась и пошли титры, я протянул ему несколько салфеток и сам использовал одну, чтобы высморкаться.
Папа откинулся назад и вздохнул.
– Ну что, еще одну? – спросил он.
– Хм.
Время уже перевалило за полночь.
– Пожалуйста?
У меня сердце чуть не разорвалось от того, каким голосом он это сказал. И я ответил:
– Конечно.
И мы посмотрели «Клятву Гиппократа» – довольно проходную серию, если честно. У меня начали слипаться глаза, и я положил голову папе на плечо. Папа перебирал пальцами мои волосы.
Не помню, чтобы он когда-то так делал.