Это неправильно.
И я написал ему очередное письмо.
Когда я только вернулся из Ирана, мы много переписывались, пока не сообразили, в какое время нам будет удобно созваниваться. И по сравнению с видеозвонками письма вдруг стали казаться мне ужасно обезличенными.
Ведь в письме нельзя увидеть, как Сухраб щурится, когда улыбается.
Нельзя услышать, как он смеется.
И даже изображение на экране было лишь бледной иллюзией настоящего Сухраба.
Я ужасно скучал по тому, как мы были вместе в Иране.
По разговорам на крыше, когда лучи солнца заливали наше королевство цвета хаки.
По тому, как Сухраб забрасывал руку мне на плечо, словно все парни так делают.
Но теперь мне оставалось только писать ему.
В письме я спросил, как у него дела, выразил надежду, у него все хорошо и он скоро мне ответит. Рассказал о последних матчах по соккеру (теперь на счету нашей команды было десять побед и одно поражение) и о том, что уволился с работы. Рассказал о Лале и о маме с папой. Рассказал о том, что мы с Лэндоном идем на школьный бал.
А в иранских школах устраивают балы?
Еще я написал ему, что неплохо справляюсь – с учетом депрессии. И я надеюсь, что он тоже в порядке, потому что он мой лучший друг в целом мире и я хочу, чтобы он был счастлив и здоров.
О том, что мне страшно, я писать не стал.
Страшно из-за того, что он не звонит и не отвечает на письма. Страшно, что с ним случилось что-то плохое.
Страшно, что он на меня злится. Что я сделал что-то не так.
Я бы жизнь отдал за Сухраба.
В конце письма я просто написал Ghorbanat beram, с любовью, Дарий. И нажал «Отправить».
В Иране Сухраб как-то сказал мне: «Твое место пустовало».
Это местная поговорка.
Но теперь его место пустовало.
И я ужасно по нему скучал.
– Мам?
– Да?
– Когда ты в последний раз говорила с Маму?
– Вчера. А что?
– Я никак не могу дозвониться до Сухраба. А когда я спросил о нем Маму, она как-то странно отреагировала.
Мама оторвала взгляд от моих рук – она как раз красила мне ногти в идеальный оттенок йездского голубого для школьного бала.
– Она ничего не говорила о Сухрабе, – сказала мама. – Но уверена, с ним все в порядке.
А вот я в этом не был уверен.
И никак не мог избавиться от ощущения, будто Маму что-то от меня скрывает.
Тишина, повисшая между нами, была густой, как ириска. И такой же липкой.
Мама отпустила мою левую руку и занялась правой. Она чуть повернула ее, чтобы распрямить большой палец.
А потом спросила, не глядя мне в глаза:
– Лэндон знает о Сухрабе?
– Что? – удивленно моргнул я. – Ну да.
Я не понимал, почему мама подняла эту тему.
– И не ревнует?
– К Сухрабу?
Мама кивнула.
– Вроде нет. А почему ты спрашиваешь?
– Да так, – ответила мама. – Когда мы были в Иране, вы с Сухрабом так вели себя, что я просто…
У меня закололо в затылке.
– Просто… что?
– Просто подумала, что между вами что-то есть.
– Хм.
Мама посмотрела мне в глаза, а я опустил взгляд на руки.
И сказал:
– Мам, мы с Сухрабом друзья.
– Знаю, но в Иране…
– И там мы были друзьями.
Мама вздохнула.
Я тоже вздохнул.
– Мне очень нужен был друг.
– Так вы никогда…
– Нет.
Мама снова посмотрела на мои ногти.
– Ну, может, я чуть-чуть на него запал.
Мама кивнула.
– Ты же знаешь, что в Иране парни ведут себя иначе?
– В смысле?
– Там мужчины не стесняются выражать симпатию друг к другу. Платоническую симпатию. В Иране к этому относятся иначе, не как здесь.
Не знаю, почему мама вдруг решила мне об этом рассказать.
– К чему весь этот разговор?
– Да я просто задумалась, что еще я пропустила.
– О чем ты?
– О том, что я даже не подозревала, какой ты. Что ты…
– Гей?
Мама кивнула.
– И сначала ты обо всем рассказал папе, а только потом мне.
– Хм.
– Бывают дни, когда мне кажется, что я тебя совсем не знаю.
Я понятия не имел, что на это ответить.
А мама тем временем закончила красить ноготь на мизинце и откинулась на спинку стула.
– Готово. Только подожди, пока лак высохнет, и потом одевайся.
– Хорошо. И… Спасибо.
– Да не за что. – Мама убрала волосы у меня со лба.
Накануне я сходил в салон и подровнял стрижку. Кудри стали мягкими, упругими и объемными, а фейд – шершавым и приятным на ощупь.
– Повеселись сегодня.
Мистер Эдвардс привез Лэндона примерно за час до ужина.
Я еще одевался, когда он постучался в мою комнату.
– Привет, – пискнул я.
– Привет.
Лэндон выглядел потрясающе: костюм, верно, сшили специально для него, судя по тому, как подчеркивал тонкую талию и красивые ноги.
Едва он вошел, я сразу втянул живот.
Лэндон уложил волосы набок, и его прическа смотрелась суперофициально, за исключением пряди, которая падала на лоб. А улыбка была само совершенство.
– Ух ты, – выдохнул он, оглядев меня с головы до ног, и мягко улыбнулся. – Какой ты красивый.
У меня вспыхнули уши.
– Костюм не слишком?..
– Он идеален. – Лэндон кивком указал на мой галстук. – Проблемы?
– Обычно мне с галстуком папа помогает, – признался я.
Лэндон оттянул свой – темно-синий, с тонкими оранжевыми полосками – вниз. Оказалось, что он держится на клипсе.
– Боюсь, тут я тебе не помощник.
– Да я справлюсь.
Лэндон подошел и положил руки мне на грудь. Я оставил галстук в покое и наклонился его поцеловать.
– Эй, – сказал я.
Ладони Лэндона скользнули мне на талию.
– Ты приятно пахнешь.
– Спасибо. – Я позаимствовал у папы туалетную воду с древесным запахом – можжевельник и шалфей. Он всегда пользовался ею осенью. – Ты тоже.
Лэндон пах жимолостью и лимонной цедрой.
– Давай завязывай свой галстук, а то пропустим ужин.
– Постараюсь в этот раз не заказывать лук.
– Хорошо, а то у меня большие планы.
Я сглотнул.
– Ага.
Мама взяла нас с Лэндоном в оборот в лучших традициях Настоящей Персидской Матери. Потребовалось почти двадцать минут, чтобы она сделала все фото, какие хотела. Мама сняла нас по отдельности, чтобы запечатлеть костюмы со всех сторон, а потом нащелкала целую серию парных снимков. На первых фото мы стояли рядом, неловко вытянув руки вдоль туловища, потом Лэндон спросил, не будет ли она возражать, если мы возьмемся за руки.
– Нет, конечно, – сказала мама.
Бабушка с бабулей на кухне играли в «Монополию» с Лале и почти не обращали на нас внимания, хотя бабуля вроде разок заглянула в гостиную и одобрительно кивнула.
Наконец я сказал:
– Мам, мы опоздаем.
– Еще одну! – попросила мама. – Какую-нибудь веселую.
– Будет сделано, – ответил Лэндон, притянул меня к себе и поцеловал. Прямо перед мамой.
Я услышал, как щелкнул телефон, а потом мама сказала голосом чуть более высоким, чем обычно:
– Отлично. – Смахнула слезу и повторила: – Отлично. Ну, теперь все.
Я поцеловал ее в щеку.
– Спасибо, мам.
– Ты очень красивый, – шепнула она. – Повеселись там.
– Обязательно. Люблю тебя.
– И я тебя люблю.
Как я уже говорил, это был мой первый школьный бал. Прежде я ни разу не ходил на танцы в школе Чейпел-Хилл.
Трибуны придвинули к стенам главного спортзала, с перил свисали огромные баннеры с пальмами, пляжами и прочими вариациями на тему «Веселья в солнечный день», которые пришли в голову организаторам.
Держа Лэндона за руку, я провел его по залу. Мы поздоровались с Гейбом, Джейденом и их спутницами – Самантой и Клэр, выпускницами из женской сборной по соккеру.
– Отлично выглядишь, – оценил Джейден, ткнул кулаком в кулак Лэндона и повернулся ко мне. Прищурившись, он схватил мое запястье, чтобы получше рассмотреть ногти. – Круто!
У меня вспыхнули уши.
– Спасибо. Ты тоже выглядишь отпадно.
Джейден пришел в бордовом костюме, ослепительно-белой рубашке и кроссовках.
Из паршивых колонок под потолком, немало пострадавших от столкновения с баскетбольными мячами, гремела песня «Don’t Stop Believing» группы Journey.
Сложно было поверить, что я не перенесся в типичный подростковый сериал.
Обычно таким парням, как я, в подобных шоу нет места.
Лэндон держался куда лучше меня. Он улыбался и болтал о чем-то с Гейбом и Самантой, но из-за громкой музыки я ни слова не мог разобрать.
При строительстве главного спортзала школы Чейпел-Хилл об акустике, кажется, вообще не думали.
Песня Journey закончилась, и диджей включил K-pop сингл, по которому все с ума сходили.
– Эй! – Лэндон схватил меня за руку. – Потанцуем?
– Да, конечно.
Он повел меня туда, где музыка звучала еще громче и люди жались друг к другу куда теснее, чем допускалось Установленной Наблюдателями Минимальной Дистанцией.
Я заметил в толпе Чипа, который танцевал в центре большой группы. В темно-коричневом костюме с белой рубашкой и галстуком с цветочным принтом он выглядел просто потрясно.
И мне было ужасно неловко, что я обратил на это внимание.
Потому что у меня вообще не должно было возникнуть подобных мыслей.
Краем глаза я заметил Джаване Эсфахани: одетая в красное платье и золотой платок, она танцевала с Матео, вице-президентом школьного Союза Квиров и Гетеросексуалов. Матео выкрасили волосы в фиолетовый и зачесали «помпадур». Их черный костюм сверкал так, будто его посыпали блестками.
– А он красавчик, – сказал Лэндон, кивая на Матео.
– Местоимение «они», – поправил я.
– Прости. Мне нравится их костюм.
– Мне тоже. И я еще волновался насчет своего.
– А что с ним не так?
Я покосился на рукава.
– Никогда такое не носил.
Лэндон хмыкнул и положил руки мне на талию – на Высоте, Одобренной Наставниками.
– Ты шикарно выглядишь.
Я залился краской.