Он задумчиво глянул на шуршащие камешки под ногами.
— А здесь мы можем увидеть подобное развитие, не затронутое внешними факторами, вторжениями.
— Исключая нас.
— Ну, мы же не собираемся активно вмешиваться, — обезоруживающе улыбнулся Фенхель. — Из меня получился бы плохой проповедник. А вот мечта остаться здесь с экспедицией с Земли у меня определенно появилась.
— Хочешь насмешить богов — поделись с ними своими планами, — фыркнула Аурора.
— Планами не планами, а вот свои новые фото я тебе охотно покажу.
Антрополог увлекался голографической фотографией столь же страстно, сколь основной своей профессией, может, потому до сих пор не женился. Но поразмыслить об этом госпожа Бьяника не успела. Новые двери расходились еще тяжелее, чем предыдущие, гремел и лязгал механизм.
Трое вошли внутрь, и створки сомкнулись. Селестина погасила и сунула в держалку факел. Но и нужды в нем не было. Косые лучи солнца, проникая в проемы крыши, давали достаточно света для эльфийских чувствительных глаз. И даже для человеческих его бы хватило вполне. Голубовато-золотистые лучи делали воздух дымным, завершаясь где-то на уровне груди, заставляя рисунки гореть на зернистых стенах. Фенхель двинулся вдоль них, восторженно ахая, снимая все подряд. Аурора разглядела приподнятый к середине зала пол и тоже сдавленно ахнула: он представлял собой модель солнечной системы Даринги, но модель древнюю, где обитаемая планета была серединой мира. Местное солнце, другие планеты, ходящие по вытянутым орбитам луны…
Присев на корточки, госпожа Бьяника провела пальцами по кусочкам смальты, вделанным в пол, обозначающим эти самые орбиты. Ход других планет обозначали медные прутья, вдавленные в камень. Для лун — золото и черненое серебро. Для звезды — ярко начищенная, красноватая медь. Она бы давно позеленела даже в относительно сухом пещерном храме. Значит, кто-то заботился. Но чужого присутствия не ощущалось. Три ярких сияния, три жизни — они сами. Исключая мелких животных и растения.
Аурора подняла глаза:
— Это… прекрасно.
Ее чувства выдавал не только голос: сердцебиение и учащенное дыхание. Селестина медленно кивнула. И подошла к статуе в середине зала: массивной, грубой, купающейся в лучах света, падающего сквозь круглое отверстие над ее головой. Эта статуя сама была частью зала. Кто-то обработал опорный столб, придав ему мужские черты. Нагой, надежный, мужчина стоял, прикрыв глаза, держа в раскинутых ладонях то ли чаши весов, то ли луны: золотую и серебряную. Пустые чаши были слегка повернуты к наблюдателю, черненая перевесилась едва ли не до земли, и лицо статуи выражало усилие в попытке ее удержать, а мышцы бугрились на руке.
— Наши луны. Танцовщицы, — сказала ведьма. Подставила руки под исчерна-серебряный диск. Тот чуть приподнялся, и морщины на лбу статуи слегка разгладились. Будто ему сделалось легче держать груз. Аурора тщательно оглядела каменные руки: ни зазоров, ни намеков на механизм. Как у Селестины вышло хоть чуточку сдвинуть одну из них? Бьяника тоже подставила руки под край луны, нажала, но та осталась на месте.
Подбежал Фенхель, переполненный впечатлениями, точно озеро рыбками. Глаза даже через маску светились ярким зеленым огнем. Аурора приложила палец к губам. Но антрополог продолжал подпрыгивать и шептать:
— Там под каждой картиной надписи! Не надколотые таблички с законодательством и не долговые палочки! Ну хоть на минутку отойдите вы от этого мужика!
И решительно потянул начальство к стене, где под рисунками и барельефами вдавленным узором золотели острые буковки. Нёйд провела по ним рукой, и они отозвали высоким, затухающим звуком.
— Это «скана», у каждой свой голос. А я привела вас к себе домой.
Она опять подошла к центральной статуе и обняла мужчину с лунами за бедро.
— Информаторий, святилище, школа — все это будет верно. Мы становимся здесь собой, настоящими. Мы уходим и возвращаемся, неся в себе сладость меда и горечь полыни, выкладывая на стенах новую песню. Тридцать плясов назад вайпы принесли сюда мальчишку: жалкого, полуголого, отравленного стыдом и страхом.
Селестина откашлялась, словно охрипнув.
— И тогда полынь перевесила в первый раз.
— Это был епископ Трилл?
— Будущий, — ведьма кивнула. — Нёйд были добры к нему, но скукоженная душа продолжала бояться и ненавидеть свой дар. Вернее, свой-то он навидел, потому что тот позволял Триллу подняться к власти и мести. Но быть нагим перед другими он не хотел. И придумал себе Судию, отлив в него свои страх и ненависть.
— Такой сильный… э-э… ведьм? — неудачно пошутил Фенхель.
— Мы все сильны, — отозвалась Селестина. — Каждый человек рождается с даром любопытства и желания познавать мир. И менять его в лучшую сторону. Дар ВЕДАТЬ. И дар творить. Но у многих, постепенно, по многим причинам этот дар гаснет. Нёйд всегда очень мало. А Трилл осознанно решил его погасить почти у каждого, кроме себя. Присвоил себе право сохранять или отбирать. И пугать этим даром, будто он — это что-то постыдное. Будто магия — ужас и вред.
Фенхель уселся на постамент, привалившись спиной к ногам статуи:
— Погоди-погоди, я не все понимаю. Вайпа — это тот белый призрак, что в кустах стоял, когда госпожа Бьяника ночью гуляла по болоту? Та, что выходит к дождю. К похищенным младенцам она каким боком?
— Трилл не мог быть младенцем, — возразила Аурора. — Ему сейчас порядка двадцати восьми-девяти… То есть, тридцать схождений Танцовщиц… весна и осень… Пятнадцать оборотов Даринги вокруг солнца назад ему было где-то четырнадцать. И подросток вот так дал уволочь себя какой-то вайпе?
Глава 19
— Он мог быть парализован, скован ужасом…
— Стоп! — Аурора подняла руки. — Что или кто такая эта вайпа? Как ей удалось захватить подростка и принести сюда?
Селестина присела, жестом предложив Ауроре сделать то же самое. Вырастила над ладонью безглазую фигурку под белым покрывалом, объемную, как голография, пальцем скрутила в туманную спираль и так же легко развеяла.
— Болотный дух, бледная дева, похитительница детей. Сказками о них пугают малышей, чтобы не выбегали по вечерам за околицу. А еще туманница и пастушка болотных огоньков.
— Что там с похищениями? Они и впрямь этим занимаются? — подался вперед антрополог.
— Вайпы забирают тех, от кого отказываются люди. Приносят на капища. Или прямо сюда. Имеющих яркий дар мы оставляем, остальных отдаем бездетным. Чаще это младенцы, Трилл был исключением. Его мать… — переводчик поколебался, — грела постель старому королю. И заодно делала все, чтобы королева не могла зачать. Мы раскрыли причину этой неплодности. Бледну казнили, но мальчик оставался при дворе, пока не родилась принцесса Бранни. Тем же вечером его бросили в топях. Не там, где обычно оставляют ненужных детей — намного глубже. Чтобы уж точно не выбрался. Еще и привязали.
— Варварство какое! — бросила Бьяника в сердцах.
— Дикарский прагматизм, — отозвался Фенхель.
— Трилл всегда был слабым физически, плохим охотником и следопытом. Он сумел развязаться, но пошел не к краю болота, а вглубь. Вайпы нашли его умирающим от лихорадки и кровопотери. И поразились силе скрытого в нем дара, не позволившего Триллу стать добычей зверей или утонуть.
Она материализовала над ладонью образ мальчишки — голого, искусанного насекомыми, распухшего, грязного. С обрывками веревок на ногах и руках и сбившимися в колтун волосами. Его губы шевелились, а щелки глаз полыхали пламенем.
— Бр-р…
Селестина смахнула фигурку с руки.
— Триллу даже понравилось здесь. Он жадно учился, но всегда оставался отстраненным, холодным, не пускал в себя даже лекарей. Мы уважали его право быть одному, надеялись, что он оттает со временем.
— А он заплатил злом за предоброе?
— Нет, просто ушел.
— И храм все еще существует? — удивился антрополог.
— Юношу поймали на рысканье и ненужных вопросах и вынесли отсюда спящим. Дали одежду, оружие, запас еды.
— Разумно. И Трилл не искал сюда вход?
— Искал. И ищет до сих пор.
Селестина подвигала плечами.
— Меня не убили сразу, потому что знали, что я знаю. Что было дальше? — нёйд сцепила пальцы в замок. — Трилл проповедовал, обрастал соратниками, мужал. И его бог мужал с ним вместе. Из защитника и хранителя равновесия он делался Судией, наказывающим за проступки — проступки против Трилла по большей части почему-то. Бывший напуганный мальчик становился знаменитым. А его идеи единства в боге и объединения сильно нравились королю. И однажды проповедник с триумфом вошел в Солейл. И все было хорошо до тех пор, пока буквально все не заметили, что самой ревностной прихожанкой юного проповедника стала королева. Трилла пытали, бросили в клетку, наутро должна была состояться казнь.
Границы подземного храма раздвинулись, исчезла статуя с лунами в руках, пропали стены и потолок.
В каменные стены дворца колотился ветер, глухо шумели водопады. Черный, без единого огонька город подковой лежал внизу, у серой, по-осеннему вспененной реки. Служанки за прялками засыпали, глупо сопели носами или приоткрыв рты. Похожая на лебедя женщина механически расчесывала спускающиеся до пола рыжие волосы. Девочка лет пяти, такая же рыжая, жалась у ее колен.
— Ступай, Бранни. Ты знаешь, что нужно делать.
Бесшумно, как мышка, бежала девочка по спящему замку. Иногда почти наощупь, потому что факельщика с ней не послали. Приникала к стене или ныряла в ниши, пока мимо тяжело проходили часовые. Карабкалась на кривые, высокие ступеньки винтовой лестницы. Шмыгнула в щель приоткрытой двери. Король храпел, отвесив нижнюю челюсть, обнимая сразу двух холопок, простых и душных. Шкуры сбились, в лунном свете из узкого окна их тела светились. Ключ от темницы Трилла, что король держал при себе, мешал ему тискать девок, и Агнейр спрятал его под подушку.
Бранни подкралась на цыпочках, почти не дыша, сунула руку за ключом. Отец застонал, пошевелился, придавив одну из любовниц. Та пискнула, мутные глаза приоткрылись. И девочка тихонько запела. Трое спящих задышали глубоко и ровно, а Бранни, пятясь, покинула покой.