Эдвард, конечно, тут же встал. Генри был более чем уверен, что он так убедительно рыдал не только чтобы обмануть чудовище, но и потому, что его глупые мечты о красивой смерти натолкнулись на реальность: когда твоя жизнь в опасности, ты будешь сражаться за нее до последнего вздоха.
В таком темном и диком месте дорогу можно было отыскать только по звездам – они к этому времени как раз проступили из небесной черноты. Генри изучил их расположение, как карту, нашел запад и побрел туда, по пути прихватив с земли сияющую ветку. Громкий кашель, с которым он выплевывал остатки воды, оповестил бы о его приближении всех местных хищников, но, кажется, их тут не было. В этих скалах не шуршали ящерицы и насекомые, не блестели глазами ночные грызуны. Нагромождения камня казались безжизненными. Когда со всех сторон раздался щебет, Генри едва не подскочил. Вокруг них закружилась целая стая птиц: все те же воробьи и синицы, которым совсем не место в горах.
– Спасибо, что не дали ему заманить нас еще дальше, – сказал он, когда понял, что птицы даже не пытаются его клюнуть.
После трех дней в компании Снежка разговор с животными уже не казался ему чем-то из ряда вон выходящим.
– Они нас куда-то зовут, – выдохнул Эдвард.
Птицы и правда отлетели подальше, вернулись и снова отлетели в сторону. Их было так много, что они постоянно наталкивались друг на друга и поднимали еще больший гвалт, видимо, ругая соседей за неуклюжий полет. Ущелья были узкими, неудобными для птиц, – наверное, у них имелась веская причина, чтобы толкаться здесь, а не спать или поедать вкусных червяков в каком-нибудь более гостеприимном месте. Если бы не эта галдящая стая, Зверь одним ударом убил бы их с Эдвардом – слабых, отупевших, завороженных пением. Поэтому Генри без возражений отклонился от своего курса на запад и пошел туда, куда вел крикливый хор.
За ближайшую четверть часа Генри увидел больше видов камня, чем за всю жизнь: ярко-красные, прозрачные, синие с белыми разводами, зеленые с черными прожилками. В свете ветки они блестели так, что Эдвард то и дело восхищенно цокал языком.
– До потери Сердца в Разноцветных скалах добывали все ценные виды камня, но для этого нужны хорошие инструменты и храбрые люди – тут бывают обвалы, – сказал Эдвард, и Генри решил, что если у него хватает сил делиться историческими сведениями, то свою рану он точно переживет.
Сам он думал только о том, когда же закончится эта прогулка и можно будет лечь, – и поэтому не сразу заметил, что птицы начали кружить на одном месте. На вид этот скальный разлом ничем не отличался от остальных. А потом Генри догадался посмотреть вниз и от неожиданности чуть не выронил ветку.
На земле лежала бледная девушка с кудрявыми волосами. Генри сначала решил, что это одна из жертв чудовища, но никаких ран вроде не было, а прижав пальцы к ее шее, он нащупал пульс. Вряд ли девушка прилегла поспать среди скал, и Генри мог бы еще долго ломать голову над тем, что же с ней случилось, – но тут Эдвард опустился на колени и стряхнул с ее платья какие-то осколки, а потом, отыскав самый крупный, поднес его ближе к сияющей ветке. Это был изогнутый стеклянный лепесток с тонким, похожим на паутину узором.
– Значит, у Зверя все-таки есть сокровища. Волшебные творения предков, – прошептал Эдвард и бережно положил осколок в карман. – Это цветок смертного сна, видишь, у лепестков голубоватый оттенок? Предки его использовали, когда человек сильно ранен и страдает от боли: он засыпал и поправлялся во сне. Достаточно разбить цветок о грудь человека, там, где сердце, и все. Несколько осколков проникнут в кровь и растворятся.
– А чтобы разбудить ее, нужен какой-нибудь цветок пробуждения? – мрачно спросил Генри, без всякого результата похлопывая девушку по щекам.
– Не знаю, про это ничего не было сказано. В книге говорилось, что цветы были трех видов: голубой цветок сна, красный цветок памяти, желтый цветок забвения.
Птицы галдели так громко, что Генри задумался: раз даже злобные чудовища разговаривают, почему бы не спросить у птиц?
– Вы случайно не знаете, как ее привести в себя?
Если птицы и ответили, Генри их не понял. Он уже думал, что придется тащить девушку во дворец, хотя они и сами еле на ногах стоят, – но тут Эдвард решительно хлопнул себя по колену.
– У меня идея. Дрозд-разбудильник! Позови его. В сказках он любит почтительные извинения от тех, кого проклял.
Генри вздохнул и сел на холодные камни. Для того чтобы этот день стал еще хуже, не хватало только болтливого, щедрого на проклятия дрозда.
– Может, она сама со временем проснется? – начал он, но Эдвард покачал головой.
– Наш долг – спасать женщин, они слабые существа.
Генри хотел было спросить, с чего он это взял, но препираться не хотелось, и он послушно крикнул:
– Эй, господин дрозд-разбудильник!
Птицы тут же брызнули в стороны, и переливчатый раз-будильник стрелой пронесся мимо них. По тому, как быстро он появился, Генри заподозрил, что обиженный дрозд последние три дня вертелся неподалеку, ожидая извинений, почестей и песен. Генри решил его не разочаровывать и попытался вспомнить, как Эдвард в Сияющем лесу обращался к рою бабочек.
– О великий господин разбудильник! – заунывно начал он. – Прости меня за невежество и глупость! Мое сердце наполнено раскаянием, прими его благосклонно! Не доставишь ли ты мне удовольствие спеть со мной?
Пока дрозд кругами и восьмерками носился над ним, остальные птицы притихли. Генри так и не понял: то ли они уважали дрозда как волшебное существо, то ли на них произвели впечатление его радужные перья. Возможно, у птиц, как и у людей, тот, кто ярче одет, считается важным господином.
– Так-то, грубиян! – весело прострекотал дрозд. – Даже такого, как ты, можно научить хорошим манерам! А теперь пой со мной, три-четыре: «Сирени аромат пьянит, покой дает журчанье вод, и ветерок в березах спит, но нам уже пора в поход!»
Генри слышал эту песню впервые в жизни, но, к счастью, ее тут же подхватил Эдвард, и то, что Генри запаздывал на полстроки, стало не так заметно. Все новые и новые рифмованные фразы отражались от скал, эхом катились по ущельям. Первое время Генри боялся, что Зверь сейчас приползет еле живой и прибьет их, чтобы они замолчали. Но потом успокоился – голоса приятно сливались, птицы одна за другой присоединялись к ним, насвистывали ту же мелодию:
Каким бы долгим ни был путь
И как бы ни было темно,
Вернись домой, тебя там ждут,
Хоть ты ушел давным-давно!
Последнюю строчку они прокричали во все горло, и скалы еще несколько секунд разносили голоса по окрестностям.
– Замечательно! – с глубоким наслаждением сказал дрозд и сел на руку девушки, по-прежнему лежавшей на земле. – Извинения приняты, молодой человек. У вас неплохой голос, хотя петь вы совершенно не умеете.
– Спасибо, – обрадовался Генри. На похвалу он не рассчитывал. – А теперь можете ее разбудить?
Дрозд допрыгал до лица девушки, сел ей на щеку и зачем-то заглянул в ухо.
– Это смертный сон, – важно сказал он. – Тут я вам не помощник. Ладно, у меня много других дел, пора убаюкивать детей. Прощайте и до встречи.
Генри не успел и рот открыть, а дрозд уже поднялся в воздух и яркой искрой умчался в темноту.
– Ну, хоть развлеклись, – проворчал Эдвард, беспомощно глядя на девушку. А потом его лицо просветлело. – У меня есть другая идея. Ты должен ее поцеловать.
Генри вытаращил глаза.
– Я ее обожгу.
– Вот именно! – крикнул Эдвард таким взбудораженным голосом, что Генри стало не по себе.
Он развязал жгут у Эдварда над локтем – вдруг от пережатых сосудов у него начался бред? Но тот его движения даже не заметил.
– Есть сказка о принце, который поцелуем разбудил заколдованную красавицу.
– Вот сам и целуй, – буркнул Генри.
Он делал это всего два раза, но у него создалось впечатление, что для этого нужно особенное настроение и живая девушка.
– Дело не в поцелуе, это просто сказка! А твое прикосновение – это ожог, – внятно сказал Эдвард. – Если от такого она не вскочит на ноги, то я уж и не знаю, что делать. Целуй быстрее, это приказ.
Генри нехотя наклонился и прикоснулся губами к губам девушки, стараясь не думать о том, какие они неподвижные. Впрочем, оставались они такими недолго: через пару секунд девушка дернулась, и Генри отшатнулся.
– А из меня неплохой лекарь, – протянул Эдвард, глядя, как девушка садится, дико озираясь и прижимая руку к губам.
– Где Петер? – хрипло спросила она, и Генри наконец понял, у кого он видел похожие темные брови и кудрявые волосы.
– Петер? – протянул Эдвард. – Ты что, сестра этого коз… этого юноши?
– Где он? – пронзительно крикнула она – и вдруг замерла, будто к чему-то прислушивалась, хотя никаких звуков, кроме бестолкового щебетания птиц, не было. – Петер ушел во дворец через ход в скалах, потому что Зверь велел ему привести белого рыцаря, – медленно проговорила она, глядя прямо перед собой. – Вы пришли. И спасли меня, хотя сойка полагает, что целовать должен был тот, который по человеческим меркам считается более красивым.
Девушка быстро заморгала и будто очнулась.
– У тебя дар понимать язык птиц, верно? – добродушно спросил Эдвард, пытаясь приладить рукав мундира обратно на больную руку. – Ну что ж, вот теперь мы можем возвращаться во дворец. Кстати, я сын короля.
– А я Лотта, – выдохнула девушка, и Эдвард улыбнулся покровительственной улыбочкой, от которой Генри скривился.
Чаще всего Эдвард разговаривал с женщинами так, будто считал их одновременно милыми и тупыми, и Генри решил как-нибудь поинтересоваться, входит ли это в список того, что люди называют хорошими манерами. Но пока что у него было дело поважнее: убраться из этих скал.
– Твои птицы могут показать нам тот кротовый ход, по которому ушел Петер? – спросил он у Лотты. – Он сейчас во дворце, и мы возьмем тебя с собой.