Генри поднялся и сел за стол, чувствуя себя глупее некуда.
– Они уже и про чудовище тебе рассказали? – мрачно спросил он.
Завтрак был такой же, как всегда у них дома: горячая вода с лимонником, сухари и копченая рыба – очевидно, тот самый лосось, которого Эдвард вчера нашел в тайнике. Генри налил себе воды из котелка и зажмурился от наслаждения. Никакой чай не мог заменить ему того, что он всю жизнь пил каждое утро. Генри положил на сухарь сразу три ломтя рыбы и начал жевать, роняя крошки. Краем глаза он заметил, что на стол выставлены салфетки, вилки и тонкие блюдца – все, чего отродясь не было у них дома.
– Почему ты не учил меня всему этому? – хмуро спросил он с набитым ртом. – Ты же был королем, умеешь красиво есть и все такое.
– Я хотел, чтобы ты вырос охотником, готовым к опасностям, – пожал плечами отец. – Зачем для этого уметь пользоваться салфеткой? Из своего богатого жизненного опыта я понял, что гораздо вкуснее есть так, как ты сейчас.
С этим Генри не мог не согласиться. Он жадно ел, пока не прикончил все, что перед ним лежало, а потом залпом выпил воду и поднялся.
– Говори, что ты попросишь в обмен на меч.
– Ничего.
Генри фыркнул и пошел к выходу. Он не собирался покупаться на такие обещания.
– Последние дни были худшими за все триста сорок лет моей жизни, – сказал отец ему в спину. – Знаешь почему?
Голос у него был какой-то странный, и Генри остановился.
– Я тут понял, что так долго тянул с захватом престола, потому что мечты о будущем и предвкушение победы нравились мне больше, чем скучная реальность. А теперь благодаря тебе мне и мечтать-то не о чем. Короля уже не свергнуть. Каким бы жалким, нерешительным слабаком он ни был, он у всех на глазах надел великую корону – и кто после такого пойдет за злобным стариком Освальдом? Уж проиграл так проиграл.
Генри медленно повернулся, краем глаза невольно косясь на измазанный рыбой нож. Если отец решит пустить его в ход, ему и вставать не придется – он всегда отлично метал ножи. Отец проследил за его взглядом и отодвинул нож дальше.
– Я не на тебя злюсь, олух, – устало проговорил он. – Я сам во всем виноват. И вот уже три дня сижу здесь, уничтожаю свои запасы крепкой анисовой настойки и думаю, где я просчитался. Моя подруга меня бросила, сын боится, даже в видениях ничего интересного не показывают. И все вдруг как-то надоело. – Он перевел дыхание, глядя в стену. – Извини, что в Доме всех вещей заставил тебя использовать дар. Но просто… Я так долго ждал этого момента. Огонь – могучее оружие, и Сивард не смог с ним совладать, но он был совсем другим. Мне казалось, что ты, с твоей силой и храбростью, способен превратить этот дар во что-то бесконечно могущественное. Меня завораживает власть, Генри. Я видел людей, которых отравляет страсть к выпивке, деньгам, безделью, женщинам, играм и прочему, а я люблю держать в руках чужие жизни. – Отец с силой потер лицо и посмотрел прямо на Генри. – Но от вредных привычек рано или поздно приходится избавляться. Я был в отчаянии, пока ты не пришел. Не знал, что делать. А вчера понял: нужно меняться, когда мир вокруг меняется.
– Не заговаривай мне зубы, – пробормотал Генри.
Он видел своего отца злым, уставшим, разочарованным, – но никогда не видел его несчастным. А отец тем временем встал, подошел к буфету, достал оттуда что-то длинное, завернутое в ткань, положил на стол и развернул.
– Это же меч Тиса, – выдохнул Генри.
– Да. Если хочешь, забирай. – Отец шагнул в сторону, и Генри, настороженно подойдя к столу, провел рукой по серебристым ножнам.
Он сразу узнал это головокружительное, ни с чем не сравнимое ощущение: как будто сам воздух вокруг меча плотный, наполненный волшебством. Меч, способный убить кого угодно. Меч, которым отец убил Тиса и Сиварда. Интересно, если прямо сейчас вогнать этот меч ему в грудь, он умрет, несмотря на свое бессмертие?
– Да, – сказал отец, будто услышав его мысли, но не сделал ни шагу назад.
– Ты ведь делаешь только то, что тебе выгодно, – пробормотал Генри, не убирая руку от металла. – Зачем тебе отдавать мне меч?
– Когда-то все верили, что людей связывают невидимые золотые нити, – уронил отец, глядя на меч. – И сильнее всего эти нити связывают нас с семьей. Ты сейчас очарован красотой дворца, общением с королем, всем этим блеском, но это не твоя жизнь, Генри. Приличия, правила, глупая болтовня и бездействие. Ты свободный и сильный, и тебе скоро там надоест. Я просто хочу, чтобы мы могли иногда проводить время, как раньше. Охотиться, рыбачить. Помнишь наш дом в горах? Там сейчас весна. Вода течет с гор и прокладывает себе дороги через снег, помнишь?
Генри опустил голову. Оглушительный весенний шум, с которым спускается с вершин талая вода, будто был частью его, он помнил его не просто головой – всем телом.
– Там наш дом, Генри, – тихо сказал отец, подходя ближе. – И я даже вспомнить не могу, где еще был так счастлив. Ты можешь сам выбирать, что делать со своей жизнью, и я не буду тебе мешать. Совершай подвиги, побеждай чудовищ, ищи друзей, но давай не будем навсегда прощаться. Пожалуйста. И прости за все неприятности, в которые ты из-за меня попадал. Я хотел сделать тебя сильнее – и разве у меня не получилось?
Генри казалось, что сердце у него грохочет прямо в горле. Это была самая длинная и самая искренняя речь, какую он только слышал от отца, и грустно обвисшие между ними золотые нити, в которые верили предки, натянулись снова. Генри помнил про убитых Тиса и Сиварда, про огненных тварей и сожженные дома, но все это будто отодвинулось. Сейчас его отец был его отцом.
– Расскажи про мою мать, – попросил Генри.
Лицо отца сразу помрачнело.
– Не спрашивай, Генри.
– Раз твоя подруга Джоанна смогла лишить Агату голоса, она вполне могла лишить меня воспоминаний, да? – выпалил Генри. – Ты хотел, чтобы я забыл что-то плохое.
Это пришло ему в голову вчера вечером, и сейчас по лицу отца он понял, что угадал.
– Некоторым тайнам лучше оставаться тайнами, поверь мне, – сказал отец так безрадостно, что Генри отвел взгляд. – Они причиняют только боль.
То же сказала и Секретница, и Генри вдруг испугался того, что может узнать, – но любопытство по-прежнему жгло его, как раскаленное железо. Отец не может знать про цветок памяти, который хранит чудовище. Надо во что бы то ни стало достать цветок и выяснить, на что была похожа их жизнь до Хейверхилла.
– Дома ты коптишь рыбу как-то не так, – медленно проговорил он.
– Тут сделал с розмарином. Эта трава под Хейверхиллом не растет.
Отец нерешительно, будто не знал, что делать с руками, раскинул их в стороны, и Генри показалось, что солнце засияло ярче, когда он шагнул к отцу и тот его обнял. Ему было стыдно чувствовать себя таким счастливым после всего, что сделал отец, но… «Золотые нити», – подумал Генри, уткнувшись лбом отцу в плечо.
– Ты знаешь, как победить Зверя? – спросил Генри, и отец покачал головой.
– За те годы, что я прожил до потери Сердца, лютых тварей в королевстве не было – они появляются не так уж часто. Знаю только, что они злобные и кровожадные, рождаются в отдаленных углах королевства и собирают груды сокровищ.
– Зачем?
– Просто любят отнимать то, что нравится людям. – Отец сжал его плечо и отстранился. – А теперь я уберу со стола и подумаю, как тебе помочь. Мы с тобой в два счета избавимся от этого зверя, вот увидишь. Осмотри пока дом, сад, что хочешь.
– Ты мне разве не скажешь: «Только не ходи в комнату за зеленой дверью», или вроде того? – спросил Генри, внезапно вспомнив какую-то сказку.
Отец фыркнул.
– Худший способ что-то скрыть – это сказать: «Только не ходи туда». Смотри что хочешь. Все, что тебе не надо видеть, ты и так не найдешь.
Меч Генри оставил на столе – не расхаживать же с ним по дому – и вышел на крыльцо, с силой втянув ледяной воздух.
Даже когда он три недели назад уходил из Хейверхилла, там не было таких трескучих морозов. Отец выбирал для жизни места одно холоднее другого. Несмотря на мороз, вокруг оглушительно чирикали птицы, и, оглядевшись, Генри понял, что их привлекло. На скамейке с заснеженной спинкой сидела Лотта и, задрав голову, улыбалась стае птиц незнакомого вида – наверное, местных. Генри вернулся в дом, прихватил отцовскую шерстяную куртку, висевшую у входа, и пошел к Лотте. У него было такое отличное настроение, что хотелось им с кем-нибудь поделиться.
– Привет, – сказал он и сел рядом. – Ты что, можешь звать птиц, когда хочешь? Как это вообще работает?
– Сама не знаю. Вот, пытаюсь понять. – Она улыбнулась ему, и Генри невольно улыбнулся в ответ.
Отец выдал ей длинную темную одежку с меховым воротником, шею она обернула вышитым платком с бахромой. Очевидно, все это принадлежало Джоанне, но на Лотте наверняка смотрелось куда лучше.
– Спасибо, что спас меня, – проговорила Лотта. – Когда ты меня поцеловал, это было так… странно. Как будто я обожглась.
– Извини, я знаю, что было неприятно. Мы просто хотели тебя разбудить. У меня дар огня, – объяснил Генри, решив сразу сказать правду.
– Бедный. Тебе, должно быть, тяжело.
Это было совсем не то, что Генри обычно слышал от людей, узнававших про его дар, и он промямлил что-то невразумительное. А Лотта вдруг посмотрела на него странным решительным взглядом, прижала край узорчатого платка к его щеке, прикоснулась к ней губами и тут же отпрянула.
– Извини. Мы… Мы ведь можем погибнуть, верно? – выдавила она, беспокойно накручивая на палец угол платка. – Как все в моей деревне. Просто умереть. А я никогда не целовалась, ну, до вчерашнего дня.
Она смотрела на него, и вид у нее был испуганный и такой живой, что Генри показалось, будто его легкие наполнились воздухом сильнее, чем это физически возможно. Он взял край ее платка и через него коснулся губами ее щеки, положив руку ей на затылок и даже сквозь перчатку чувствуя ее пушистые кудри. Лотта повернула голову и прижалась ртом к его рту. Генри два раза целовался с Розой без всякого платка, но и этот приглушенный тканью отголосок ощущения был прекрасным. Сквозь шум в голове у Генри мелькнула мысль, что поцелуи – лучшее изобретение людей, лучше, чем волшебные предметы и…