– Чудом артерию не задели, – зло сказала женщина, деловито втыкая в него иглу снова и снова. – Еще сантиметр, он бы на месте помер.
– Ну, Коготок у нас аккуратный парень, всю жизнь со стеклянными предметами работал, – вставил еще один голос, и до Генри медленно дошло: Странник. – Острый глаз, ювелирная точность. Генри, кстати, открой-ка глаза, погляди, кто тут. Это доктор из одной дальней деревеньки: я ее перенес сюда, оторвав от дел, она вообще не знает, где и как оказалась, а спокойствия не теряет – не человек, а кремень. Посмотри.
Генри тяжело открыл глаза. Рука, которая держала его шею, прижимая края раны, и вторая, с иглой, были теперь в белых тканевых перчатках, измазанных его кровью, – так вот почему женщина больше не обжигается. Он поднял глаза выше, увидел ее лицо и медленно моргнул.
– Мама, – сонно замычал он.
– Бредит, – процедила женщина, с усилием продевая иглу сквозь кожу. – Тихо, мальчик, скоро закончу.
– Мама, – пробормотал Генри. – Куда ты пропала?
Женщина даже ухом не повела. Она закончила шить и протерла его шею чем-то влажным, остро пахнущим травой, потом туго приложила ткань и перевязала. Генри с трудом оторвал от нее взгляд и посмотрел на двоих, сидевших рядом: Йенс и Сван Кэмпбеллы, с головы до ног перемазанные золой. Странник маячил у них за спинами, задумчиво глядя Генри в лицо. Рядом с тем же выражением стояла рыжая кобыла, а на ветке над ней сидел Коготок.
– Очки потерял, – еле ворочая языком, пробормотал Генри, стараясь держать глаза открытыми.
– Они у него для близких расстояний, – утешил Странник. – А так он их на шею вешает, вон, на ремешке.
Генри сделал попытку кивнуть, но женщина надавила ему на лоб.
– С такой раной надо хотя бы пару дней лежать неподвижно. Надеюсь, за тобой присмотрят, – осуждающе сказала она и повернулась к Йенсу. – Вы его отец?
– Странник упаси, – замотал головой тот.
Странник фыркнул:
– При чем тут я? У него и без вас отцов хватает, господин пекарь.
Йенс как будто и не услышал, а женщина порылась в корзинке, стоящей рядом, и протянула Генри склянку с какой-то светло-зеленой жидкостью:
– Вот, выпей. Настой трав по рецепту предков, он взбодрит.
Генри послушно выпил, не отводя взгляда от ее бледного серьезного лица.
Серые глаза, серое платье, светлые волосы туго закручены в узел. Они не виделись десять лет, но он узнал бы ее где угодно.
Настойка была поразительно горькая, но и правда бодрила: на мгновение свело судорогой все тело, а потом боль притупилась, да и конечности перестали дергаться и начали слушаться указаний головы. Генри кое-как сел. Женщина издала протестующий звук и попыталась уложить его обратно, но у нее не вышло: несмотря на слабость от раны, Генри каким-то удивительным образом продолжал чувствовать себя всемогущим. В его теле огонь теперь занял полноправное место, горел в каждой клетке, но Генри запретил себе об этом думать. Не сейчас. Сейчас был вопрос куда важнее.
– Как ты могла так поступить? Почему ты сбежала? Мам, я…
– Послушай, мальчик, я не твоя мать, – мягко сказала она, но Генри видел, видел, как дрогнули ее губы при слове «сбежала». – Ты ранен, ты бредишь, у тебя горячка.
Не так Генри представлял себе их встречу, но жизнь, как обычно, про его планы не спрашивала. Он наконец сообразил: Странник вышвырнул его из этой реальности, никто про него больше не помнит, а значит, и она тоже.
– Угу, вот такая грустная история, – кивнул Странник, и Генри злобно глянул на него, но от боли даже злость получилась какая-то слабая.
– У тебя есть дети? – спросил он, и ее губы сжались – сердитая, высокомерная гримаса, которую Генри отлично знал, потому что видел на лице Эдварда по пять раз в день.
– У меня больше нет семьи. Я вдова, – отрезала она, и Генри даже нашел в себе силы оттянуть в сторону угол губ в слабом подобии улыбки.
– Так ты вот это всем врала десять лет? – уточнил он.
Щеки у нее пошли красными пятнами, и это тоже было очень знакомо.
– Подожди-ка, – нахмурился Генри. Ему пришла в голову новая мысль. – В этой реальности у тебя не было потерянного ребенка, так с чего ты сбежала?
– Я никому не говорила, что сбежала. Никогда, – пробормотала она, глядя на него как на опасного, дикого и сумасшедшего типа. – Кто ты такой?
– Просто отвечай на вопрос, – вырвалось у него, пока он думал, что сказать, и Генри передернуло, когда он понял, что это были не его слова.
Огонь говорил его губами так легко, будто теперь имел на это полное право, и от злого, жестокого голоса женщина отшатнулась.
– Я хотела побыть одна, – выдавила она, и Генри увидел: она просто боится его, боится ему не ответить. – Меня выдали замуж, даже не спрашивая, а я всегда… Всегда хотела быть кем-то, доказать, что могу быть полезной, делать что-то важное. – Она осеклась. – Я не смогла забрать сына, потому что он…
«Наследник престола», – мысленно закончил Генри, но вслух ничего не сказал: если хочет, пусть хранит свои тайны.
– Муж всегда был занят только собой, – гневно выпалила она. – Ему плевать было, что мне нужно, он хотел, чтобы я просто стояла рядом, молчала и была красивой, хотел, чтобы все было просто, как в сказке: прелестный сынок, послушная жена и добрый коро… Добрый муж. Но я не такая. Я хотела понять, кто я. – Она упрямо выдвинула подбородок, и какой-то отголосок чувства пробился в ее холодные, злые слова. – Я была там ужасно несчастной и бесполезной. Мне надо было выбраться, иначе я бы… Мой сын растет в холе и тепле, а я все равно была так себе матерью, ему лучше без меня.
– Откуда тебе знать? – прошипел Генри. – Я думал, была какая-то волшебная причина. Особая причина. А ты просто сбежала, потому что хотела побыть одна? Быть свободной и счастливой? И тебе было наплевать, что ты всем нужна дома, и…
«Надеюсь, ты теперь навсегда останешься одна, вот будет счастье», – злобно высказался огонь, и Генри чуть язык себе не прикусил, чтобы эти слова не вырвались наружу: мама выглядела растерянной и перепуганной, и он замолчал.
Йенс и Сван молча слушали, приоткрыв рты. Королева натолкнулась взглядом на их недоуменные лица, сердито вытерла глаза и суетливо поднялась.
– Рану завтра надо будет промыть, сами справитесь. Рада была помочь, но мне пора возвращаться. Как я сюда попала? – пробормотала она, озираясь.
Взгляд ее вдруг упал на что-то, лежащее среди золы, и она, приоткрыв рот и словно забыв про Генри, подняла облепленный золой кусок ветки с желтыми цветами – ошметки уничтоженного дерева тут и там валялись среди пепла. Генри и остальных при виде этой ветки передернуло, а она посмотрела на нее как на сокровище.
– Это же… Это королевский зверобой! – восхищенно пробормотала она. – Можно взять?
– Зачем? – хрипло спросил Генри.
Его обидело, что ветка злобного растения вызвала у нее больше воодушевления, чем встреча с ним.
– Это легендарное целебное растение, я о нем только байки от стариков слышала. – Она принюхалась, и ее бледные губы тронула улыбка. – Для каждого пахнет по-своему, лечит людей от душевных болезней, улучшает настроение. Хочу вырастить свой.
– Женщина, ты всерьез хочешь разводить этих чудовищ? – прогремел Йенс. – Оно нас чуть не прикончило, и тебя тоже сожрет!
Королева обвела взглядом пепелище, и, кажется, до нее впервые дошло, что перед ее появлением тут произошло что-то с участием огня, пепла и ее драгоценного дерева.
– То, что он такой вымахал, необычно, – пробормотала она, разглядывая черную воронку, оставшуюся на месте корней. – Судя по книгам, обычно это небольшой кустарник. Посажу его в горшок.
– Только не поливай слишком сильно, – огрызнулся Генри и запоздало понял, что не знает, его это слова или огня.
– Я не знаю, что меня сюда перенесло, – твердо сказала королева, не глядя на Генри, – но пора бы тому же волшебству перенести меня обратно, у меня много дел.
– А раньше была такая слабенькая. Но смотри-ка, и правда нашла себя, – сказал Странник, подходя к ней. – Для справки, Генри: обычно бывает наоборот, но в вашей семье нежные сердца – наследство от папы, а стальной характер, упрямство и лихо сдвинутые набекрень мозги – все мамино.
– Пожелай мне удачи, – выпалил Генри, когда Страннику оставалась до нее пара шагов.
Королева, разглядывавшая желтые цветы на ветке, подняла голову, и лицо у нее немного смягчилось, будто она сказала себе, что с больными надо быть ласковой.
– Удачи, молодой человек, – медленно проговорила она. – Меняй повязку, много отдыхай и никаких резких движений.
– Обязательно, – пробормотал Генри.
А потом Странник взял ее за руку, и они исчезли.
– Ну и нам пора, – засуетился Йенс и начал впрягать лошадь в телегу. – Сван, залезай быстрее.
Сван побрел к нему, продолжая тревожно оглядываться. Последние минут пять он вертел головой, вглядываясь в солнце, небо и лес вокруг, а тут ему на пути попалась еще одна ветка зверобоя, и он поднял ее.
– Все краски поблекли, – пробормотал он. – Когда мы только подъезжали к дереву, я хотел написать о нем стихи: «Цветы его желты, как яркий желток». А теперь они какие-то бледные. И небо не такое синее, как было.
– Идиот, – прошипел Йенс и влез на повозку. – Что ж за каша у тебя в голове! Просто сумерки сегодня какие-то ранние.
– Где ты нашел отца? – спросил Генри у Свана. – Он же пропал с постоялого двора, так? Я думал, Хью его похитил и держит где-то.
Йенс побледнел.
– Мы не имеем отношения к этому злодею и его злодействам, – промямлил он. – Сван, быстро в телегу, нам пора.
Но Сван не послушался. Он стоял, сжимая и разжимая кулаки, и губы у него подрагивали.
– Я на постоялом дворе встретил девушку, такую… такую чудесную, – забормотал он, глядя на Генри, и тот понимал, что Сван не узнает его, конечно, нет, просто ему очень нужно поделиться с кем-то своей бедой. – Я даже не думал, что могу кому-то понравиться, а она… А потом Хью появился и убил ее, он всех там убил и пропал, оставил меня с ними, ненавижу его! Я всех похоронил, я не знал, что еще делать, и я просто нашел лопату и выкопал для всех могилы и зарыл их туда. – Сван разревелся. Йенс, пыхтя, тянул его в телегу, но Сван не двигался с места. – И пошел, куда глаза глядят, стихи из меня прямо сами лились, очень печальные, и тут я услышал из леса крики: «Помогите, помогите!»