Хью прятался за сосной выше по склону, Генри видел край его воротника и пошел к нему, мягко приминая ногами глубокий снег и стараясь по-прежнему держаться за деревьями: стрелы кончились, но вдруг у Хью еще и нож есть? Когда Хью вышел из-за дерева, продолжая сжимать в руке бесполезный теперь лук, Генри мельком глянул на его пояс – нет, другого оружия незаметно. Он крепче сжал наконечник стрелы, стараясь дышать глубоко и ровно. Надо прыжком уронить Хью на землю, приставить к горлу острие, чтобы не дергался, снять перчатку и забрать силу. Все хорошо, он все держит под контролем. Вот тут, на этом склоне, эта история и закончится.
Так Генри думал до того момента, когда Хью запустил руку за спину и вытащил из колчана еще одну стрелу.
– Какой же ты гад, – выдохнул Генри.
До Хью оставалось шагов сорок. Генри успел бы преодолеть это расстояние, если бы позвал огонь, но он слишком хорошо чувствовал рядом Хейверхилл и его жителей. Он заколебался, а вот Хью – нет: спокойно натянул тетиву и выстрелил Генри в ногу. Тот вскрикнул и согнулся, стараясь не упасть.
– Твой друг Джетт – вор и предатель, – негромко сказал Хью, снова поднимая лук. – Твой брат лгал королю, что нашел Сердце. Освальд убивал людей. Ты прощаешь бесчестие всем, кроме меня, так что не обижайся. – Хью улыбнулся своей кривой, диковатой улыбкой. В этом бесцветном лесу он и сам казался бесцветным, как призрак. – Приятно было смотреть, как ты идешь ко мне, весь такой самоуверенный. Ты серьезно думал, что я дам тебе выиграть?
Вторая стрела попала в бедро той же самой левой ноги, и Генри опустился на колено, пытаясь сохранить хоть каплю достоинства и не стонать. Хью шел к нему, и Генри краем глаза заметил, что его колчан снова полон. Мыслей в голове не было ни одной. Хью надвигался на него как горный обвал, каждая клетка в теле выла от боли, и помощи ждать было неоткуда. Генри сжал зубы. Он был совсем один.
Голос в его голове тяжело вздохнул.
«Ты никогда не один, – шепнул он, и сознание захлестнуло теплой, успокаивающей волной. – Подвинься, хозяин».
Генри услышал, как третья стрела со свистом разрезает воздух, но ее полет внезапно замедлился, будто теперь она летела сквозь что-то вязкое, как травяное желе Тиса. Генри внезапно вспомнил: таким же неспешным казалось ему время, когда в пещере лютой твари он попал в мир чистого волшебства. Эта мысль потянула за собой другую: всю жизнь на охоте ему тоже казалось, что в минуты опасности время замедляется – видимо, так огонь спасал их общее тело. Получается, огонь – не просто злой дух, он – существо, которое может использовать мир волшебства, ускользать в него, чтобы получить время разобраться с опасностью. Когда Генри был младше, эта способность была едва заметной, но сейчас огонь стал таким сильным, и это было просто… совершенство. Интересно, другие разрушители могли так делать? Вряд ли, иначе не закончили бы свои дни столь плачевно.
«Безумный был месяц, и мы с огнем оба выросли, – растроганно подумал Генри. – Он еще ни разу не становился таким взрослым, как со мной».
Все эти мысли так неспешно плыли у Генри в голове, потому что к движениям тела уже не имели никакого отношения. Где-то снаружи его руки обломали древко стрел, торчащих из его ноги, потом тело отклонилось от траектории полета стрелы, встало и бросилось прочь, припадая на одну ногу. Огонь боли не чувствовал, его волновала только потеря сил, но ее какое-то время можно потерпеть. Он съехал вниз по склону, взметая пушистую снежную пыль, и помчался быстро, как никогда прежде. Ноги отталкивались от земли так легко, будто она вдруг стала упругой, пружинистой. Это тело было натренировано бегать, мышцы знали, что делать, и он мчался, слепо и свободно, пока не сообразил, что пора с этим заканчивать, иначе он… Размазанное время ускорилось, пошло так, как ему положено, и Генри упал в глубокий снег. Он рывком сел, вжимаясь спиной в склон. На секунду ему показалось, что он в том же русле замерзшей реки, где впервые встретил Барса, – но нет, это был просто овраг, поросший кустарником с прошлогодними красными ягодами. Вокруг стояла глубокая, зимняя тишина. Генри смутно помнил, что на пути попадались участки, покрытые льдом, а значит, Хью найдет следы не сразу, если, конечно, опять не начнет жульничать. От боли его потряхивало, но больше всего донимали не свежие раны, а разошедшийся шов на шее – его горячо, неприятно дергало, и Генри прижал к нему горсть снега.
«Как ты это сделал? – спросил он. – Я думал, тебе нужно мое разрешение, чтобы…»
«С тех пор, как ты впервые убил, нет, – перебил огонь. – После зверобоя мы оба полноправные хозяева тела. Имей в виду, хотел бы – пошел бы убивать крестьян в любой момент, но ты мне обещал кое-что побольше, а чтобы это забрать, нужны твои мозги. Дальше бежать не могу – меня и правда очень тянет в ту деревню, не смогу сдержаться, и так еле остановился».
Генри с трудом повернул голову и увидел за изгибом оврага крыши Хейверхилла.
– Спасибо, – искренне выдохнул Генри.
«Спасибо скажешь, если мы отсюда выберемся и не сдохнем, хотя я представления не имею, как это сделать. Тело не в порядке, хозяин. Без меня ты никуда уже не убежишь».
Генри закашлялся, прижимая ко рту рукав, чтобы не шуметь, и даже от этого крохотного усилия устал. От онемевшей левой ноги холод полз выше, словно кровь в венах медленно превращалась в ледяную воду. Одна рана была плохая – кровь уже пропитала всю штанину. Генри медленно, сонно обыскал карманы куртки: вдруг найдется чем перевязать? Несколько секунд он всерьез надеялся, что в куртке, выданной ему скриплерами, отыщется что-то волшебное и прекрасное, невероятная штуковина, которая сразу его спасет, но там обнаружилась только труха и пара ореховых скорлупок. Руки двигались все тяжелее, но он все равно полез в карманы штанов: вдруг из дома что-нибудь полезное прихватил? Генри вытащил единственное, что там нашлось: сложенный в несколько раз листок бумаги, основательно потрепанный встречей с Озером бурь. Он хотел уже со злости его выбросить и внезапно вспомнил, что это такое.
Записка, которую Карл передал ему за завтраком. Он тогда сунул листок в карман и забыл начисто. Генри с трудом развернул его: несколько десятков строк мелким, убористым почерком. Кое-где чернила потекли, но слова все еще можно было разобрать.
Мой дорогой Генри,
я передаю эту записку с Карлом, но знаю, что сегодня утром ты ее не прочтешь. Странная вещь дар предвидения: я вижу, как ты читаешь письмо в заснеженном лесу, и знаю, что написал его я, но понятия не имею, что в нем. Это видение пришло ко мне среди ночи, и теперь я пишу эту записку, чтобы тебе было что прочесть, когда придет время, – звучит безумно, да? Знаю, мой дар иногда с ума меня сводит.
Когда я закончу письмо, мы с Джоанной скроемся – что-то надвигается, и скоро все забегают, как безголовые куры, а я не хочу в этом участвовать. Как бы я ни помогал тебе бороться с Хью, все закончится так, как я видел: холодный лес и ты, раненый, одинокий и, похоже, перепуганный до смерти. Не хочу быть рядом и знать, что все идет к этому. Я бы убил кого-нибудь за тебя, ты представить себе не можешь, на что люди способны пойти ради своего ребенка, да и я до тебя, если честно, не представлял, – но что бы я ни делал, это ничего не изменит. Я не знаю, как ты оказался там, где ты сейчас, не знаю, что будет после, и не знаю, чем тебе помочь.
Если все закончится хорошо, найди меня. Если нет, то это – наше прощание. Будь храбрым и хитрым. Перевяжи рану над коленом. Постарайся выжить. Ты лучшее, что было в моей долгой, долгой жизни.
Генри на секунду прижал письмо к лицу и опустил на снег. В этой версии событий Освальд его даже не знал, но Странник был прав: записанные слова – живучая штука. Его вдруг отпустило, ужас и оцепенение как рукой сняло, голова заработала четко и быстро. Папа в него верит – хоть и скрылся в самый важный момент, вместо того чтобы помочь, – и он не должен его подвести. Генри снял куртку, потом – рубашку, с силой перетянул ею ногу над раной и надел куртку прямо на голое тело. Закрыл глаза и прислушался, прижавшись всем телом к склону. Снег глотал звуки, но он все равно различил вдалеке осторожные, тихие шаги. Скоро Хью появится на склоне и добьет его.
Нет, Хьюго. Не сегодня.
Желание снова увидеть отца было так велико, что Генри поднялся на ноги, – медленно, на чистом упрямстве. Он придумал, как быть.
«Доведи меня до деревни, только не вздумай никого тронуть. Я скажу, когда можно бросаться. Держись, я в тебя верю», – подумал Генри, уступил место огню и помчался по дну оврага в сторону Хейверхилла.
Хью скоро засек его и начал палить вслед. О, как хорошо Генри знал этот азарт – стрелять по движущейся мишени. Будь он один, его свалил бы первый же выстрел, – но он был не один. Огонь мчал его тело к деревне, растягивал время, когда нужно было ускользнуть от удара. Стрелы у Хью не кончались, но, к счастью, в охоту играть он не перестал и никакими другими способностями не пользовался. Хью был тщеславным, его будоражила мысль победить Генри вот так, на охоте. Ну пусть попробует.
Выбегая на первую попавшуюся улицу, Генри был уверен, что навстречу сейчас кто-нибудь выскочит, но деревня выглядела совершенно тихой, заброшенной, хотя он точно чувствовал здесь жизнь. Генри кинулся вперед по улице, сорванно дыша и спотыкаясь. Запас выносливости подходил к концу.
По улице промчалась кошка, за ней – собака, над крышей взлетела утка, потом дорогу с визгом перебежал поросенок, маленький и розовый, со смешно закрученным хвостиком. При виде живности огонь вспыхнул такой жаждой, что Генри чуть зубы себе не раскрошил, пока отталкивал его назад: не хватало еще тратить время на уничтожение домашних животных.
Огонь разочарованно притих, ушел в глубину, и усталость сразу навалилась на Генри, как валун. Он оглянулся – Хью съезжал со склона на дорогу в нескольких сотнях метров позади. Ну ничего, время есть – не так уж много ему и надо. У кого-то здесь точно найдутся лук и стрелы. После рокировки жители деревни никакого разрушителя не знают, а значит, и ненавидеть им Генри не за что. Вряд ли они в восторге от власти Хью, так что помогут тому, кто хочет его победить. Генри влетел в первый попавшийся дом, мимоходом удивившись, что дверь не заперта, и собирался позвать хозяев, но тут на него откуда-то сверху прыгнула куница.