– Серьезно? – спросил Генри и попытался пройти, но Освальд выхватил из ножен меч и приложил острие к его горлу.
Меч был тот самый, выплавленный когда-то Тисом и способный убить кого угодно.
– Настоящий, не подделка, – сказал Освальд, и тут Генри вынужден был с ним согласиться: острое лезвие звенело от волшебства. – Даже тебя сможет убить. Сразимся?
– Прости, папа, – сказал Генри, глядя ему в глаза. – Не сегодня.
Он одним движением вытащил из кармана столовый нож и ударил Освальда в сердце. Тот вскрикнул, судорожно прижав руку к груди.
– Ты думал, я не прихвачу один из тех ножей, которые висели передо мной? – тихо спросил Генри. – Просто на всякий случай?
Он попытался спихнуть Освальда с дороги, но тот вцепился в стены узкого коридора, загораживая собой проход. Из угла рта у него лилась кровь.
– Что же ты наделал, – простонал Освальд, задыхаясь. – Как больно. Я же теперь не бессмертный, ты убил меня, ты…
Генри вздохнул и бросил нож.
– Ты кое-чего не учел, Хью, – спокойно сказал он. Он уже давно научился не верить своим глазам. – Мой отец меня не помнит, в этой версии реальности он бы меня даже не узнал. Но попытка хорошая.
Он толкнул стонущего фальшивого Освальда, тот пошатнулся и рассыпался в пыль еще до того, как коснуться пола. Меч со звоном упал – вот он был настоящий, самое могущественное оружие в королевстве. Генри протянул было руку, но не стал подбирать. Там, куда он идет, оружие ему не поможет.
Генри переступил через груду пыли, оставшуюся от Освальда, и прошел по узкому коридору, на ходу снимая перчатки. Больше они не понадобятся. В конце коридора дверь была всего одна, он толкнул ее плечом – и зажмурился от солнца.
За дверью располагался ярко освещенный дворик, заросший высокими деревьями, не фальшиво-золотыми, а настоящими осенними кленами с разноцветными листьями. Дворец окружал этот сад с четырех сторон, отгораживал от остального мира. Здесь пахло дождем и опавшими листьями, солнце ярко сияло, но Генри видел – вокруг дворца небо уже черное, и только над этим двориком-колодцем оно еще оставалось голубым.
Хью сидел на скамейке под деревьями и любовался небом. Он чуть поблескивал, и со всех сторон к нему тонкими струйками летела золотая дымка, втягивалась прямо в него: вот оно, волшебство всего королевства. И поза, и движения Хью были какими-то странными, будто то, что наполняло его, просто старалось притвориться человеком. Хью обернулся, и Генри увидел: глаза у него совершенно золотые, даже зрачка не видно.
– Дошел все-таки, – сказал Хью каким-то глухим, не своим голосом. – Уже бесполезно. Скоро все будет моим.
На одной из выходящих во двор стен висели огромные часы. Они показывали без пяти десять.
– Хью, мне надо поговорить с тобой.
– Ты что, не понял? Его больше нет, – проговорило существо с золотыми глазами и поднялось. – Есть только я.
– Он там, иначе ничего этого бы не было. – Генри махнул в сторону дворца и упрямо пошел вперед. – Сила – ничто без обладателя, она не способна ничего создать, может только забирать и тянуть к себе. Хью, я знаю, ты там. Ты должен поговорить со мной. Я понял, какой у тебя дар.
Лицо существа чуть дрогнуло.
– Ты создал прекрасную деревню. Это одно из самых красивых мест, какие я видел, – искренне сказал Генри. Он знал, что существо почувствует фальшь, больше ничего не скроешь, – но он и не собирался лгать. – И этот дворец, и даже этот двор. По-моему, никто еще не придумывал парк внутри дома. Ты строитель, Хью. И не просто строитель домов, ты способен создать целую деревню с дорогами, с огородами, – так, чтобы все выглядело красивым вместе. Ты… как это… есть такое слово – деревнестроитель? – Генри улыбнулся, глядя ему в глаза. – Скажи мне. Это ты читал много книг, не я.
Золото в глазах Хью чуть побледнело, теперь даже можно было разглядеть границу радужки. Генри мелкими шагами шел к нему.
– Ты видишь, что я хочу сделать. Посмотри внимательно. Сила не верит, что ты можешь ее побороть, а я верю. Давай. Дай мне руку.
Он протянул руку, и Хью, моргая, медленно потянул к ней свою. Он уже почти коснулся Генри, когда его словно скрутило судорогой, глаза опять заволокло золотым, и существо засмеялось.
– Вот теперь я вижу, зачем ты пришел, – без выражения сказало оно. – У тебя не получится. Хью тут не поможет. – Оно не запугивало, не издевалось, просто сообщало. – Попробуй. Сделай, что хотел.
Солнечный свет бледнел, тьма подступала ближе. Существо протянуло руку, сжало голые пальцы Генри – и вот тогда он почувствовал.
«Не выйдет. Он прав, – беспомощно сказал огонь. Рука Хью была вялой и холодной. – В нем сила всего королевства, я для нее – как песчинка в пустыне. Прости. План не выгорел».
Существо убедилось, что Генри понял, а потом разжало пальцы, махнуло рукой, будто отгоняя насекомое, и Генри отшвырнуло в дальний конец двора. Существо вернулось на скамейку и продолжило любоваться небом. Генри растянулся на листьях, но вставать не стал. Он вдруг понял: взгляд существа в небо, который он вначале принял за взгляд ужаса, оттого что все подходит к концу, на самом деле был полон спокойного удовлетворения от выполненной работы. Существо терпеливо дожидалось, когда небо затянет полностью и даже искра солнца исчезнет, когда этот дворец рассыплется в прах, и все, что создал Хью, хозяин тела и хозяин этой головы, больше не будет иметь значения. Хью исчезнет, и тогда сила достигнет единственного, чего способна хотеть: станет огромной, свободной и бесконечной.
Где-то в доме часы пробили десять, и им тут же начали вторить другие, они подыгрывали друг другу, сливались, и Генри закрыл глаза. Он проиграл. Сила заберет каждую искру жизни, но люди умрут последними, среди пустоты, потому что люди, как сказал Странник, сильнее всего на свете. В голове у Генри все путалось, сплеталось в какой-то уродливый клубок – смерть, волшебство, те, кого он любил, оборванные золотые нити, сила Хью, сила Барса, дар огня, дар строительства – все это не имело уже никакого значения. Или…
Или имело. Генри дернулся всем телом. Понимание пришло к нему так просто, так естественно, как будто он в глубине души знал это всегда.
Когда он нашел Сердце волшебства, когда он умирал и Сивард баюкал его голову у себя на коленях, ему казалось, что он наконец-то понял, в чем был смысл его жизни. Доказать, что он – не ошибка, что он способен сделать что-то хорошее, несмотря на дар. Но сейчас Генри понял нечто гораздо большее: он понял, в чем смысл всех жизней, всех смертей, всего волшебства на свете. Он столько слышал от разных людей и существ осколки этого знания, но только теперь оно дошло до него полностью.
– Это все одно и то же, – без голоса прошептал он, и это понимание ударило его прямо в сердце.
Все на свете – одно и то же: жизнь, волшебство, любовь, дары, воображение, золотые нити между людьми. Все соткано из одной материи, отделяющей живое от мертвого. Волшебники и существа созданы вот из этой чистой жизни, а в волшебные места и предметы мастера были способны вложить небольшую ее искру.
Мир волшебства – это мир самой жизни, но в то же время, в то же самое время, это и мир смерти, потому что питают его те, кто умирает. Искра их жизни пополняет чистое волшебство, а оно в свою очередь питает королевство и создает новые жизни. Чем лучше был человек при жизни, тем больше силы он отдает, когда умирает. Плохие просто гаснут. От них ничего не остается.
Сердце волшебства, сгусток чистой жизни, давало каждому чуть больше этой силы, чем положено иметь человеческому существу, но, используя свой дар, создавая что-то прекрасное, люди расплачивались и возвращали долг. Вот так и устроено королевство мудрого Барса: ты больше отдаешь, но больше и получаешь.
Дар Генри способен пополнять свои запасы жизни за счет других, дар Эдварда, наоборот, отдает другим из своего запаса. Все на свете – одно и то же, это золотое сияние бесконечно отдают и забирают, так и живет королевство.
А значит, можно сделать только одно. Генри закрыл глаза, пытаясь найти мир волшебства, нащупать его во тьме. Огонь мог краешком, чуть-чуть заглядывать туда, но сейчас Генри нужен был не краешек, а самое сердце этого золотого места. Глазами его не найдешь, но Генри давно уже избавился от иллюзии, что говорить можно только с теми, кого видишь глазами.
«Помоги мне, – отчаянно подумал Генри, обращаясь к самому волшебству, к чистой жизни, созданной из тысяч лучших жизней, из плодов лучших даров, из любви и доброты; к месту, где ни личности, ни время, ни желания больше не имели значения. – Перси сказал, что сила мертвых сделала его Барсом, но это же все одно и то же: сила мертвых, сила жизни, сила волшебства. Пожалуйста, дай мне немного, чтобы я мог спасти Хью и королевство».
Ответа не было. Генри не знал, как этот ответ должен выглядеть, но он каждой клеткой чувствовал, что его нет, и бессильно разрыдался, лежа на земле.
«Я же умираю, – подумал он. – Странник никогда не ошибается: я здесь умру, я уже почти твой, я почти часть тебя, и ты меня точно слышишь, так помоги мне. Я знаю: все заканчивается, мои возможности заканчиваются, они исчерпаны, только одна осталась. Пожалуйста, на пять минут одолжи, а потом я все верну обратно, ты же видишь меня, видишь, что я говорю правду! Мне ничего не нужно, ничего, кроме этого. Мы все – и есть ты, королевство – и есть ты, так спаси его! Я знаю, что это против правил, знаю, что так не делают, но я верну все, все до последней капли».
И тогда Генри почувствовал: теплое золотое сияние влилось в каждую его клетку. Огонь восхищенно замер, он никогда еще не был таким сильным, таким могущественным и спокойным. Генри медленно выдохнул и поднялся. Пятно голубого неба над головой, круглое, как крышка, уже почти растаяло.
Генри обошел скамейку и остановился перед Хью, который продолжал без выражения смотреть на небо. Тот перевел на Генри взгляд своих золотых глаз и изменился в лице: он увидел. Взгляд существа лихорадочно заметался, оно пыталось сообразить, как избавиться от равного ему по силе. Генри опустился на одно колено, чтобы не нависать, и протянул Хью правую руку. Он никогда в жизни не чувствовал себя так глубоко в сердце бури.