Он крепко вцепился в ступеньки. Стена, по которой он взбирался лишь секундой ранее, вдруг натужно дернулась и с лязгом и клацаньем пришла в движение: она поднялась под углом и начала поворачиваться, пока не встала перпендикулярно своему первоначальному положению. Державшийся за скобы Мол повис, болтаясь над пропастью, глубину которой не мог оценить.
Похоже, комендант Садики потеряла терпение и решила провести следующий поединок без него.
Мол глянул вниз. Из пустоты поднимался восходящий поток воздуха. Далеко внизу, в сотнях метров, целый ряд уровней раскрылся, словно клапаны и желудочки некоего колоссального механического сердца, и на мгновение он решил, что мельком сумел увидеть их — вращающиеся турбины в самой сердцевине тюрьмы, вал, приводящий в движение весь этот изощренный механизм.
Наконец с дребезжащим лязгом внутренности тюрьмы встали на место.
Мол висел, держась за скобы, и выжидал.
Потом наступила тишина.
Восходящий воздушный поток внезапно стал очень холодным, и забрак понял, что плечи у него болят и что он не сможет висеть здесь вечно. Но у него уже не осталось ни малейшего представления о том, куда ему двигаться, — он знал только, что искусственная гравитация «Улья-7» тянет его в пустоту, где установленные в сердцевине космической станции шестерни неминуемо сотрут его в порошок.
Он распространил свои чувства, стараясь получить представление об окружающем пространстве — где ближайший выход или хотя бы ближайшая стена.
Что-то коснулось его затылка, что-то мягкое и склизкое.
Подняв взгляд, он увидел, что пространство вокруг него затянуто чем-то вроде свисающей нитями паутины.
Когда-то эти нити могли быть коконами, но, когда тюрьма реконфигурировалась, их порвало на части, и теперь они трепетали в потоках воздуха, поднимавшегося снизу.
Мол прищурился. «Паутинки» подергивались: по ним сновали тысячи крохотных живых существ, их белые тельца мельтешили на шелковых нитях. Они походили на...
Внезапно скобы в его ладонях завибрировали.
Мол ухватился крепче, ощущая, как вся поверхность трясется у него над головой. В отличие от механического рева, который он слышал лишь недавно, это было присутствие чего-то необычайного и живого, скользившего по стальным пластинам, ранее бывшим стеной, — той, ухватившись за которую он сейчас висел. Вес существа заставлял сами опоры прогибаться и деформироваться под ним.
Сайрокс. Волкочервъ «Улья-7».
Должно быть, шум вспугнул его и привел сюда, к Молу.
Он был уже очень близко. Мол понял, что эта реконфигурация «Улья», вероятно, привела его прямо к гнезду, где червь выводил потомство — например, вон тех личинок. Сделала ли комендант это намеренно? Был ли это его следущий поединок, в конце концов?
Случайно или намеренно — это едва ли имело значение. Он ощущал, как существо движется по туннелю прямо над его головой, словно волны перистальтики по кишечнику.
Прищурясь, Мол вглядывался в темноту, пока не различил смутные очертания чего-то, как он надеялся, бывшего стеной, в пятнадцати метрах перед собой. Перебирая по скобам руками, он двинулся вперед. Он не знал точно, зачем ему надо именно туда, но не собирался болтаться здесь, прямо под этой тварью, прогибавшей стены и создававшей ощущение, будто она может продавить стальные пластины и в любой момент рухнуть ему на голову.
Омерзительная тяжесть червя скользила над его головой с той же скоростью, как будто существо ощутило близость ситха. Мол понимал, где находится тварь, по более громкому, чем обычно, поскрипыванию металла, по выскакивающим из прогибающихся и смещающихся панелей болтам и заклепкам.
«Что тебе нужно?»
Тварь снова остановилась, будто в поисках чего-то. Распространив свои чувства, Мол услышал, как в мозгу взорвался поток голосов — их были сотни, они сплетались в иррациональный клубок смятения и боли. Заключенные.
Все, кого пожрал червь с тех пор, как поселился здесь. Пронзительные вопли. Сумасшедший, нечленораздельный хохот. Клятвы о мести, которые никогда не будут исполнены. Мольбы о пощаде, которой не будет. Как будто в его мозгу распахнулась настежь дверь убежища, впустив в сознание волну бессвязных воплей, отдельных выкриков и обрывков фраз, произнесенных в отчаянии.
...клянусь, я...
...убью тебя и порву твою проклятую рожу на...
...мне больно он ест мою...
...я горю мне нельзя...
...спасите меня здесь как будто в...
...во тьме, в яме, я не могу...
...бежать этой боли нет конца когда оно...
...высасывает из меня кровь я не чувствую рук я...
...ослеп он залез ко мне...
...в голову что эта тварь делает с моими...
...мозгами мы сожрем...
...МЫ СОЖРЕМ...
Мол добрался до стены и качнулся всем телом вперед; во тьме его ноги нащупали узкую опору рядом с бывшими ступеньками — возможно, сантиметра три шириной, но достаточно, чтобы перенести туда массу тела.
Он прижался спиной к стене и раскинул руки, чтобы сохранить равновесие, и стоял так, пока не сосчитал до десяти. К этому моменту медленно ползущий над головой червь уже скрылся там, где ситх не мог слышать и чувствовать его, утащил свою бледную тушу с неспешной уверенностью существа, осознающего исключительность занимаемого им положения и не видящего необходимости торопиться.
Мол выдохнул и более пристально осмотрел место, где оказался. Маленький уступ, на котором он стоял, окружал вытянутую платформу, только что образованную тремя пересекающимися панелями, висевшими на шарнирах. Он попробовал на них опереться. Ни одна не казалась особо надежной.
«Хватит и этого».
Ударив ногой по панели в центре, он увидел, как она распахнулась, явив узкий арочный проем, из которого исходило слабое оранжево-желтое свечение, подернутое дымкой холодной металлической пыли.
Он проскочил внутрь и побежал.
59САЙРОКС
Червь познал тьму.
Слепой от рождения и лишенный сознания в традиционном смысле этого слова, он не знал, что его называют сайроксом. Как далеко он забрался от дома, тоже вряд ли имело значение. На Монсоларе, его родной планете, представителей его вида почитали на протяжении тысяч лет, им поклонялись как божествам и боялись, словно чумы; шелковистые тенета, из которых они устраивали свои гнезда на верхних ветвях деревьев, полнились ночными кошмарами местных племен.
Многие поколения старейшин и жрецов благоговейным шепотом рассказывали о толстом, бледном волкочерве, обитающем в дремучих джунглях. Среди их культурного наследия имелись песни смерти и резные идолы существа, чей коллективный разум знал о душах всех, кого оно сожрало, запертых навечно и обреченных на постоянные муки, чтобы утолять его нескончаемый голод.
Червь познал голод.
Хорошо знакомым с повадками волкочервя эта тварь внушала ужас, однако происхождение ее было низменным. Каждый год бесчисленные триллионы только что вылупившихся куколок роились в шелковистых верхушках палаточных деревьев. Подрастая, они падали из своих гнезд в реки, ручьи и болота, чтобы поселиться в желудках и кишечном тракте тех, кто оказался достаточно глуп, чтобы пить нефильтрованную воду. Росли они медленно: иногда проходило несколько лет, пока червь увеличивался в размерах во внутренностях своего хозяина.
Именно в тонком кишечнике заключенного-монсоларца по имени Валид Негма, которого иначе уже давно забыли бы, волкочервь и прибыл в «Улей-7» три года назад. Негма умер ничем не примечательной смертью спустя несколько секунд после начала своего самого первого поединка, но обитавшая в его внутренностях личинка сайрокса — на тот момент всего лишь несколько миллиметров длиной — выжила. По сути, она поглотила сознание Негмы буквально сразу после гибели его тела, поэтому он стал первой из сотен душ, оказавшихся запертыми в сознании волкочервя.
Вскоре их должно стать больше. Намного больше.
Волкочервь обрел здесь дом, его тело питала кровь умиравших заключенных, его сознание стало вместилищем ужасов, тюрьмой внутри тюрьмы, где все разумные и неразумные существа, которых он пожрал, обречены отмерять вечность мерилом бесконечных страданий. Он отложил бесчисленное количество личинок, и они продолжали расти здесь, страдая от голода и становясь все больше, но никто из них даже близко не мог сравниться по размеру с самим волкочервем.
Теперь, по-прежнему слепой, как в тот день, когда он появился на свет, червь осознавал себя лишь как огромную и бесконечно обновляющуюся коллекцию криков и боли. Он думал о себе — в те редкие моменты, когда он вообще думал, — как о коллективном разуме, не как «я», а как «мы», не как «мое», а как «наше». Не нуждаясь ни в сне, ни в отдыхе, он познал одни лишь бесконечные муки существ, чьей кровью питался, непрерывно скользя по этим переменчивым шахтам и туннелям.
И голод.
Вечный голод.
60ВРЕМЯ ЗАКРЫТИЯ
— Эоган.
Юноша посмотрел на отца, распростертого на койке. С тех пор как сын принес его из морга обратно в камеру, старик заговорил впервые. Его голос был слаб, но на удивление четок.
— Он идет.
— Кто?
— Радик. — Сделав над собой, казалось, неимоверное усилие, Артаган Труакс приподнялся на локтях и взглянул в лицо сыну. — Идет... чтобы... убить меня.
— Но я думал, ты спас ему жизнь!
— Неважно. — Старик покачал головой. — Когда я помог забраку вызвать сюда «Бандо Гора»...
— Но...
— Тише, малыш. — Голос Артагана стал тверже, в нем зазвенели остатки былой силы. — Я должен еще... что-то тебе сказать. Чего я никогда... не говорил раньше.
Эоган ждал.
— Еще до твоего рождения... мы с твоей матерью... состояли в «Бандо Гора». Думали, они знают тайны Галактики. Это был неверный путь, но... тогда мы не понимали этого. Даже когда... — Артаган прерывисто вдохнул. — Даже после ее смерти. Я остался с ними. Ты был совсем ребенком. Выхода не было.