есколько раз проведёт проверку соответствия. Потом мигнула зелёная панель: готово.
— Я и сам чувствую, — сказал император панели, подошёл и уселся в кресло. Обстановка здесь была скудна: два кресла, стол, деловой диванчик. Не для того, чтобы лежать, чтобы сидеть. Из кресла императора была хорошо видна вся комната. И его ученик, который щёлкает крепёжными застёжками на шлеме и маске, отстёгивает их и аккуратно кладёт на столик.
Как всегда, произошёл рефлекторный перебой в дыхательной системе, который зависел исключительно от реакции датчиковой аппаратуры на состояние микростресса. Так люди непроизвольно задерживают дыхание в момент возможной физической или психологической опасности. Только за Тёмного лорда это сделала аппаратура. Потом Вейдер повернулся.
Император давно перестал обращать внимание на внешние данные своего ученика. Один раз уже поплакал. Хватит. Привычный взгляд был скорей взглядом врача, который ищет отклонения от обычного состояния под условным названием «норма». Или, возможно, улучшения в нём. Одно только ощущение было не отменяемо. Но оно давно вошло в обычный набор ощущений и не идентифицировалось как что-то особенное. А вот любому другому это в глаза бросилось. Не общее уродство находящегося перед ним человека. То, как он дышит. Точней, то, что он не дышит. При том, что звук его дыхания был гораздо более отчётлив, чем практически у всех прочих живых существ.
Нашейный медицинский воротник — Вейдер мрачно звал его ошейником — включал в себя несколько биосовместимых гибких трубок, которые через надрез в горле были вживлены прямо в гортань. Лицо при этом оставалось свободным от проводов и аппаратуры, но лицо и не дышало. Не было тех вроде бы не заметных глазу лёгких движений крыльев носа, вдоха рта. Вроде бы — потому что, когда они отсутствовали, это неожиданно становилось очень заметно. Не сразу понятно — что, но пугающие ассоциации с мертвым лицом подсознание услужливо поставляло тут же. И только потом приходило осознание, что происходит, и сразу в некоторой мере успокоение. Потому что осознание приносило хотя бы понимание того, в чём дело и как это работает.
Человек не дышал, за него дышала аппаратура, минуя носоглотку. Место надреза долго определяли, в конечном счёте сделали его в верхней части гортани, хотя мнения медиков на этот счёт разделились. По крайней мере то, что было сделано, оправдывало себя. Этот медицински-хирургический способ был наиболее эффективен. Вживлённую аппаратуру пришлось долго подгонять под совместимость, зато не было ни пролежней, ни каких иных неприятностей с опутыванием проводами. Только после этого возникли серьёзные проблемы с речью. Всё же речь — не только движение языком и напряжение связок, но и определённая циркуляция воздуха в связках. Тем более что и напряжение связок тоже давалось первое время не просто с трудом — оно было технически опасно для способности дышать. Нет, Вейдер не онемел, но он долго учился говорить не просто новым голосом — иным способом. Связки, помимо того, что теперь при использовании их надо было вечно учитывать вживлённые дыхательные протезы, тоже ведь были повреждены, обожжены как при смертельной простуде. И дело было потом уже не в этом. Из-за необходимости заставить жить организм, который жить не мог, пришлось пойти на определённую его перестройку. Как здесь — дыхание машиной напрямую через надрез в горле. Кажется — ничего, а это заставило перестроить всю речевую и дыхательную систему. Извращались как могли.
Анакин долго учился быть лордом Вейдером.
Вейдер же с определённым, пусть хмурым, но удовлетворённым выражением на лице сел напротив.
— Когда-нибудь, — произнёс он, его и голос такого тембра, не искажённого маской, за его жизнь слышал только император, — эта маска меня добьёт. Безумно романтично, конечно — ходить во всём чёрном и не обнажать даже живую кисть от перчатки — но от этого такие пролежни заработать можно…
— Всё романтично, когда со стороны, — кивнул император. — Потому в Империал-сити ты пройдёшь профилактику по всем правилам.
— Вы снова за своё.
— Угу. Сколько раз ты её проходил за последние четыре года?
— Ни разу.
— С чем тебя и поздравляю.
— Зато мой личный рекорд э-э… водных процедур — три с половиной часа, — внезапно хмыкнул Тёмный лорд. — При помощи дроидов, конечно.
— Спринтер, — определил император.
Два человека усмехнулись друг другу. Император машинальным жестом потёр одну из обвисших щёк.
— Вейдер, — сказал он, — мне это надоело.
— Да неужели? — спросил Тёмный лорд, продолжая играть в несерьёзность.
Он-то знал этот тон. Мог и не знать, всё равно сейчас слышал. Холодная, расчётливая злость. Непреклонная воля. Неотменяемое решение.
— Я был слаб на Звезде и нёс всякую чушь, — император взглянул на него в упор. — Полгода. Осталось полгода! Нет, Вейдер, не полгода. Мы с тобой будем жить — долго. Назло всем энфэшникам. Более того, я сделаю всё, чтобы ты стал меньшим инвалидом, чем ты есть, — злость перешла в ожесточённость. — Но это пока мечты, — карие глаза императора по холоду не уступали прозрачным голубым льдинкам. — Первый и насущный вопрос: вычислить и раздавить эту гадину.
— Гадину?
— Я так считаю.
— Раздавить?
Император вгляделся в своего ученика, чтобы подтвердить, что не ошибся. Вейдер иронизировал. Развалясь в кресле, его ученик позволил себя каплю чёрного юмора, и капля эта была размером с фонтан. Насмешливые серые глаза смотрели на дорого и любимого учителя.
— Мы с вами, мой уважаемый мастер — напомните, если я ошибаюсь — двадцать пять лет тому назад раздавили Храм джедаев. И что изменилось?
Палпатин попытался изобразить суровость. Не получилось. Его собственные глаза смеялись.
— Непочтительный ты отрок.
— Право имею, — кивнул главнокомандующий имперских вооружённых сил, по совместительству — его ученик и ребёнок. — С моим, как вы видите, здоровьем, я вполне могу по праву инвалида двадцать лет сидеть в репульсионном кресле и доставать всех мемуарами в стиле: вот был я молод…
— Анакин.
— А?
— А ведь ты не шутишь.
— Да, — кивнул Вейдер. — Я думал достаточно много в последнее время. Знаете, учитель, кое в чём вы правы. Меня заставляет размышлять только экстремальная ситуация. В том случае — элементарный страх.
— Да? — индифферентно спросил император.
— Да, — взгляд Тёмного лорда был тяжёлым. — Я испугался, как не боялся за всю жизнь. Между прочим, за себя же испугался, — невесёлая усмешка. — Вы были скалой — и вдруг оказалось, что скалы нет. Я привык, что могу делать всё, что угодно — а вы перенесёте.
— Угу.
— Так вот, я испугался. Как десятилетний ребёнок, который обнаружил, что его родители смертны. Но поскольку мне всё-таки почти пятьдесят, страх заставил ещё и варить мой котелок, — он кивнул на шлем, лежащий на столике рядом с маской. — Думать. Делать выкладки. Переосмыслять. Мой ум устроен не так, как ваш. Не хуже, не лучше — не так. Именно поэтому… Представьте, я ведь размышлял почти о том же.
— О чём?
— Джедаи.
— А.
Тишина.
— Я бы выпил вина, — заявил Вейдер внезапно и поднялся. — Вам налить?
— Спаиваешь дедушку? — ухмыльнулся Палпатин. — Налей, налей. Немного.
Тот достал из небольшого бара бутылку, два бокала. Один налил почти доверху, в другой плеснул на треть. Наполненный на треть по воздуху отплыл к императору, а со своим Вейдер устроился обратно в кресле. Палпатин видел, как его мальчик поднёс лицо к бокалу и почти заглянул в него, как будто хотел убедиться в наличии содержимого. Анакин когда-то любил нюхать всё, прежде чем попробовать на вкус. Рефлексы не вывелись с годами.
Посмотрев в бокал, Вейдер сделал аккуратный глоток. Ещё. Как будто проверял проходимость горла. Проходимость была нормальной, и Вейдер удовлетворённо откинулся в кресле, обхватив бокал перчатками обеих рук.
А Палпатин выпил залпом. Отправил на столик рядом и взглянул на ученика.
— Я тогда не думал о Люке или Мотме, — сказал Вейдер. — В том смысле, в котором думаю сейчас. Не думал о совпадениях. Не думал о том, что кто-то с кем-то связался. Но я чувствовал… ситх, да я это видел. Я видел этот ужас. Нерассуждающий. Фанатичный. На Беспине я был тоже хорош, но всё же. Когда тебе говорят, что это — твой отец, обычно всё-таки не бросаются в пропасть.
— Не отец, а ситх. Зло, которое соблазняет отцовством.
— Вот именно.
Учитель и ученик обменялись взглядом. Такое было тысячу лет назад. Понимание на уровне интуиции — не слов.
— Я подумал о джедаях. Это ведь они. Я помню лицо Оби-Вана, который шёл меня убивать. Такой же нерассуждающий страх перед открывшейся бездной. Он не видел меня, он видел исчадие тьмы. Оно меня захватило, и я — уже не я.
— Фанатизм…
— Да. Помните?
— Конечно, помню, — невесело ответил император.
— Тот же Мейс. Ну, о нём разговор особый. Но весь Храм! Весь. У них так же менялись лица. Они шли на врага. Нет. На Врага. Понимаете?
— Да.
Палпатин не мешал ему думать. Это было очень важно.
— Дети. Почти все дети, которые достигли сознательного возраста. Все подростки однозначно. Ладно. Это было тошнотворно, но это я как-то пережил. Но когда десятилетний ребёнок идёт на тебя со включённым учебным мечом…
— Анакин!
— А?..
— Держи себя в руках. У тебя дыхание булькать начинает.
И бокал давит рука.
— Извините, учитель, — Вейдер рассмеялся, именно с бульканьем и хрипом. Посмотрел на осколки бокала вперемешку с вином, частично на перчатках, частично на полу. — Кажется, должен был и позабыть, сколько всего случилось, в том числе и со мной — а помню.
— Да, — кивнул Палпатин. — Я это тоже помню. Сколько я с ними работал… Какой возраст мы сочли пределом для возможной переделки?
— Три! — яростно выкрикнул Вейдер. — Три! Года!
— Я сказал — успокойся.
Этим тоном можно было в прорубь опускать. Вейдер вздрогнул и медленно расслабился в кресле. Осколки вперемешку с вином отделились от пола и перчаток и поплыли к утилизатору. Палпатин им помог.