Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса — страница 88 из 118

Игры и жизнь

Два отчёта

«Исполнитель» в который раз скользил в гиперпространстве. Тень, размазанная на миллиарды километров скоростью, превышающей скорость света в сотни раз. Исполнитель. Палач. Хороший корабль. Исполнительный — хищный, хищный… Адмирал Пиетт не задавал вопросов. Но сперва беспокоился за корабль. Всё же частый пунктир выпадов и нырков в гиперпространство чреват опасностью поломки. Но корабль выдержал. Не то что выдержал — не заметил. И место беспокойства заняла гордость. «Исполнитель» исправно выныривал в реальный космос — и птицей уходил обратно.

Исполнитель. Экзекьютер. Палач.

Корабль-призрак, хм? Корабль-возмездие. Императору казалось, он чувствовал: корабль знает, что его хотели убить. Крестокрылом о капитанский мостик, нырком на станцию разрушения. Сминанием за секунду палуб и перегородок, спрессованностью металла и пластика пополам с мясом и кровью. А потом добавить огня. «Исполнитель» знал, что его хотели убить. Он тоже шёл в бой. И он ещё скажет своё слово.

Огнём.

Пока же есть пауза. Передышка. Корабль призраком скользит по изнанке мира. Вейдер ушёл «медитировать». А перед ним, императором, лежала распечатка трауновского отчёта. Принять, записать — запротоколировать. А потом ещё раз подумать и перечесть.

Основные результаты научной экспедиции гранд-адмирала Трауна.

Первое. Найдено и взято на исследование несколько космических объектов (обломки породы), попавших в нашу галактику из межгалактического пространства (из других галактик) с вкраплениями в них органических элементов. Главную ценность представил собой кусок породы, на десять процентов состоящий из вмёрзшей в него органики (протоплазма?). Результаты исследования показали отсутствие мидихлориан в органике иногалактического происхождения.

Второе. Произведён эксперимент по восприятию мира на границе галактики приписанными к флоту Трауна одарёнными. Серия экспериментов показала, что восприятие форсьюзеров на границе галактики схлопывается. Первоначально это объяснялось отсутствием за пределами галактики неорганических, а главное — органических объектов, пригодных для восприятия. Однако при осознанно поставленной задаче ряд независимых друг от друга форсьюзеров выдали одинаковый результат. Как ни невозможно это осознать, но за пределами галактики они не в состоянии ощутить саму Силу. При этом диапазон их восприятия был достаточно велик, и ровно на том же расстоянии по направленном не вовне, а к ядру галактике, и Сила, и объекты в ней были воспринимаемы ими достаточно чётко.

Восприятие большинства форсьзеров глохнет за пределами галактики. Все форсьюзеры утверждают, что не ощущают энергетической сетки Силы за пределами галактики. За пределами галактики не существует микроорганизмов, обеспечивающих связь с Силой.

Третье.

Разрушение органики иногалактического происхождения при попадании в определённый температурный режим происходит необычайно быстро.

Гранд-адмирал воздержался от выводов. Не потому, что их не сделал. Скорей всего, он давно сформулировал на основании этих данных рабочую гипотезу. И не одну. Ум живого существа устроен так, что не может просто воспринимать информацию. В нём не уместятся разрозненные факты. Для того чтобы запомнить факты, их обязательно надо связать. А это уже — конструкция разума. Гипотеза. Иначе не бывает. Таков ум высокоразвитого существа. Но Траун постарался вычленить голые факты, чтобы император, в свою очередь, не преодолевал в своих выводах ещё и чужую гипотезу. Хотя, может быть, лично уму Палпатина это могло быть даже полезно. Он любил отталкиваться от чужих версий. Сначала подумать самому. Потом поговорить с умными людьми и алиенами. Ситхами и неситхами. Его пальцы, сейчас чуть менее подвижные в суставах, оттого слегка скрюченные и напоминающие лапу хищной птицы, коснулись листа распечатки. Повели кончиками. Информация исследований Трауна любопытным образом накладывалась на недавнее озарение. О том, что действовать как через Силу можно и без Силы.

Ой ли? Это гипотеза, не факт. Факт заключался в том, что Кеноби был с чем-то соединён. С тем миром, откуда его выплюнуло. И куда вплюнуло?.. Ладно, об этом — потом. Мир, который он прочно называет миром Великой Силы. И который таковым, скорей всего, и является. Кеноби ведь узнал — голоса. Те, что направили его силу на Рину. То же ощущение долженствования того, что ему надо сделать. Ощущение правильности единственного действия. Потребность его выполнить. Палпатин прикрыл глаза. Кэмер, Анакин, Люк. Действия, совершаемые при помощи и по голосу Великой Силы. И, возможно, ею. Предположим, что Кэмера в конце поединка на какую-то секунду оглушили. Так, что он не совершил простейших действий. Не схватил меч, не двинул Кеноби Силой, не выстрелил в него из бластера, не повернулся, чтобы добить Джинна. Вместо этого не просто затормозил — подставился под удар. Предположим, что подобное произошло с Анакином, который тоже действовал глупо. Предположим, что морок, длившийся несколько мгновений боя, трансформировался в обычной жизни в четырёхлетний ступор, полный соплей по сыну.

Конечно, эта версия во многом снимает вину с его любимых детей, и оттого мила сердцу самого Палпатина, и он необъективен — но предположим. Предположим, что так и есть.

И в этом случае всё равно любая глупость на солидный процент оставалась делом сугубо добровольным. Что и доказал Вейдер, послав свою «кровиночку» к чёрту. Точней, использовав его как элемент комбинации. Может же, может! — как с Амидалой. Но не хотел. Тупое упрямое замыкание с полного согласия замкнувшегося индивида.

Нет эмоций, есть покой. А если есть эмоции — тебе же от них будет хуже. Мммм, как сказал бы зелёный гремлин. Освободись, помедитируй. Отключись от эмоций. Они доведут до такого …

А что, правота его подтверждена практикой. Тот же Мустафар… Палпатин вздохнул, быстро и резко. Это сейчас Вейдер может проанализировать, разложить. Потому что — прогорело. А тогда… Он-то знал, что хуже всего бывает на стадии умирания любви. Точней, на стадии прозрения истинного лица любимого существа. Да и своего, наверно. Без золотой маски любови, которая требует от существа совсем не того, что нужно ему. То, что нужно — ей. Любовь — хищница, паразит на мозгах человека. Крючок любви крепко вонзён в требуху. И на стадии освобождения от морока он сильно начинает ощущаться. И боль в кишках принимается за обострённую боль любви. Метания. Искания встреч (почаще, почаще), которые нужны не потому (как думают), что без любимого лица не можешь жить, что вода оно и воздух. А потому что гаснущий огонь требует топлива. И всё больше. Всё чаще. Ибо идёт дождь, а дрова всё более гнилы и непригодны.

И оттого сильней боль. Ссоры, скандалы. Пылкие примирения. Эка, керосинчику в дрова ливанули. Как жарко горит наше любовное пламя! Как тухло пахнет…

А связка остаётся. Именно связка. Связывание в одно. Верёвки трут. Привычка к вдавленным в тело верёвкам. Привычка к плотному прилеганию спина спиной. К тяжёлому дыханию рядом.

Любовь. За такой любовью всегда идёт усталость. Ежели свободно существо. Палпатин невесело усмехнулся. Вот и на них отыгрались — тоже. Привязка благодарности и любви. Пошла она, эта любовь. От неё только смерти больше.

Но именно из-за того, что чувство себя изживало, Анакина и скрутило. Ровное пламя не так заметно, как то гаснущий до углей, то рвущий до неба яростный огонь, подпитанный горючим. В умирающей любви, умирания которой не хотят видеть — всё и происходит. Вот то неровное чувство и сбросило его в огонь. Что сказать? То же, что и Йода: не люби. Целей будешь.

Сбился с темы? Нет. Пожалуй, нащупывает пути. Кругами, за ниточки отпущенных событий.

Нет эмоций, есть покой.

Нет невежества, есть знание.

Нет страсти, есть ясность ума.

Нет хаоса, есть гармония.

Нет смерти, есть Великая Сила.

Ну-ну. Строчки, отчеканенные в его голове, как у какого-то правоверного джедая. Выкристаллизованное пятистрочье. Из какой древности. Из той, в которой не было только Храма — нормального космического сообщения. Отзвуки веры…

Веры. Устаревшей религии. А что? Нет разве? Вера, религия, связь. Связь этого мира с миром Великой Силы. Гармония, Знание, Покой. С большой буквы. Устоявшиеся категории идеального состояния мира. Джедаи, которые гасили в себе любое чувство. Считали помехой эмоциональный фон. Они не мазохисты. Отношения Ордена и государства — отдельная тема. А вот техники очищения живого существа от эмоций, чтобы оно могло воспринимать Великую Силу без помех — к политике отношения не имеет. Только к внутренней духовной практике. В некотором смысле имеет отношение к этике. Не этике обращения с миром живых существ, а этике обращения с миром Великой Силы. Или скорей… гигиене. Сильный эмоциональный фон не даёт слушать Силу. Вместо этого существо слышит себя. Но при этом оно ещё передаёт свой эмоциональный поток Силе. По Силе проходит волна. А Силе волна не нужна. Судя по всему, её нормальное состояние — гармоничный покой. Ровный энергетический фон? Не значит, что он не развивается. Но развивается сам, по собственным гармоническим законам. Живое существо не должно…

Вообще, гармонии Великой Силы очень мешает органическая жизнь, внезапно подумал император. Улыбнулся своей мысли. Затем улыбка исчезла. Он задумался. Так оно и есть. Великой Силе очень мешает белковое образование под названием жизнь. Дисгармоничная. Пожирающая самою себя для того, чтобы жить дальше. Вспыхивающую дымным пламенем эмоций. Ни разу не поддающуюся контролю. Жизнь сама не знает, чего хочет. Убьёт, а то и совершит самоубийство. Зачем Великой Силе нужны отростки в виде живых существ? Тем более разумных.

Зачем Великой Силе понадобилось порождать жизнь? Жизнь — что микроб…

Он зацепился за эту мысль. Непроизвольно. Будто впился крючок. В основание головного мозга. Жизнь — что микроб. Микробы… Какие микробы? А, ну да. Великая Сила — мидихлориане, которые, конечно, не микробы, но простейшие микроорганизмы. А по отрывочным фрагментам, сохранившимся после уничтожения библиотеки на Аркании, был такой учёный-ситх Сайндрис Вел, и он считал, что мидихлориане после налаживания прочных пространственных связей распространились по галактике подобно эпидемии. Отсюда аналогия с микробом, безусловно…

Палпатин неожиданно для себя резким движением выдернул руки, с силой вдавил основания ладоней в виски. Стоп. Что-то здесь есть. Что-то необычайно важное. Думай.

Здесь, на «Исполнителе», среди прочих ячеек электронной системы, доступные лишь для Вейдера, императора и их учеников — хранились дубликаты всех тех записей и книг, которые удалось спасти от времени и идеологического вандализма живых существ. Записи и книги одарённых. Одарённых как таковых. Как бы их потом ни называли.

Что-то передавалось из поколения в поколение по ситховской цепочке. Что-то (очень многое) обнаружилось в джедайском Храме. За четверть века Империи всячески поощрялись поиски и разработки того, что могло остаться от подобных существ и школ. Ситхов, джедаев — не важно. От тех времён, когда не было ни ситхов, ни джедаев. Не было терминов таких. Было другое. То, что открывалось со страниц старых записей. Из скрипов и шорохов полустёртых голосовых дорожек.

Безграничное удивление. То ли ужас, то ли восторг. Тот удивительный факт, что, за небольшим исключением, на всех планетах галактики, среди всех видов, во всех секторах — ряд существ обладал возможностью чувствовать мир совершенно особым образом. В эпоху первых контактов, при столкновении двух чуждых друг другу видов, одарённые представители их обоих ощущали себя близкими и родными — и чуждыми тем двум, к которым каждый из них биологически принадлежал.

Одарённые. Как бы у каждого из видов ни работали мозги. Сколь чуждым ни был стиль мышления. Культура, само проявление жизни. Отдельные представители разных видов, которые обладали чувством, недоступным большинству их собратьев, встречались лицом к лицу — и с изумлением понимали, что это лица — своих. Они порой способствовали погашению конфликтов и войн… а подчас их только раздували. Первое вошло в учебники, второе — нет. Конечно, одарённым было гораздо легче понять и договориться друг с другом. Но именно друг с другом. А не с собственными представителями военных и властных структур. Их чаще воспринимали как пособников врага — их, способных напрямую войти в контакт с представителем другого вида. И гораздо чаще, нежели чем патриотическая помощь в дипломатических кругах, происходило иное. Одарённые двух видов, столкнувшихся на пространствах войны, оставляли два своих вида грызть глотки друг другу. Объединялись и уходили. Вместе. Создавали сообщества. Для себя.

Тогда, кстати, ещё ничего не было известно о мидихлорианах. Да и об одарённых — не много.

История покорения пространства и объединения галактики была долгой, полной крови и войн. Одарённые были лишь довеском. Иногда на них обращали внимание. По личным или случайно политическим причинам. Чаще — нет. Они были сильно заняты сами собой, изучением того, кто они такие и ощупыванием мира вокруг себя. Очень редко влезали в общегалактические дела. Разве что случайно. Таким образом, галактика, конечно, знала, что существуют паранормальные существа. Но — вскользь и рядом. Их способности не слишком котировались в сравнении с лучевым, лазерным, химическим и бактериологическим оружием массового поражения. Стратегией, тактикой, дипломатией, политикой…

Таковых групп было образовано множество. Более или менее крупных. В разное время они то объединялись между собой, то вновь распадались. Иногда мирно, иногда с конфликтом. Часто, в лучших традициях окружающего их мира — с конфликтом вооружённым. Храм же возник, когда возникла Республика… то есть одно, достаточно крупное государство. Которое смогло разгрести наиболее важные завалы и обратить внимание на окружающий его мир. Оценить опасность. Или полезность того, что его составляет. И смочь содержать при себе достаточно крупное объединение — форсьюзеров. Именно тогда впервые и появился этот термин.

Одарённые-форсьюзеры. Объединение при объединении. Храм при государстве. Храм одарённых, которые стали — на государственном уровне — впервые изучать сами себя.

На — государственном уровне.

Палпатин вздохнул и потёр глаза. Он не просто чувствовал — знал, что есть вещь, событие, или же просто — цепочка фактов, которая практически что лежит на поверхности, практически на него смотрит. И не только на него. Это нечто смотрело на весь мир, спокойными, холодновато-зелёными глазами и…

Интересно, откуда такой образ? Холодновато-зелёные глаза?

Палпатин прошёлся обратно по цепочке образов. Холодновато-зелёные глаза… мидихлориане… А верно. Именно таким цветом были изображены эти микроорганизмы в любом учебном пособии. В любом научном труде. Если смотреть в микроскоп, то микроскоп отображал их именно так. Чуть-чуть зеленоватые.

Император подумал про Рика. Увидел воочию, услышал его спокойный, низковатый глосс. Эрикен был педант. Педант с научным складом ума, склонный к дотошности и скрупулёзности. То, что такому человеку пришлось стать шпионом и бойцом — всё та же неизжитая проблема их существования: слишком мало. Их слишком мало для того, чтобы самые талантливые и одарённые к Силе существа могли остаться вдали от войны. И заниматься тем, к чему у них был талант. Рика тянуло к науке, к сложным логическим и научным построениям. К философии. К самокопательству. Но при этом он был прекрасный стратег, руководитель, командир. Помимо того, что — сильный форсьюзер. Вся их четвёрка была одарена. В том первом выпущенном во взрослую жизнь поколении. Каждый из них был форсьюзер, ситх, боец. Рик ещё — учёный. Мара сочиняла стихи и пела на них песни. Тийен мог собрать корабль с закрытыми глазами — и получил, между прочим, помимо неофициального форсьюзерского — официальное высшее инженерное образование. Рина… Рина была особой. Её талант, у единственной изо всех, лежал именно в области форсы. Талант к убийству. Но всё-таки иногда Палпатину казалось, что там скрывается — больше. Что за убийством есть что-то, что пока не проявилось в мир. Потому, что она так и не ушла из той чёрной бездне, в которую погрузилась в свои четыре года. Так и осталась на мёртвом корабле. И не хотела возвращаться. Сама — не хотела.

Нашла свою природу — или же, как Анакин в юности, ещё не доубивала?

Её дело.

Что-то не туда занесли его мысли. Мара. Тийен. Рина. Рик. Эрикен. Педант Эрикен. Услышать бы, что тот по этому поводу сог сказать…

Палпатин немного подумал, обнаруживая тишину вокруг и рядом. Будто вся галактика, опутанная полупрозрачной, холодновато-зелёной сеткой, смотрела на него ожидающим отстранённым взглядом.

Если перевести образы в смысл.

Вот есть энергетическая сеть Силы, которая всё и во всём. А есть сеть мидихлориан, энергоёмких, связанных со всеобщей энергией существ, которые в теле живого существа образуют свою маленькую энергетическую сетку. Как и сетку в размере галактики. Примитивный энергетический обмен.

Сеть на сеть. Давно изучено и доказано то, что мидихлориане связаны между собою. Энергообменом. Микроуровень: в высшем многоклеточном. Макроуровень: на уровне всей своей совокупности. Той, что находится в галактике. Ну и что это даёт? Что им даёт этот простенький факт, который давно выяснен и зафиксирован? Учёными-одарёнными. Их обычными собратьями.

Две сетки на лице галактики. Светлая сетка энергии, всё породившей и всё поддерживающей. И зеленоватая сетка энергообмена мидихлориан, паразитов одновременно на энергии силы и живых существах. Мидихлориане питаются энергией, перерабатывают её и, в конечном счёте, на выходе выпускают свою.

Связь между этими простейшими — что? Тоже энергия. Сила?

Сила. Изначальный смысл слова: мощность приложения чего-то к чему-то. Энергия — не сила до тех пор, пока её к чему-то не прикладывают. Энергия — сила для живых существ. Они её используют в своих целях. Мидихлорианам она вообще нужна для жизни.

Приложение силы энергии как таковой — тоже известно. Энергия породила вселенную. Никакой мистики. Изначальная точка громадной концентрации не вещества — энергии, упакованной в одном кулаке. Мощь первого взрыва. То, что брызнуло во все стороны, создавая пространство, к нынешней материи не имело никакого отношения. Не вещество, энергия. Банальные, ученические вещи. Над которыми ломают голову триллионы учёных мужей и жён. Энергия, порождающая вещество. Энергия, как составляющая любого вещества. Она есть и в камне, и в дереве, и в корабле. И в том, что испускает человек со своим последним вздохом. В горящих шарах солнц, в мёртвых глыбах осколков планет, летящих в межгалактическом пространстве. В бесконечном и упорядоченном мире, в котором жизнь существа даже не вдох. Микрон от микрона. Даже не вспышка. Так.

Упорядоченный мир, двигающий махины солнц, махины галактик. И в этой упорядоченности возникли они… и что они хотят? Конкретные живые существа в конкретном мире? Мире, опутанном по рукам и ногам упорядоченной последовательностью масштабных законов, силовой паутиной — не вывернуться, не повернуть. Живи, осуществляйся. Есть свобода от сих до сих — промежуток, встроенный в механизм. И в том промежутке ты можешь быть кем угодно. Только поймай движение, только осуществи. Подхватит механика движения, будет двигать по заданному пути. Туда, куда движется большинство. Галактик, солнц, планет, общественных институтов, устремлений живых существ. Куда движется общество. На заданной высоте и глубине. Поймай поток, не думай. Нет, думай — но по существу. Не будет болеть, будет осуществляться. Жизнь будет трудна и одновременно проста, потому что станет реальным достижение цели. Горная река трудна для спуска. Но при умении, упорстве и труде — преодолима. Наверх же…

Старею, подумал император отстранённо. Есть простая задача: понять, что же такое они используют, что перекрывает энергетическую сетку мира. Энергетическую сетку мира! Палпатин внезапно рассмеялся, и смех отдал почти безумием. Это потрясающе, в самом деле. Несколько, другого слова не подобрать, придурков, занимающих центральные посты в галактическом централизованном государстве, маются сущей дурью, пытаясь перебороть… законы мира? Давайте попрыгаем, авось на тысячном прыжке отменится закон притяжения.

Болван, болван, болван… Великий общегалактический император. Ситх. Ага, император. Да, ситх… Вырасти на кораблях, скрываться по нижним ярусам разных планет, выживать, слушать бред, тёмный бред существа рядом, которое яростно, фанатично хранит в себе то, что осталось от Тёмной стороны силы, все ситховские практики, всю ярость, непримиримость, боль, тьму… Месть, война, месть… Вырасти в мире, который напоен багрово-чёрной ненавистью, быть в мире вымирающих, убитых, уничтоженных, подвергнутых геноциду, и смотришь в глаза учителю и знаешь: почему. Почему такое истребляли, почему такое не должно жить. Внешнее хладнокровие, внутренний огонь… Это было так давно… И желание, дурацкое желание молодого человека — выбраться наверх. Стать… стать… Тем, кем он стал.

Там легче, да? Легче наверху, просто в политике, от которой получаешь массу удовольствия. Интриги, реальные игры с жизнью и смертью, масса знаний и опыта, талант, прежде всего талант. Полнокровное бытиё… но оно уже разрушено, тем самым, багрово-чёрным ядом. Отравленный, пущенный в кровь поток. Рождённая на глубине рыба, которая не может, не умеет жить в верхних слоях…

Если бы всё было так просто. Помимо яда в крови — ещё и долг. Перед лицом учителя, за которым стояли мёртвые лица. Ощущение шаткой реечки под ногой: последний. Один, последний в мире. В мире, который забыл твоё лицо. Потому что ты миру — не нужен.

Ученики. И выживание. И политика. И острое желание: наполнить этот зажравшийся мир подобными себе. Такими, как Рина. Такими, как Вейдер. Анакин. Анакин, у которого было слишком много от того же яда. Он хотел изменить мир… под себя. Он жаждал той же глубины.

Попрыгай тысячу раз — может, притяжение отпустит. Погрози пальчиком солнцу — может, раньше взойдёт. Что им вообще было надо? Заключить бы договор, переформировать дышащее на ладан государство, встать во главе, растить его, править. Зачем поднимать от дел глаза, зачем грозить пальчиком солнцу, зачем прыгать? Не смешите меня, тоже мне — главком и император. Делом надо заниматься, делом! Они должны были… должны…

Да, должны. Талант — долженствование. Развивай — и будешь. Почему нет? Они и были. Они с Вейдером очень неординарные люди, и команда у них отличная. Империя получилась на славу.

А жизнь?

Задуматься так: а что им нужно? Чего мы хотим, чего не достаёт, вообще-то? Здоровье для Дарта Вейдера? Да. И для императора тоже. Но Мустафар… сам Мустафар… произошёл потому, что Анакин хотел…

Палпатин обнаружил себя стоящим у стены, обхватывающим руками. Анакин слишком много хотел. Полноты жизни. Полноты смерти. Полноты… сразу и всего. Лавы, любви, войны, разрушения, творения, боли. Любой эмоции, любого дела. Вечный бзик. Всегда чего-то искать. Нашёл, доискался. Инвалидности, лавы. Или нет? Иди не доискался? Что знает Палпатин о Вейдере? Что вообще знает император о своём сверхзамкнутом ученике? Больше, чем остальные. Меньше, чем нужно. Гораздо меньше. Догадывался о многом. Возможно, об очень многом. Но не до конца.

Слишком сильная привязка. Слишком сильная обособленность. Он никогда не мешал его мыслям, его дороге. Никогда не претендовал на него… старик.

Никогда?

Палпатин закусил губу. Вдохнул. Выдохнул. Скептически себе улыбнулся. О чём он думает? Зачем он думает? Ему надо понять, что за силу они используют, помимо Великой. А вместо этого — лицо его учителя. Его учеников. Пламя Мустафара. Через пространство — смех и ярость. Все умершие тени. Все живые глаза. Вся боль. Весь гнев. Всё преодоление. Всё то, что дрожало и переливалось в его руках.

Кого мы ищем во тьме? И зачем мы туда уходим? И для чего нам нужен огонь? И почему к концу жизни в нас остаётся только пепел? Извечное желание силы — для чего? Да для простого. Чтобы не раствориться в пустоте…

— …Учитель…

Рина

Рина — Кеноби.

_{(Стихи соученицы Рины Мары Джейд).}

Нет, я не говорю с тобой.

Мне в разговоре смысла нет.

Я просто продолжаю бой,

Которому немало лет.

Все взгляды — через этот взгляд.

Смотри внимательней, узнай.

Надеюсь, ты давно не рад

Быть в обществе моём, джедай.

Посланник Силы — без неё.

Поддержки Силы больше нет.

И где же мастерство твоё?

И где твой, извиняюсь, Свет?

И где уверенность твоя

В том, кто твой друг и кто твой враг?

Не сметь. И взглядом — на меня.

А ну-ка, говори мне, как

Ты право получил решать

Кто должен жить, как — умереть,

О свете радостно мечтать

И в лаве заживо гореть?

Кого ты братом называл?

Чью ты использовал жену?

Чьему ты сыну жизнь сломал?

Что? Сам сломал? Да ну, да ну…

Что? Вейдер предал и убил?

Что? Вейдер выбрал путь во Тьме?

Прости. Ты, кажется, забыл,

Что аргументы — не ко мне?

Со мной всё ясно: я убью

И не поморщусь. Ты — ответь.

Как это: говорить «люблю» —

Любил — и оставлять гореть?

Для блага разлучить детей,

Для блага сына натравить?..

Скажи, джедаец, без затей:

Ты сколько б с этим смог прожить

Без Силы, кодекса, судьбы,

Без оправдания про Свет?..

Ну что ж. Теперь здесь только мы.

Ситх и джедай. А Силы — нет.

— Хочешь чаю?

— Что?!

— Ты ещё подпрыгни, — посоветовала Рина Кеноби. — Как будто я предлагаю тебе яд. Ситхи тоже пьют чай. И едят. Мы ещё не настолько преобразовали свою сущность, чтобы питаться эманациями Великой Силы. Или кровью. Или излучениями, исходящими от живых существ в момент боли или смерти.

Кеноби с удивлением посмотрел на Рину. Она не шутила.

— Вы об этом думали? — спросил он непроизвольно. — Чтобы питаться эманациями…

Замолчал.

— Ты даже не представляешь, о каких вещах мы думали, — отозвалась она. — Боль тоже пища. Только хреновая, доложу я тебе. Так чай будешь?

— Ты думаешь, что можно?

— А что? Разве… — она запнулась и засмеялась. — Да, а не внутривенно ли… С ума сойти. С вашим миром Великой Силы, с рождением из пустоты, из…

— Стой. А как это вообще выглядело?

— Что?

— То, как я здесь появился.

— Не ручаюсь, что я всё это видела обычным зрением, — она фыркнула, — но зрелище было, мягко говоря, странным. Ты сконденсировался. Проступил контуром сквозь воздух. Потом туманом. Можно было почувствовать. Хотя бы как влагу. Потом ощутимей и сильней. А потом в какой-то момент это стало вполне обычным, пусть мокрым и тяжело дышащим телом.

— Одно проступало сквозь другое, — неожиданно для себя не просто спокойно — философски-раздумчиво — сказал Кеноби. — Постепенно. Вот как. А испарился я отсюда единомоментно.

— Да? — на него посмотрели с трезвым любопытством. — Испарился?

— Я испарился из этого мира.

— Поздравляю. А что сожгли в крематории?

— Где?

— В крематории Звезды смерти.

— А что там сожгли?

— Тело.

— Чьё?

— Твоё.

— Что?

Рина коротко фыркнула.

— Твоё тело, господин Кеноби. Что в этом странного? Ты же умер.

— Там не было моего тела. Я переместился в Силу полностью.

— Значит, на Звезде была коллективная галлюцинация. С формой, объёмом, твёрдая и вполне тяжёлая. И даже с брюшком.

Оби-Ван с искренним изумлением смотрел на Рину.

— А? — спросила она. — Ты не в курсе?

— Я перешёл в мир Великой Силы, — повторил он. — Я этому учился двадцать лет. У Куай-Гона на Татуине.

— Угу, — ответила она. — А я — у Экзар Куна на Явине. Обучение через Силу. Круто.

Насмешливые, холодные, недобрые глаза.

— А пошла ты… — неожиданно для себя ответил Оби-Ван.

— Никуда я не пойду, это мой корабль, — она на мгновенье стала чуть рассеянней, будто прислушивалась к другому. — Не знаю, Бен, что ты ощущал и что ты видел. А вот твоё тело на Звезде видела туча хренова народа. А ещё фиксировали дроиды. Так что это или крутая галлюцинация, или тебе что-то не договорили. Или причудилось.

Бен прикусил губу. Эта девица может соврать. Но зачем?

Незачем.

Девица же явственно продолжала концентрироваться на чём-то другом. Взгляд сквозь него становился всё более пустым. В какой-то момент он ощутил себя — туманом, и ощущение было столь режущим и неприятным, что он чуть не крикнул на неё, не тряхнул — но тут в её глаза вернулась жизнь, она сфокусировала взгляд на нём и сказала:

— Расслабься. Мы ещё тут будем решать удивительно важный вопрос, ушёл ты в Силу полностью или только в своей астральной оболочке.

— Этот вопрос важен, — неожиданно для себя агрессивно ответил Кеноби. Злость на себя за свой страх выплеснулась одновременно с облегчением. — Ты просто неумна, если не понимаешь. Возможность перехода в Силу напрямую, минуя смерть — вещь важная. Если я ничего не почувствовал, это ничего не значит. Пусть у меня была лёгкая смерть. Но если тело осталось, то это была именно смерть, а если нет, то переход. И значит, переход возможен. И эта возможность доказана тем, что я смог сюда вернуться.

Где-то на середине своего рассуждения Оби-Ван уже не мог пожаловаться на отсутствие внимания. Рина смотрела в упор.

— А ты прав, джедай. — сказала она. — Об этом я не подумала.

Бен даже опешил. Но признание было приятно. Хотя бы потому, что эта девчонка не собиралась льстить. В отсутствии лести есть преимущество. Если хвалят, то всерьёз. И всерьёз признают правоту.

Но признание правды в данном ситуации было не из тех, что доставляют радость. Судя по голосу Рины.

Но в таком случае, это должно быть хорошо для него, Оби-Вана?

Вслед за этим вопросом к себе его тут же вырвало вопросом вслух:

— Но сюда меня вернуло — зачем?

— Очень хороший вопрос, — сказала она. — Зачем.

Какое-то время они просто смотрели друг на друга.

— Миссия должна быть выполнена, — мягко сказала Рина. — Ей ничто не должно помешать.

Бен без удивления воспринял её слова. Мозг дёрнулся — как-то рефлекторно. А потом это прошло.

— Да, — проговорил он. — Миссия должна была быть выполнена. Раньше или позже.

Обессилев от предыдущего штормового диалога, он давно сидел. А теперь встал и неторопливо прошёлся по комнате. Не обращая внимания на мышцы, которые по всей логике должны были болеть и не подчиняться.

Они подчинялись и не болели.

— Зачем ты так разговаривала со мной? — спросил он. — Ради чего?

— Какая великая цель сподвигла меня на словесное мордобитие? — усмехнулась Рина. — Никакой. Я говорила тебе правду, только правду и ничего, кроме правды. О том, что я думаю об этом мире и нашем месте в нём. И ещё мне надо было куда-то выплеснуть остаточную жажду разрушения. Словесный эквивалент — не такая плохая вещь.

— Ты действительно убиваешь, не думая?

— Иногда думаю, — коротко фыркнула она. — Когда никто не отключает мне мозги. Впервые я замочила два полных корабля живых существ в четыре года, — произнесла она хладнокровно. — Интересно, какая судьба ждала бы такое существо, как я, в твоём Ордене?

Оби-Ван вздрогнул. Невольно зацепился взглядом за её усмешку. Успокоился.

— Сельхозкорпус. Или… мы ведь не убиваем детей, только в случае самообороны. Если бы тебе было четыре и ты такое устроила… могли бы уничтожить, чтобы прекратить. В сам момент твоей активности. А если нет, то попытались бы перевоспитать. Перенаправить энергию. Поставить блок.

— Или?

— Извини?

— Или сельхозкорпус — или? — поинтересовалась Рина, полностью проигнорировав его рассуждения о блоках и перевоспитаниях.

— Я уже тебе говорил: переделать.

Она улыбалась. Смотрела на него и улыбалась.

— Я такой прозрачный? — с досадой сказал Бен.

— Не знаю, — ответила она. — Но иногда мне кажется, что я понимаю.

— Что?

— Кого. Тебя.

— В чём? — он с изумлением обнаружил, что тоже улыбается.

— В чём-то настоящем.

Оби-Ван вздрогнул.

— Или бы перевоспитали, — сказал он. — Как меня.

— Ага, — сказала Рина. — Понятно.

Он отвернулся.

— Я находился на самом верху, — сказал он в стену. — На самом верху, в управленческой верхушке Ордена джедаев… Ты вообще имеешь хоть какое-то представление об Ордене? — повернулся он к ней.

— Весьма неплохое, надеюсь.

— О его организации?

— Грубо говоря, там была та самая управленческая верхушка и основная масса. К управленцам относился не Совет, точней, не только. Это было определённое количество джедаев, которые как направляли Орден во внешнем мире, так управляли теми, кто в него входил. Группа политиков, психологов, идеологов. Туда же примыкали некоторые научные работники, философы, учителя. Собственно, официальный статус джедая внутри Ордена фактического значения не имел. В условно говоря управленческую группу мог войти любой.

— Кто тебе об этом говорил?

— Как кто? Мастер.

— Вейдер?

Рина кивнула и усмехнулась. Усмешка вышла такой, что он невольно отвёл взгляд.

— Старые раны болят похуже новых, — сказала она без удивления.

— Откуда тебе знать?

— Знаю.

Он снова отвёл взгляд.

— Ты прячешь глаза каждый раз, когда хочешь солгать себе.

Он покачал головой:

— Нет. Каждый раз, когда пытаюсь найти правду. Для себя.

Она подумала:

— Наверно.

Он повернул голову и взглянул на неё. Тоже задумчиво.

— Всё это достаточно сложно, — сказал он. — Сложно, мерзко и невероятно больно. И вряд ли ты меня поймёшь. Ты когда-нибудь входила в стан побеждённых? Нет, я сейчас говорю не о проигранной войне. Не о том, где был Палпатин, пока не сумел захватить власть. Я говорю о внутреннем поражении. Когда сдаёшься, убеждая себя, что сдача — это хитрость, которая поможет собрать силы для дальнейшего боя. Но проходит год, пять лет, десять, двадцать лет — и ничего. Потому что уже не хочешь бороться. И то, что принял якобы насильно, становится частью тебя. Я очень хотел жить, знаешь, — сказал он с застывшей кривой усмешкой. — Я невероятно хотел жить. Что ты знаешь о тех, кого победили. Ты никогда не была среди нас. Ты — и твой мастер.

— Никогда, — эхом отозвалась Рина.

Он вздрогнул снова, но слово окончательно прорвало нанос. Он набрал воздух в лёгкие, чтобы начать говорить — столкнулся с тёмными глазами. Что-то в них было. Что-то, из-за чего он выпустил воздух, так ничего и не сказав.

— Жить, — произнесла Рина. — Ты очень хотел жить. Как?

— Хоть как-то… чёрт.

— Нет, говори.

Он в который раз за бесконечную встречу взглянул ей в глаза.

— Я был очень молод… юн, — он усмехнулся книжному слову, — горяч, честолюбив. Мальчишка с горячей головой. Изначально. Был бы не в Храме — дрался б направо и налево, отстаивал себя, руководил. Я ведь был очень сильный. В смысле форсы. Талантливый, сильный. Безбашенный. Взрывной. Только… в Ордене было в почёте смирение…

Он вдруг развернулся, замолчав. Раздался смех. Его собственный, каркающий. Яростный, сухой.

— Любая сила должна смириться перед Великой, — быстро сказал он. — Желание бить, желание быть лучшим… вожаком… выбито из меня ещё в четыре года. Но остались явления… остаточные… конечно, я умом был предан… идеалам храма… но почему-то всё время в учебных поединках пытался только победить, дать фору и всё равно победить, а если не удавалось — то взять реванш в тёмных коридорах, но на самом деле я просто хотел стать суперрыцарем, а в Храме нельзя было быть супер, в Храме ты — только рыцарь, подчинённый и послушный, потому что… Мечта о крутой взрослости обычного мальчишки просто переродилась. Но нельзя было мечтать о собственной силе…

Он сглотнул обрывок слов — и развернулся к ней:

— Ты это хотела услышать? Ты потому так со мной говорила?

— Да.

Он вытаращил глаза. А в следующую секунду ему стало невероятно легко. С нею.

— Ты что, никогда не врёшь?

— Вру, — она улыбнулась. — Когда надо — так вру, что все верят.

Он рассмеялся:

— Даже в этом признании ты до отвращения откровенна.

Она кивнула, продолжая улыбаться.

— Ну вот, — сказал Кеноби. — По сути и всё. Сильного и нужного им мальчишку Храм поставил перед выбором: или высылка в сельхозкорпус, что означало конец любого обучения Силе и неполноценное существование на полутюремных условиях до конца жизни среди прочей отбраковки. Или добровольное согласие на слом. Добровольная помощь в уничтожении части себя. Той, которая была опасна. И я испугался, — просто сказал он. — Я выбрал слом. Ради…

Он замолчал. Звенела тишина.

— Что со мной? — сказал Кеноби. — Я… мне так легко.

— Кажется, я отрезала нас от Силы, — усмехнулась Рина. — Мастер мне это сказал — и похоже, он прав.

— От Силы? Но…

— От Великой, — сказала Рина. — Пришлось. В тебя через канал с ней вливалось слишком большая энергия. Которая толкала тебя на то, чтобы меня прикончить. А, как я тебе уже говорила, моя сущность очень не любит, когда её убивают.

— Но… — сбитый с толку, он прислушался. Попытался ощутить, почувствовать…

— Но я не оглох, — сказал он с нарастающим удивлением (смешанным с недоверием). — Хотя чувствую себя как-то странно.

— Куай-Гон был сильно харизматической личностью? — спросила Рина вдруг.

— Он был… — Оби-Ван запнулся. Не было слов, чтобы объяснить, что за аура всегда была вокруг его учителя. Тёплый золотистый покров… внезапно, в секунду ужаса, покров был разодран в клочья, и оттуда, неприкрытый ничем, в него упёрся холодный, рассудочный взгляд. Тот особый холод, который на самом деле есть загнанная вглубь…

— Дрянь, — плюнул он в неё, отшатнувшись.

— Я? — Рина улыбалась. — Потому, что перерезала пуповину источнику иллюзий? Потому что нет больше никакой ауры, прикрывающей от тебя реальный мир? Да. Это ужасно. Как я только посмела.

Он взглянул в её глаза. В них был хохот. Хохот. Издёвка. Пламя. Которое сжигало — всё.

На орбите

На экранах и в иллюминаторе плыл бок зелёной планеты. Густо зелёной, с прожилками коричневых горных массивов, белых шапок льда на полюсах. Даже водное пространство имело скорей зелёный цвет. Эрикэн смотрел на эту панораму и задумчиво улыбался. Зелёное на чёрном в раскалённом свете лохматой звезды. Красиво, чёрт подери.

Мотма отбыла на планету надолго и всерьёз. Насколько он понял, минимум на неделю. Планета хорошо охраняется и безопасна. Мотме надоел корабль. Ей надоели также орды джедаев под боком. Надоели — и прекрасно. Кроме как на этом корабле, одарённых больше не было. И как только высокое начальство отбыло, он тут же начал действовать. Предварительная подготовка началась ещё в гипере. Оповестить всех, кого нужно. Затем дождаться момента. Когда выйдут из гиперпространства, и когда покинут корабль. А затем начать действовать.

Конечно, если б потребовалось — они бы ломали трагикомедию долго. Но, практически рассуждая, если надо будет действовать, ему отнюдь не нужен Тийен сотоварищи под воздействием наркотиков и во власти глюков. А такое могло быть, пусть Мотме выгодней держать врага под контролем одарённых собратьев. Но паранойя мало соотносима с голосом разума — и даже сугубого практицизма. Что ей стоит всё-таки решить накачать их всякой дрянью. А им это не нужно. Им нужно, чтобы в любой из моментов они были готовы действовать и работать.

К тому же рогатого соученика он знал хорошо: терпение не входило в разряд его талантов. Взбоднул бы… рогами.

Теперь же всё было просто. Отключить поле в камере, дать команду джедаям — и они за пять минут захватили все узловые пункты корабля, в которые входили также и пункты связи. А потом ненавязчивая волна прокатилась по остальному кораблю. Это было отрепетировано давно и получилось быстро. Не то что на планете — на орбите никто ничего не заметил. И не узнают ещё долго. А вот те, другие… Рик усмехнулся. Начинается ловля на живца?

За его спиной многозначительно кашлянул Тийен.

— Что, рогатое отродье? — не оборачиваясь, спросил Рик.

— Как прекрасна эта планета в безлунную ночь, — ответил забрак. — От волосатого идиота слышу.

— Что-то ты хватку теряешь. Реагируешь через фразу.

— Угу, — тот почесал рога. — Ненавижу силовое поле.

— А я от него тащусь.

— Хочешь, махнёмся?

— Мне на учёбе хватило.

— Да-да, я помню.

— А в челюсть?

— А в пузо рогами?

Соученики приветливо посмотрели друг на друга. Дружба-соперничество, так сказать. Не в новинку. Если учесть, что каждый из них обладал талантами, в которых другой не был столь силён — то иногда их взаимоотношения приобретали весьма специфический оттенок. Как ворчал Палпатин: «Когда соберётесь разрушить Корускант, предупредите. Я вас разошлю в разные стороны от галактики».

Они разлепили взгляды и вместе взглянули в иллюминатор. Мотма укандыбачила отсюда со всей своей свитой. Что совсем неплохо. По обычной галактической связи они, конечно, не могли ни с кем общаться — перехват был обеспечен. А вот из ума в ум — вполне. Когда будет нужно. Пока же они с Тийеном стояли у иллюминатора и смотрели на планету. Туда, куда улетела Мотма. Увезла Борска. И часть своих доверенных лиц. Но главное — Борска. С которым у Рика был прямой, не осознаваемый ботаном, контакт. Замечательный способ наблюдения. При этом, что странно, Рик ощущал, что Борск, если ему расскажут об этом, не возмутится и не почувствует аллергии. Возможно, дело было в том, что тот бы согласился на это и осознано. На наблюдение. На союз. И согласился бы с тем, что для надёжности и его же безопасности такая зацепка за его мозги должна быть для него не явной.

Странные эти существа — ботаны. Между прочим, среди них не было ни одного форсьюзера. Зато интуиция и чувство эмоции собеседника у них развита настолько, что граничит с форсьюзерством. О, блин… Форсьюзерство.

— Думаешь, Траун сюда прилетит? — спросил он Тийена.

Тот зевнул — остаточные явления от транса.

— У него хороший флот, — ответил он. — Мастер, конечно, на суперкрейсере, но крейсер один. А здесь одной форсой не разберёшься. Если будут разбираться.

— С форсой вообще какая-то фигня, — сказал Рик.

— Угу, — ответил Тийен. — Интересную инфу дал Траун.

— Угу, — эхом откликнулся Рик.

— Я почему-то не удивляюсь. Знаешь, у меня всегда… — Тийен поискал слово, — было двойственное ощущение. Как только я всерьёз научился использовать Силу. Конечно, может, это из-за нынешней информации я так думаю… но я не удивился.

Рик кивнул.

— И что ты чувствовал?

— Как бы сказать. Это как вода. Поддерживает и выталкивает. На глубине — парение и полёт. И в то же время давит, — он вздохнул. Морда наглого парня из подворотни таяла, и из-под неё, как земля из-под снега, проступило лицо. Заострённое, суровое, умное. — Вот та энергетика мира. Которую мы чувствуем.

— Через вирусов?

— А хер его знает. Странно всё очень. По сути получается что? Что как таковую эту энергетику могут ощущать только эти самые хлориане?

— Простейшие организмы, которые и есть передаточное звено между Силой и прочими живыми существами, — философски изрёк Рик.

— Мы что, без них ощущать Силу не можем?

— Да?

— Что ты лыбишься?

— Я серьёзен как пень и вообще стою, не дыша. Твой интеллект просыпается раз в полгода, такое событие нельзя упускать.

— Могу не интеллектуально, — сказал забрак и несильно двинул его локтём под бок.

Теперь Рик действительно улыбнулся.

— Могу и интеллектуально, — сказал он.

— Мыслишь?

— Я вообще всё время мыслю, — без веселья ответил Рик. — Есть такая функция головного мозга.

— Всю жизнь думать — ты не устал?

Рик засмеялся и взглянул на Тийена.

— Озвучь процесс, — сказал тот. — Всё равно делать нечего. На планету я уже полюбовался.

— И посреди поля битвы он долго скучал и рассматривал полевой цветок, — отозвался Рик. — Ну… мои мысли довольно сумбурны. Информации много и она как-то смешалась в голове.

— А ты проклассифицируй.

Рик вновь посмотрел на приветливую физиономию Тийена и хмыкнул.

— Чипы — отдельно, мясо — отдельно, и промасленную бумагу вообще лучше убрать, — невозмутимо ответил забрак. — Процесс починки или сборки двигателя требует предварительной раскладки комплектующих по кучкам.

— Кажется, ты перележал в поле.

— Оно сделало меня таким интеллектуальным?

Рик усмехнулся вновь, пожал плечами:

— Вся эта теория об энергетическом паразитизме… Об этом всем и всё известно давно. Мидики есть во всём. В любом органическом…

— И неорганическом образовании, — невинно сказал Тиейн. — Хоть в камне, хоть в руде. Хоть в Йоде, хоть в звездолёте.

Соученики захохотали. Впрочем, приступ смеха быстро прошёл.

— Магистр у нас уже неорганика? — спросил Рик. — А в звездолёте есть Сила. А не микробы.

— Сила в тот день была сильна в звездолёте, — ответил Тийен. — Он пёр через гиперпространство на первой крейсерской…

— И всё время вышвыривался то на Коррибан, то на Явин.

Они ухмыльнулись друг другу. Впрочем, Рик усмехался, но у него были очень серьёзные глаза. Серьёзными они были и у Тиейна — но Эрикэн словно поймал какую-то мысль. Которая пока что не проявлялась.

Он рассеяно кивнул.

— В общем, — сказал он, — эта мелочь есть везде, во всёх и каждом. Она связывает нас с Силой… но тогда и Силу связывает со всем. Раз мы через это можем её слышать — то и она может слышать нас.

— Через микроба? Интересная мысль, братец.

— Мысль обычная, — отозвался Рик, — потому что логичная. Мы Силу слышим, она нас слышит… не понимаю.

— Что?

— Как Ринка отрезалась от Силы и продолжала функционировать. Может, она отрезала только Кеноби… да нет, — он вздохнул, поскольку информация, полученная им от императора, лежала плотным кирпичом в голове и противоречила стандартным объяснениям проблемы. Впрочем, особой тяги к стандартному решению задач в нём не наблюдалось никогда.

— Что есть Сила? — полушутливо спросил он вслух.

Забрак покосился на него.

— Могу помузицировать дальше, — сказал Тийен на удивление серьёзно.

— Мда?

— Ага.

— Ну… музицируй, — ответил Рик, по-прежнему прислушиваясь к себе и к червячкам вопросов и сомнений. А ещё пытаясь понять, в котором из них помещён крючок, жёсткий и острый. Что-то…

— Угу, — сказал Тийен. — Приступим, — он смотрел не на сотоварища — на зелёную планету. — Латентный одарённый…

— А?

— Бэ. Я говорю тебе про то, как мы — чувствуем Силу. Как Сила чувствует нас, я не знаю, как-то никогда ею не был. И в интимных связях замечен. Потому монолог идёт с нашей стороны. Что-то не устраивает?

— Говори, — улыбнулся Рик. — Я понял.

— С каким умным мальчиком я общаюсь, — фыркнул Тийен. — Так вот. Латентный одарённый предчувствует и видит не только глазами. Он не понимает почему, но знает, что множество его предчувствий сбывалось. А оттого начинает действовать в соответствии со своими предчувствиями. Мы же вроде бы знаем, что это подсказывает ему Сила. Он её слышит. Соответственно, действуя по логике предчувствий, он поступает по её логике. Джедаи поступают по логике Силы уже осознано. Правда, всё, что их отличает от латентных — то, что голос Силы они слышат чётче и то, что она хочет, точней, куда она течёт, знают лучше. Но точно также принимают это течение. Без вариантов. Изменить нельзя, но можно предугадать. И поступить наиболее оптимально.

— Э-эй! Стоп. Что ты гонишь?

— Свою теорию, а что?

— Про то, что предчувствие — это не предчувствие, а морок Силы?

— Ага.

— Ты предупреждай.

— О чём?

— Что тебя не устраивает классическая теория о том, что любой одарённый, в том числе латентный, через Силу подключается к общему информационному полю, и оттуда получает интуитивную информацию о том, что произойдёт в следующий момент времени… — противным голосом занудел Рик.

— Да. Не устраивает.

— Тогда гони дальше. На чём ты остановился?

— На том, что одарённые слышат, что хочет Сила и могут в отличие от других, в соответствии со своим знанием, поступить наиболее оптимально, — теперь Тийен пародировал зануду… но только чуть-чуть.

— Для себя или для Силы?

— А для обоих, мабуть, — цинично усмехнулся Тийен. — Они ж частички Силы… Так вот. В древности, когда это всё ещё было ново и удивительно, живые существа так фигели от того, что слышат весь мир — что без вопросов поступали так, как им нашёптывал мировой океана. Это действовало. Они ловили кайф. Кайф от того, что движутся в русле Силы, повторяя её повороты и изгибы… Чё ты ржёшь?

— Из…гибы, — всхлипнул Рик.

— Не, это не было проституцией, — безапелляционно заявил Тийен. — В проституции нет любви, а они Силу любили. Страстно.

Рик перестал смеяться, посмотрел на своего рогатого товарища, кивнул.

— Да, — ответил он. — Любовь.

— Угу, — поморщился забрак. — Любовь. Куда без этого. Любовь. Преклонение перед силой, которая больше их. Великой Силой. Не просто ж название… А вот — с какого бодуна и кто — наш древний родоначальник — перестал получать от этого удовольствие и, наверно, после этого очень быстро открыл способ воздействия на Силу, а не наоборот? Сначала извлекать информацию из Силы. А потом с помощью этой информации о течении мира и опять-таки через Силу воздействовать на живые существа — вместо Силы?

— Наверно, перестал получать удовольствие от траха, — философски сказал Рик. — И решил трахнуть сам.

Тийен почти с восхищением посмотрел на сотоварища:

— Какая логичная и элегантная формулировка. И ведь я с тобой согласен. Так всё и было. Воздействовать не только на живых существ — но и на Силу. Алая мечта идиотов.

— Но это когда таких стало побольше, — сказал Рик. — Я имею в виду, это перестало быть просто мечтою и приняло форму практических попыток.

— И пошёл полный трыедец, — весело кивнул Тийен.

— Угу, — Рик задумчиво покосился на забрака. — Кажется, понимаю.

— Что?

— Твою теорию.

— Ну?

— Проблемы начались. Не знаю, как у Силы, а вот у трепетно слушающих ей индивидов… Потому что начались весьма неприятные явления. Раньше на Силу со стороны материального мира влияли только события глобального масштаба. Агрессивные крупные конфликты. Или, наоборот, большие мирные периоды. И то, и другое влияло по факту. Невольно. А тут на океан мало-помалу стали воздействовать направленно. Выкачивать из него энергию. С помощью его деструктивных колебаний — волнений в Силе — пудрить мозги целым секторам. Я всё вспоминаю классический случай из учебника, — он усмехнулся. — Помнишь? О том, как некая боевая школа пригрозила большой войной в регионе, если им не подчиняться. Им не подчинились. И война была. Регион вымер. Зато другой регион подчинился без звука.

— Власть ударила им в голову, и не заслуженный огонь могущества испепелил их дотла, — произнёс забрак.

— Что?

— Ничего. Может, я хочу быть поэтом.

— Подальше от меня, ладно?

— Вот так хоронят таланты, — ухмыльнулся забрак. — При тотальном неодобрении глухой и предвзятой публики, — он заржал. Быстро успокоился. — Если формулировать закон взаимодействия с Силой, то он таков…

— Мама.

— Не мама, а я знаю умные слова. Словом, так. Перемычка в виде хлориан — или перемычка вообще — имеет выход в обе стороны. От живого существа к Силе. И от Силы к живому существу. Сила сильна, и обычно именно она воздействует на живое существо. А не наоборот. Причём в этом стандартном случае, чем больше этих самых хлориан было в существе, тем сильней оно чувствовало силу… и тем лучшим орудием и проводником Силы являлось.

— Угум, — пробурчал Эрикен. — Вот Йода или Мейс. У них зашкаливало. Прекрасные проводники. А у мастера Вейдера…

— Что?

— Ничего, — поморщился Рик. — Ни хрена не вышло, словом, — то, что чуть не вышло, никто из них не произнёс. Чуть — не считается. И мастер не обсуждаем. — То же и у всех, кого история потом назовёт ситхами. Когда голова и душа… даже не знаю, как сказать. Другие. Сильная потребность в независимости, что ли? Невозможность получить кайф от того, что через тебя что-то говорит? Желание делать всё самому, решать, никому не подчиняться?

— Типа самому трахнуть, — подмигнул Тийен.

Они переглянулись. Улыбнулись. Снова развели взгляды.

— Не иначе как…

— Да ладно, — сказал Тиейн, — я шучу. Есть такая штука, как свобода воли, применимая для больших величин.

— Угу, — пробормотал Рик.

— А подробней? У меня лимит умных слов.

— Не верю. Так что там насчёт концентрации микробов вкрови?

— Ну, — сказал забрак, — я думаю так. Относительно живых существ. У кого концентрация мидихлориан невелика, тот сознательно Силу не чувствует. Но та управляет им на уровне подсознания. Или природы. Ничего личного, тот же закон всемирного тяготения. Ещё один закон. Тот, у кого концентрация выше, способен ощущать Силу самостоятельно. Новый орган чувств, новое чувство. При определённых условиях это позволяет Силе волить через это существо на осознанном уровне. То есть одарённые всегда лучше знают, как поступить, какое будущее выбрать, что делать с судьбой… В общем, обладают гораздо лучшей приспособляемостью к миру. А вот есть те, которые, вместо того, чтобы слушать, используют эту перемычку для того, чтобы воздействовать. То есть не они слушаются Силы, а Силу заставляют слушаться себя. Это трудно… до определённой поры невозможно.

— Те, кто ставил первые эксперименты, сгорали дотла, — отстранённо сказал Рик.

— Да. Но потом изучили, наработали методики, и вообще таких пасынков от Силы становилось просто больше. Воздействовали на мир. Воздействовали на Силу. Ради себя. Не выбирали варианты судьбы, которые предлагала им Сила. Делали жизнь сами.

— И Сила завизжала, — сказал Рик.

— Примерно в таком плане. Живые существа тоже. Впрочем, всё связано со всем, и не думаю, что на практике Силу и существ можно разорвать. Разве в лабораторном эксперименте. Живые существа — часть Силы, как мир вообще — её здешнее проявление. По крайней мере, так говорит классическая теория мироздания. И я пока не вижу ничего, что этому могло противоречить.

Так я о тех, кто использовал Силу ради себя. Видна двоякость, верно?

— Верно, — усмехнулся Рик. — Умный забрак…

— Порождение использует то, что его породило. Для своих целей. Более того, пытается переформировывать это порождающее под себя. Вот потому так называемый путь Тьмы гораздо трудней. И так называемое тёмные способы использования Силы. Мы используем то, что нас сильней. А это значит вечный бой, вечную войну и большую трудность. Джедаи и мир плывут по течению. Мы не только идём против. Мы ещё его и поворачиваем.

— Да? — спросил Рик скептически. — Что-то пока не очень получалось.

— Так мы ж всё равно не отступаем.

— Придурки и мазохисты.

— И не говори.

Они переглянулись.

— Как ты думаешь, — спросил Рик, — если Сила исчезнет…

— Куда?

— Не знаю.

— Закрой глаза и спроси сам себя, что ты сказал. Когда ответишь, открой глаза и скажи об этом мне.

— О том, что я их открыл?

— Нет. О том, что понял. Как это — Сила исчезнет? Она не может исчезнуть. Она — энергетическая сетка, на которой держится мир.

— Да?

— Да, — ответил забрак ехидно. — Первый уровень, начальная школа. Энергия мира есть то, что мир порождает и то, без чего мир существовать не может, — с причмокиванием процитировал он. — Мы можем использовать Силу. А вот уничтожить…

— Подобно тому, как Силу используют мидихлориане, — пробормотал Рик.

— А?

— Использовать Силу подобно тому, как её используют мидики, — ответил Рик и провел ладонью по лбу. — А что? Тебе не кажется, что эти простейшие устроились лучше всего? Доказано же, что они питаются энергией непосредственно, то есть паразитируют на Силе. Нашли, понимаешь, бесперебойный источник питания не только в теле живого суще…

— А? — спросил Тийен через минуту. — Ты ещё здесь? Эй, на связи!

— Паразиты, — пробормотал Рик тупо. — Паразиты Силы.

Палпатин

— Паразиты Силы, — сказал Палпатин.

Он будто очнулся.

Толкнули — очнулся.

Мидихлориане. Паразиты на Силе.

Микроорганизмы, по сути, этим и занимались. Паразитировали на том, что живые существа назвали Великой Силой. И что для микроорганизмов было наиболее щедрой питательной средой. Чистой энергией.

Великая Сила что? Энергия. Все её последующий надстройки — что эволюция на планетарной коре. Энергия может породить и с помощью энергии можно породить всё, что угодно. Но сама она — остаётся энергией. И вот ею-то и питаются мидихлориане. Триллионы, миллиарды, биллионы, безумное количество простейших, которых никто не подсчитывал. При этом их естественная среда обитания — органические соединения, но более всего для них привлекательны высокоорганизованные живые существа. Тоже паразитизм. Но кто паразитирует на ком? Мидихлориане — на живых существах? Или наоборот?

Поле, поле, энергетическое поле. Использовать энергию, силу. Рина использовала собственную силу. Возможно, с помощью мидихлориан. Кеноби отрезали от Великой. Возможно, с помощью них же. Энергообмен внутри каждого живого существа. Энергообмен на уровне общей энергии галактики. Энергообмен на уровне… а почему нет? А почему, собственно, не предположить, что все эти мельчайшие паразиты от Силы в своей совокупности составляют что-то вроде самостоятельной энергетической сетки? Они качают энергию из Силы — в организме живых существ. Они ею живут. Они ею обмениваются. То, что это происходит на уровне организма живого существа, было известно давно. Но почему — не на уровне всей галактики? Зелёная сетка, наброшенная на золотистый струящий покров…

Так получается — что? Мидихлориане связаны собственным энергообменом… и создали энергетическую сетку, вторичной энергии, результат того, что они поглотили и переработали. И, пардон, тогда какой же из видов энергии используют форсьюзеры? И какой из видов — использует — их?

Мысль, прямо сказать, шизофреническая. Как ни крути. Мама моя дорогая, великая энергия космоса, переработанная… а если называть вещи своими именами — переваренная мидихлорианами… и вот потому, что эти маленькие зелёные простейшие решили столоваться на энергетическом столе — вообще возникла возможность использовать Силу? А если бы их не было? И откуда они? И что, вообще-то, хуже: чистая энергия универсума — или продукт пищеварения мидихлориан? Они связывают существа силой или же…

Как бы там ни было, оформилась холодная мысль, а Рина, похоже, сделала именно это. Отрезалась от энергетики космоса… и использовала локальную энергосистему. Группы мидихлориан? Да, понятно, не будь общей энергетики космоса, мидихлорианам не чем было бы питаться. И их энергосистема была бы невозможна. Но, если физики не врут, тогда было б невозможно существование мира как такового. Так что не так уж важен данный пункт. Энергия просто есть. И она будет всегда. А хлор создал поверх неё — собственное поле. Создал — конечно, не то слово. Не осознано, исключительно по факту существования. Вот существуют такие мидики. Их много. Их становится всё больше. И они… интересно, сцепка на уровне галактической энергетики между ними произошла по факту критической массы — или же потому, что форсьюзеры стали осознанно использовать Силу и воздействовать друг на друга и окружающий мир?

И можно ли использовать энергетику хлора в отрыве от общей энергии космоса? И что это даст? И влияет ли Великая Сила через мидихлориан на живые существа — или же… тут Палпатин мысленно запнулся, изумившись такой мысли — или же живые существа с помощью мидихлориан получили уникальную возможность чувствовать Силу и воздействовать через неё и на неё?

Ого. Случайность эволюции — и вместо управляемых существ получились существа, которые могут управлять? Но… стоп, то, что эти простейшие оказались составляющей любого органического образования, на любой планете, на всех планетах… это что же за эволюция такая. Общегалактическая?

Сейчас мозги вскипят, с усмешкой подумал император. Удумался. Теорию создаю.

Да нет, не теорию. Теорией здесь и не пахнет.

Гвардия

После придурка Соло хотелось нормального разговора. Или драки. Особенно — после Чубакки-Чуби. Мара всегда сомневалась в разумности или по крайней мере, вменяемости вуки. И не любила собак.

Потом был информативный разговор с императором. Он немного очистил мозги. Но всё равно — нужно было что-то ещё. Так что после разговора с императором она отправилась на уровень Алой гвардии.

Заглянула в несколько кают-компаний. В одной из них обнаружила четвёрку, которая упоённо дулась в карты, разбавляя это занятие соком. В чрезвычайных ситуациях гвардии был запрещён алкоголь, даже если отдельные её представители формально были не на работе. Сигнал — им надо быть готовыми к работе. И желательно на твёрдых ногах.

Потому и одеты они были в форму, исключая шлем.

Шлемы лежали на столике рядом. Трогательно так, по два рядом. Аккуратно.

Мара постояла, присматриваясь к игре. Невысокая девчонка в чёрном — четыре здоровенных бугая в алом. Чёрное и алое. Коррибан. Она фыркнула — они вскочили.

— Ага, оружие к бою, — сказала Мара.

— Тьфу ты, — сказал один из парней, Террос. — Меня утешает только то, что ты личная ученица императора. Не то я б сам себя дисквалифицировал.

— А я так и дисквалифицировал, — проворчал другой, Кай. — Что это такое?

— Увлечение игрой, наверно? — невинно спросила Мара. — Кто выигрывает?

— Я, — сказал Кай.

— Поздравляю, — она отделилась от закрытой двери и подошла к ним. — У меня только что было тесное общение с генералом Соло и его вуки. Я посижу тут, сброшу аллергию на шерсть.

— Тесное общение? — с интересом спросил Синклер. — Шерсть? Аллергия? Настолько тесное? Блохи?

— И глисты, — фыркнула Мара. — Не обращайте на меня внимания, — она плюхнулась в ближайшее кресло. — Я просто хочу посмотреть на то, как люди дуются в карты. На что-то простое, неинтеллектуальное, здоровое по своей сути…

— Не имеющее отношения к интегралам…

— Что? — завопил Кай. — Карты — это интеллектуальная игра! Это не пасьянс! Тут нужна работа мысли! Думаешь, почему я выигрываю? Я мыслю.

— И при этом существуешь, — сдох от смеха Террос. — Я-то думаю: что мы все постепенно становимся бледней и бледней, а ты всё более материальней и материальней, мощный такой, красный…

— Ты про форму?

— Ты бы ещё и формой краснел. Но морда у тебя её догонит.

— Как?

— По цвету.

— Ты уверен, что понял мой вопрос?

— Как я мог понять тебя, о мыслитель? Я всего лишь бью тебя своей алогичностью.

Мара сидела и улыбалась. На последней фразе она захохотала.

— Ну вы даёте, парни, — сказала она. — Куда я попала?

— В игорный клуб интеллектуалов? — предположил Кай.

— Не иначе.

— Мар, — сказал до того молчащий Стэн. — Ты бы спела.

— После интеллектуального хочется ещё и духовного? — приподняла Мара брови.

— Что-то вроде.

— Инструмент есть? — легко согласилась она.

— Конечно, есть, — Стэн вытащил из встроенного шкафа гитару. — Всё для активного творческого досуга алой гвардии его императорского величества, — он улыбнулся ей и протянул гитару. Остальные тоже притихли и расселись по местам.

Мара задумчиво перебрала струны, привыкая к инструменту.

— Эту вы ещё не слышали, — сказала она.

Все дороги, все походы, все пути

Не захочешь — а приходится идти.

Не до звёзд, не до свершений и высот.

Каждый день: вперёд, вперёд, вперёд, вперёд.

Комья грязи и дерьма на сапогах.

Пыль равнины, кровь горячая в висках.

И пространства холод: миллионы глаз

То ли звёзд, а то ли душ глядят на нас.

Мы — потомки отщепенцев всех миров,

Одиночек у потушенных костров,

В круге боя среди равнодушных глаз.

Где-то есть герои — но не среди нас.

Мы идём путём войны, живя во мгле.

Взрыв беззвучный и обломки кораблей,

Взрыв средь города, и полквартала — в вой.

Не сдаваться, и невинных взять с собой.

Выжить проклятым — сквозь кровь и через смерть.

Уходить, скрываться, драться, пить, и петь.

По дорогам мира — тенью и судьбой

В новый день, но в тот же бесконечный бой.

…

— Мара, — сказал Кай, — что слышно про то, что будет дальше?

— Будет драка, — ответила она. — Но какая, где и с кем — представления не имею.

Гвардейцы переглянулись.

— На уровне… обычном?

— Обычном? — лицо Мары заострилось в ехидненькой улыбке.

— Ну…

— Мальчики, — издевательски ответила Мара, — да не смущайтесь вы так. А то что за дело — вся гвардия ходит и впрямь под цвет своей формы, заливаясь алым румянцем. Кошмар. Император оказался — необычным. Подумайте головкой — это когда он был обычным? Империей править, знаете ли, не в саббак играть… — гитара оказалась в кресле, а Мара неожиданным броском напала на Кая.

— Ээээй!!!..

К нему поспешили на помощь Террос и Синклер. К Маре присоединился Стэн.

Минут через пятнадцать они прекратили безобразие и стали хохотать. Большинство — сидя на полу. Такие милые развлечения были у них не в новинку. Весело. Просто весело.

— Ну что, — отсмеявшись, сказала Мара, — продолжим разговор?

— Интеллектуальный, творческий или физический? — всё ещё задыхаясь от хохота, спросил Кай.

— Я могу читать стихи и кидать в вас мебель.

— Ага, щаз, — ответил Кай.

Загудел комлинк. Мара мгновенно выключилась из мира весёлой драки. Выслушала то, что ей говорилось.

— Да, повелитель, — сказала она. Посмотрела на гвардейцев. — Я пойду. Скайуокеры бушуют.

Ей смешно не было — а вот гвардейцы бешено хохотали ей вслед.

Брат, сестра и Мара Джейд

— Что случилось? — огрела Лея вопросом вошедшую Мару.

Та не прореагировала, аккуратно закрыв за собой дверь. А вот Люк одновременно с неловкостью и раздражением посмотрел на сестру, а потом из-за её плеча — на рыжую девицу. Девчонку. Девушку. Ситха.

— В плане мироздания или чуть более конкретно? — спросила та.

— Вы знаете, о чём я говорю.

— Я, конечно, в том числе и телепат, но для этого мне нужно настроиться и работать. Вы желаете, чтобы я вскрыла вам голову?

— Лея имеет в виду: мы выходили из гиперпространства? — вступился Люк.

— Да, — ответила Мара.

— Зачем? — спросила Лея.

— Приказ императора.

— Это ответ?

— Да.

— А чуть более конкретно? — издевательски спросила Лея.

— Это невозможно.

— Почему?

— Приказ императора.

Она смотрела на Лею, как сквозь неё. Рассеяно улыбалась. И как будто к чему-то прислушивалась. Вернулось раздражение на собственную глухоту.

— Мы не можем с ним связаться? — Люк вновь опередил Лею.

— С императором?

— Да.

— Вы пытались?

— Нас не соединяют.

— Значит, пока не можете.

— Замечательно… — начала Лея. Замолчала. Слив раздражения — и слишком заметен. Но Люка тоже раздражала эта… Джейд. Всем сразу. Тем, что так стоит. Так смотрит. Как на багаж, который в данный момент требует внимания. Тем, что пришла вместо затребованной связи с императором. И через несколько часов. Что император и отец не отреагировали на них, занятые своими важными делами. В которые не собирались допускать двух глупых отпрысков. А их ровесница, которой просто довелось родиться под носом у Палпатина…

Он обнаружил, что рыжая смотрит на него. Он тут же запутался в мыслях. Та тем временем пожала плечами, будто подводя черту под бессмысленностью определённых действий.

— Мы вышли из гиперпространства, — терпеливо повторила она. — Затем снова вошли. Император и главнокомандующий сейчас очень заняты. Все попытки выйти с ними на связь не будут иметь никакого эффекта. Если у вас есть вопросы, можете задавать их мне.

— А ты ответишь? — спросила Лея.

— Если это будет в моей компетенции и силах.

— Мы сейчас свободны?

— Вы не являетесь военнопленными, — ответила Мара.

— А что это было, когда корабль вздрогнул? Я явственно почувствовала, как качнулся пол. Это было до выхода из гиперпространства.

— Это и был выход из гиперпространства. Незапланированный выход. Он всегда чреват определёнными сложностями.

— Но что за вечные выходы… начал Люк. — Всё время что-то не так?

— Всё время новая информация.

— Какая?

— Если его императорскому величеству будет угодно, он посвятит вас в суть проблемы. Я пока ничего не могу сказать.

— Потому что сама не знаешь.

— Лея, да ладно… — начал Люк.

Рыжая вдруг внимательно посмотрела на них. Впервые взгляд был сфокусирован и направлен. Она внезапно улыбнулась, и от улыбки вспыхнуло всё лицо.

И у Люка перехватило дыхание от дикой красоты.

— Сюда идёт главнокомандующий имперских вооружённых сил лорд Дарт Вейдер, — сказала она. — Вот с ним и поговорите.

Двое и двое

Более всего Люка напрягло, что, приветствовав лорда Вейдера, Мара и не подумала выйти. Села в уголку в кресле и стала наблюдать.

— Она мне мешает, — сообщил он отцу.

На главнокомандующего имперских вооружённых сил это не произвело никакого впечатления.

— Мне — нет, — сказал лорд Вейдер.

— Тогда я ни о чём не буду говорить.

— Тогда, — чуть насмешливо ответил Вейдер, — я, пожалуй, пойду.

Люк растерялся.

— Я знаю Мару почти двадцать лет, — равнодушно прозвучало из-под маски. — Тебя несколько дней. Приведи доводы в пользу необходимости конфиденциального разговора с тобой.

— Я не собираюсь говорить о себе при посторонних.

— Это причина?

— Для меня — самая важная, — зло ответил Люк.

От фигуры и чёрной маски исходило не очень приятное на ощупь любопытство. Так смотрят на объект… на объект…

— Что-то важное? — спросил Вейдер.

— Да. Я должен поговорить с тобой о Кеноби. Есть причина, по которой я должен поговорить — с Кеноби.

— С Кеноби? Ты?

— Я.

Вейдер, казалось, застыл.

— Да, это важно, — согласился он в итоге. — Сумасшествие надо лечить на начальной стадии. Идём. Мара?..

— Да, милорд, — улыбка из кресла.

До чего же красива эта поганая девчонка, тоскливо подумал Люк, уходя вслед за отцом. Яркая… как пламя осени. Которое таит близкие холода.

Ситх и принцесса

Вейдер и Люк вышли. Лея несколько раз переложила руки на коленях. Посмотрела по очереди в разные точки каюты. Поправила волосы. Мара Джейд неподвижно и расслабленно сидела в кресле, глядя в пространство расфокусированным взглядом. А в следующую секунду Лея ощутила прикосновение взгляда к лицу.

— У господина главнокомандующего дела, — начала Лея, с трудом протолкнув в горло слова, — а я хотела бы…

— Зачем? — спросила Мара.

— Зачем — что?

— Всё, — ответила та. — Вы, принцесса. Кто вы?

От такого то ли бреда, то ли извращённой насмешки Лея широко распахнула глаза.

— Ты в своём уме? — спросила она.

— Кажется, да, — ответила Мара. — А есть сомнения?

Изумрудная трава среди яростного огня осенних листьев. Дисгармония? Да. Но в этом и заключалось главная особенность красоты: та не была гармоничной. Красота — жизнь, вспышка пламени, пожар, бой — но никак не музыка сфер. Вот вращается космос…

Она сглотнула, приходя в себя. Что это с нею? Лея хмуро взглянула на Мару. Ученица императора так и не опускала взгляд.

— Для чего ты живёшь? — спросила она.

— Что? — изумилась Лея.

— Для чего ты живёшь?

— Ты всегда между делом решаешь мировые проблемы?

— Нет. Свои я уже решила. А для чего живёшь ты, я не понимаю.

Лея какое-то время молчала, не собираясь разговаривать с этой… потом не выдержала:

— Какое-то время назад у меня была цель.

— Победа Альянса? — Лею кольнуло непритворное пренебрежение в голосе Мары. Так взрослый отзывается об играх ребёнка. — Зачем тебе это?

— А зачем тебе — победа Империи?

— Империя уже победила, — негромко сказала Мара. — Наш плацдарм для власти. Для могущества.

— О, какая патетика, — усмехнулась Лея. — Могущество.

— Могущество — от слова «могу», — ответила Мара. — Возможность осуществиться. А патетикой это является лишь до тех пор, пока не становится жизнью.

Лея удивлённо посмотрела на свою ровесницу, негромко роняющую слова. Патетики в ней точно не было.

— Тебе приказал поговорить со мной император?

— Нет, — ответила Мара. — Я просто говорю.

Она пошевелилась в кресле, рассеяно улыбнулась, провела по лбу, убирая выбившиеся волосы.

— А тебе стоит твои лохмы состричь, — сказала она Лее.

— Что?

— Постричь волосы, выкрасить их в более тёмный цвет. И никогда в жизни не носить платья. Эта чушь альдераанского дворца, наследная принцесса. Ты никогда не пыталась быть собой?

— Я и есть…

— Не-е-е-ет…

Улыбка.

— Никакая ты не есть. Только то, что нарисовал сначала твой папочка, потом — товарищи по борьбе.

— А ты не…

— Неа. Ты же почувствовала, верно? Когда говорила с императором. Почувствовала, какая ты на самом деле?

— Я…

— Было приятно душить Джаббу?

Лея вскочила. Потом села опять. Посмотрела на свои руки. И медленно разжала кулаки.

— Да-да, — сказала Мара. — Я надеюсь, что тебе было очень приятно. Убивать эту толстую тушу. Перебросить цепь, обхватить, дёрнуть, слышать и чувствовать, как ломаются позвонки, как он — медленно — теряет сознание и жизнь. Тссс.

— Что?!

— Ты сейчас хочешь сказать, что защищала брата. Брата, Хана и всю ту вашу компанию. Что это была тщательно разработанная операция. Шшш… Не говори ерунды.

— Ты…

— Когда ты перестала любить Хана? Это было щелчком? Или постепенно? Или ты до сих пор не хочешь признаться себе, что это — пустое место, враль и пустозвон, в котором для тебя ничего нету?

— Да что ты несёшь? — без истерики, даже безо всякой бурной эмоции спросила Лея. Просто удивлённо спросила.

— Я была там.

— Где?

— У Джаббы. Следила за вашей компашкой. Нашла кого спасать, принцесса.

Лея встала и прошлась по каюте.

— Ты там была.

— Да. Глупо, девочка, чрезвычайно глупо. Раз уж готовите такую операцию с ловушкой — просчитайте все варианты. Ты шла не на поединок или бой — на плен. А плен у мафии…

— Ты знаешь? — а вот это уже была грань истерики.

— Ну и что? — спросила Мара. — Да, знаю. Видела. И вообще сама там была. В роли танцовщицы, — она вдруг улыбнулась. — Великая Сила, даже мафиози не лишены какого-то языкового лицемерия. Танцовщицы — что шлюхи, но почему-то их упорно продолжали называть танцовщицами, — она рассмеялась.

— Но ты…

— Но я сильный форсьюзер, — усмехнувшись, ответила Мара. — Нас всех готовят к различного рода дерьму — однако я предпочитаю есть его только в случае крайней необходимости и приготовленном по особому рецепту. Там необходимости не было. Никакого вживания в сообщество, несколько дней работы. И куча сексуально озабоченных, легко внушаемых придурков. Было забавно наблюдать, как они занимаются любовью сами с собой, — хихик.

Лея как будто окаменела.

— Да, тебе повезло меньше, — кивнула Мара. — Способности на нуле. Но меня больше удивило, что ты не просто не пыталась их использовать — ты не ожидала…

— Он же хатт!

— А у хатта есть свита. Из человеков и гуманоидов. Твоя бабка могла бы много по этому поводу рассказать. По поводу нравов и обычаев в таких кругах, о моя юная и наивная принцесса. О да, — тихо усмехнулась она, глядя на реакцию, — в сказочных сказках принцесса невинна и чиста… даже в логове разбойников. Мне тебя не жалко. Потому что ты освобождала придурка, который не стоит, чтобы в него плюнули. Потому что ты не подумала, отважная героиня, что в логове Джаббы тебя не убьют — попользуются твоим телом. Потому что всё это было сделано без мозгов. Мне тебя не жалко. А это многого стоит.

— Да? — спросила Лея одними губами.

— Да. Ты убила Джаббу своими руками, — улыбнулась Мара. — До уважения далеко… по жизни. Но стержень в тебе есть.

Лея вдруг засмеялась. Нервно, но не истерично.

— И что мне делать?

— Жить, — Мара встала и оказалась рядом. — На «Исполнителе» классные парикмахеры. Даже не дроиды.

— Нет, ты не в своём уме.

— Да разве? Скоро будет бой. С противником, которого никто в глаза не видел. Который всеми нами играл, как тряпочными марионетками. Который, возможно, находится в нас, составляет важную часть нашей сущности. Который, возможно, непобедим. Который сулит нам поражение — смерть, плен. Чем не повод хорошенько оттянуться?

Лея смотрела на Мару.

— Ты расскажешь мне, что здесь произошло?

— Что знаю — скажу. И что не совсем уж секретная инфа. Устроит?

— Да.

— Пошли.

— К парикмахеру?

— Конечно.

Люк и Вейдер

— Ты хочешь поговорить с Кеноби, — без выражения сказал Вейдер. Он привёл Люка в его же каюту. Люка это гораздо больше устраивало, чем разговор на нейтральной или общей территории.

— Да.

— Объясни мне смысл этого действия.

— Он… — Люк задумался. — Он… С ним что-то не в порядке. Я не в плохом смысле. То есть, не в оскорбительном для него. С ним просто плохо. И ему от этого плохо.

— И что?

— Мы… связаны.

— Безусловно, — кивнул Вейдер. — И?

— Только я могу понять, что с ним происходит. Только передо мной он откроется. И только я…

— Сможешь ему помочь?

Фраза не была подобна пощёчине — пощёчиной и была.

— Да, мне ты уже помогал, — кивнул Вейдер физиономии Люка. Ни жалости, ни сочувствия — холод. — И если ты срочно не перестанешь быть дураком, твоя помощь откликнется на тебе. Кеноби перед тобой не откроется — опять солжёт. Он будет лгать до тех пор, пока его не начнут бить. Чем и занимается сейчас профессионал.

— Кто?

— Ты её не знаешь.

— Её?

— А что? Какие-то фобии относительно лиц женского пола?

— Тебе смешно…

— Перестань быть тряпкой. Тогда тобой не будут вытирать пол.

— Послушай, — Люк выпрямился. — Я не тряпка. Я просто другой, чем ты. Ты любую инаковость считаешь слабостью?

— Нет. Только слабость.

— И в чём проявляется моя?

— В том, что ты веришь во всеобщее примирение.

— Разве такого не может быть?

— Не может.

— Почему?

— Почему два претендента на одну женщину никак не могут воспылать благожелательностью друг к другу? Наверно, всё дело в конкуренции.

Люк взглянул на главкома. За маской Вейдера не было видно лица. Но у Скайуокера возникло ощущение, что отец смеётся.

— Мы с Ханом…

Короткий фырк. И хотя Люк ещё ничего не сказал, а отец ничего конструктивного не ответил, тема любви двоих к Лее показалась Люку донельзя глупой. Вместо этого он спросил:

— А почему ты считаешь, что Кеноби лжёт? Почему не предположить, что он сам верил в то, что говорил?

— Может, и верил, — отозвался Вейдер. — Я бы даже дал этой версии больше пятидесяти процентов. Он верил, что я — зло, которое надо уничтожить. Ну, — пояснил он, — Дарт Вейдер — зло.

— Тогда он не лгал.

— Лгал. Ложь страха. Ложь слабости. Ложь самой структуры жизни. Чтобы примириться с собой. Чтобы не сойти с ума. В существе есть изначальный костяк — личность, которая приходит в мир. И личность, которую мир наращивает на этих костях. Они иногда столь различны. И очень трудно признать, что жир на костях — твоя собственная слабость. Легче сказать: я сделал свой выбор. Я сделал свой трудный выбор, — Вейдер усмехнулся. — Когда-то был такой пацан, Бен Кеноби. Которого даже Храм не слишком сломал. А потом пацана поставили перед выбором: подчинись или тебя выбросят на помойку. Он подчинился. Наверно, быстро убедил себя, что всегда хотел быть таким, каким его хотели видеть. Джедаем. Только раньше не совсем понимал, что это такое. По детской глупости. А потом его учителем стал такой замечательный рыцарь. Человек. И мальчик Бен проникся, каким должен быть настоящий рыцарь…

— Ты о чём?

— О дерьме, — ответил Вейдер. — Большом, украшенном дерьме. С ароматизатором.

— Пап…

— Мам, — ответил Вейдер. — Вечный выбор. Подчинись — или умрёшь. Большинство считают, что надо сохранить себя в живых, потому что лучше сохранить часть, чем быть уничтоженным в целом. Часть что-то сможет. А труп не сможет ничего. Логично. Я не спорю.

— Но тогда в чём дело?

— В последствиях. Предашь себя — станет просто ломать других. И даже захочется это сделать. Я так выбрал — чем вы лучше? Полагаю, что где-то там, за толщей лет, сделал подобный выбор мальчик Куай. Куай-Гон Джинн, учитель Кеноби. После чего искренне стал преобразовывать прочих. Это внутриорденское дерьмо, Люк. Не знаю, насколько тебе это нужно. Пошло не от Куая, не от Йоды. Пошло с давних лет.

— Это ты так говоришь.

— Конечно.

— И это должно быть правдой?

— Для меня — вполне.

— А для меня?

— О, как ты заговорил. Так значит, всё-таки нет истины, одной на всех?

— Когда я такую чушь…

— Когда пришёл меня спасать, — взгляд из-за линз был однозначно весёлый. — Когда решил, что Дарт Вейдер должен умереть, потому что он неудобен тебе.

Люк хмуро задумался.

— Нет, — ответил он. — Ты опять будешь издеваться — но я действительно хотел помочь. Искренне. Я не хотел тебе зла.

— Знаю. Только я — зло и есть. Мне оно нужно. Меня убивает — добро, — отчётливый весёлый фырк. — То есть то, что ты мне нёс.

— Спасибо.

— Пожалуйста. То, в чём ты хотел мне помочь — и то, чего я хочу для себя — разные вещи. Вообще, если рассуждать, благо того, кто помогает, в девяноста девяти процентах не совпадёт с благом того, кому помогают. Большинство это не понимает. Потому столь часто и предлагает помощь, которая не нужна.

— Скажешь, помощь вообще не надо предлагать? — буркнул Люк.

— Будь добр, не своди к общим фразам. Помочь товарищу в бою, сбив с его хвоста вражеский истребитель — не вопрос. Или дать кредит в тот момент, когда тому нечего есть. Или прикрыть спину. Что-то явное и простое. Не ради души, ради выживания тела. А вот попытка вывернуть другому душу и настроить её на свой лад помощью не является. Это как раз противоположное. А именно — изнасилование. Посмотри на себя. Зачем тебе потребовался светлый Эни? Что тебе в нём? Хотя, тебе-то как раз в нём был толк. Добрый понятный папа. Твоя воплощённая мечта. А мне он зачем, Люк? Что мне делать с этим болваном, который мне не нужен? Греет душу папа на светлой стороне? Другой человек. В сущности, ты, Люк. Ты хотел увидеть самого себя, только взрослого. Смотришь вглубь. Видишь себя. То, что для тебя хорошо и верно. А для меня? Моя Империя, мой мир, мой учитель, мой император. И я, как состоявшаяся личность — именно при Империи. И именно ситх и дарксайдер. Все мои наработки. Всё, чем я горжусь. Всё, что я ценю в себе и вне себя — всё это сделано мной за последние тридцать лет. С момента, как я стал союзником императора. И особенно при Империи.

— Но я же об этом ничего не знал.

— Да. Но это оправдание было бы совершенно не важно, если б ты меня убил.

— Ты что?! Я даже не собирался!

— Лапу ты мне откромсал для профилактики или исследовательского интереса?

— Ты меня сам спровоцировал.

— А-га…

Люк смотрел на него.

— Всё началось с того, — вкрадчиво ответил Вейдер, — что я не бросился в твои объятия и не ушёл с тобой в леса Эндора. Всё прочее — лишь следствие.

— Не говори ерунды! Ты думаешь, что…

— А ты — что думаешь? Как ты себе это представлял? Не столь примитивно? Тогда как?

— Не знаю…

Теперь Вейдер смотрел на него — долго. Сквозь тёмные выпуклые линзы, за маской, скрывавшей лицо.

— Мне трудно, — вырвалось у Люка. — Я даже не могу посмотреть тебе в глаза.

— Благодари Кеноби. Представителя светлой стороны, о котором ты узнал, что именно он сделал меня инвалидом. И тем не менее, ты пошёл переводить меня на эту же самую светлую сторону. Логика, Люк? Где — логика?

— Но…

— Оби-Ван — лжец, но светлая сторона всё-таки рулит? — весело спросил Вейдер.

— А ты — убийца.

— А ещё я манипулятор, — с ещё большим весельем ответил главком. — Военный и политик. И дарксайдер, если под этим понимать стиль жизни.

— Пап… — Люк стал смеяться. — Ты ужасен.

— В этом и заключается коварство тёмной стороны. И её скромное обаяние.

— Так ты расскажешь?

— Что?

— Например, как ты стал союзником канцлера.

— Хм. Могу, — ответил Вейдер. — Тебе об этом хоть что-то говорили?

— Что ты предал своих друзей и соблазнился мощью тёмной стороны.

— Невероятно информативно.

— Ещё я лазил по архивам. Но там вообще какой-то бред. Там ты… понимаешь, это же архивы Альянса.

— То есть стороны внешних наблюдателей, — кивнул Вейдер.

— Там сказано, что в одну ночь Анакин Скайуокер принял сторону Палпатина, убил магистра Винду, уничтожил во главе штурмовиков Храм джедаев… Ну, версии там сводятся к тому, что Палпатин тебе много чего наобещал.

— Главное, что выполнил, — фыркнул Вейдер. — Второй человек в Империи.

— Он тебе это действительно обещал?

— Да, он мне это действительно обещал, — Вейдер одновременно вздохнул и усмехнулся. — Только не в ту ночь, а за три года до неё. В другую, как ни странно, тоже ночь. Я расскажу, тут нет тайны. Тогда я буквально несколько недель назад похоронил мать. У нас была странная связка с ней. С самого моего рождения. Как бы тебе объяснить. Ни я, ни она не были из тех людей, которые лезут друг к другу обниматься и всячески сюсюкают, выражая таким образом свою любовь. Жизнь не та. Да и характеры у нас были не те. У обоих. Мы выживали… и не только. Она видела, что мои способности выше средних. Я сейчас не о форсе говорю. Я быстро научился ходить и говорить. У меня всегда была повышенная сообразительность. И я, ещё не научившись как следует стоять на ногах, уже возился со всякими железяками, соединял их, монтировал. Интеллект повышенный, — он хмыкнул. — Не для раба.

Люк вздрогнул.

— А, — сказал Вейдер, — аллергия на слово?

— Просто…

— Просто на Татуине сейчас нет рабства? А в Империи оно вообще запрещено. Правда, зато цветёт тирания, силовое подавление восстаний и крутая алиенофобия… — он пожал плечами.

— А Чуи говорил, что вуки увозили в рабство.

— Хм. Их увозили на принудительные работы после энного по счёту восстания. Знаешь ли, это тоже отнюдь не сахар. Логика государственного строения сильно отличается от царства всеобщего благоденствия и любви. Существует закон. И этот закон подчиняет всех. Для удобства тех, кто наверху.

Так я о матери, — не дал он отреагировать Люку. — Она была сильным человеком. Суровым. Твёрдым. Трезво оценивала жизнь. Наше положение. Мои способности. Меня. Я никогда не слышал от неё ничего похожего на: покорись, смирись, такова наша участь. Я всегда знал, что рождён для другой жизни. И что я её добьюсь. Это и от матери тоже. Если говорить нынешним языком и умными словами, она уважала во мне личность. Всегда. Не было никакого, столь обычного для большинства пренебрежения: да какая там личность? От горшка два вершка. Не было той взрослой, бесящей меня до сих пор снисходительности: пусть себе вякает, я-то лучше знаю. Знаю, сколько стоит хлеб с маслом, и что такое жизнь, и как нужно, и как правильно… Возможно, во многом это было из-за того, что матери было элементарно некогда нудить. Только: накормить, обшить, самой работать. Но я знаю, что для большинства это не было бы препятствием.

— А вот ты — меня учишь.

— Я тебе мозги вправляю.

— Не одно и тоже?

— Нет. Я тебе вправляю — твои мозги. Вопросы? Сомнения?

— А если ты мной манипулируешь?

— Тоже вариант.

Люк засмеялся:

— Рассказывай дальше.

— Так вот, Татуин. Многое там определяло то, что я работал сам, и на равных с матерью приносил в дом положение и деньги. Но всё равно я был ребёнком. А ребёнка надо учить. Воспитывать. Вбитая в головы живых существ необходимость. Ребёнок не понимает, как надо жить в окружающем мире. Его надо научить. Всё верно. Дать систему координат, показать, как устроен мир, показать способы выживания и жизни. Но этим никогда не ограничиваются. Вечно: делай как я, а так нельзя, да что за фантазии, какой ты нехороший мальчик, так хорошие дети не поступают… Кое в чём нам помогло то, что мир вокруг был лишён флёра. Но подобное положение дел для многих родителей на Татуине было только поводом объяснить своим чадам, каким образом надо и не надо быть. Моя мать почти никогда не препятствовала мне решать всё самому. У нас были стычки. Хотя бы потому, что она боялась за меня, и не знала моих реальных способностей. Но в конечном счёте позволяла даже риск. А ещё позволяла себе не скрывать того обыденного факта, что единственным и полноправным мужчиной в семье был именно я. Это важно. Не раздавить гордость в самом начале. Это чувство полноценности и самодостаточности осталось у меня на всю жизнь. Любая ошибка, даже чудовищная — не воспринималась, как слом жизни. Я могу ошибаться. Могу быть дураком. Но я же могу проанализировать и исправить.

Несмотря на своё положение.

Поэтому, как я думаю, я не сдох в Храме. Я имею в виду, психологически не сдох. Эта смесь неуважения к ученику и обволакивающей тёплой атмосферы: как хорошо и как надо. Не уважают до той поры, пока не примешь, не станешь, не изменишься, не просветлишься. Не станешь как все. Как положено быть. Обработка на уровне атмосферы. Искренней атмосферы. Джедаи верили в то, что выбранный ими путь верен. Джедаи ощущали мир, в котором они живут, как счастье и полноту. И это работало. Ребёнок верит тому, во что верят все без исключения взрослые вокруг него. Будь я рождён в Храме и не будь рядом со мной Палпатина…

— С тобой?

— В некотором роде. Но я пока о матери. Для меня она была тем островком, за который я держался, чтобы не сместились координаты. Этот ненавязчиво растворяющий свет. А я вспоминал Татуин, её глаза, и почему-то её руки. Вспоминал тамошнюю резкую, очерченную жаром двух солнц, жизнь. Резкий контраст: жара днём, холод ночью. Жизнь, рабство, выживание, преодоление жизни. И всё, что говорилось в Храме, не имело к тому ровно никакого отношения. Я не могу сказать, что безумно любил мать. Я даже не могу сказать, что я её любил. Но я её всегда чувствовал. Всегда. Как то, что есть. Как та, которая примет именно меня. Которая не помешает. Будет гордиться. Просто гордиться моей силой. И испытает огромное чувство удовлетворения от того, что её сын столько добился. Она отпустила меня с Куаем с той мыслью, что это безумная опасность, но и шанс выбраться в большой мир. И этот шанс нельзя упускать. Надо учиться. К тому же она верила в меня, знала мою неподатливость. А также умение лицемерить, — он усмехнулся. — Я сказал ей, что справлюсь. Она поверила. Если бы не тускены…

Нет, если бы не Орден. Я же говорю: я всегда чувствовал её. Я почувствовал грозящую опасность. Но я не мог сорваться и убежать. Орден не дал. Я стал трындеть Оби-Вану про сны. А снов на самом деле не было. Было обычный толчок острой опасности, что и порождало кошмары. Я не мог убежать. Это было бы преступлением против Храма. И всё-таки я сорвался… и опоздал. И у меня, Люк, полностью отключился инстинкт самосохранения. Я полетел на Геанозис и порубил там в мелкую капусту ползавода, пока меня не остановили. На арене я устроил такое шоу, что бифштекс всем был обеспечен. Я не думал о смерти. Я не думал о жизни. Моё «не успел» искало выход. Я попёр на графа, потому что хотел убивать. Тот еле отбился, и, честно говоря, я ему не завидую. Прёт орденский падаван, которого нельзя уничтожить. Поскольку он очень ценен для будущего Ордена. Прёт падаван, и действительно собирается убивать. А учитель его не может остановить, ни миганием глаз, ни силой мысли. Оби-Ван-то знал… что граф засланец. Я потом смеялся очень сильно. Когда канцлер качал головой и говорил: что ж ты мне чуть не по плану шпиона грохнул…

— Граф был шпионом Ордена?!

— Конечно. Думаешь, что Орден хоть кого-то просто так отпускал?

— Но… мне говорили, что из Ордена можно было уйти…

— Вперёд ногами. Как сделал мой физический отец.

— Что?

— А ты думаешь, я от мидихлориана рождён? У меня, как и у всех людей, был отец. Беглец от джедаев. Из сельхозкорпуса. Нашли и убили. Мать видела. И вот эта прививка против Ордена и добрых рыцарей была для меня почище всего остального.

Люк раскрыл рот, выпучил глаза и с этим классическим выражением изумления воззрился на отца.

— Мой дед был джедаем?!

— Твой физический дед был отбраковкой от джедаев, — ответил Тёмный лорд. — В сельхозкорпус сгоняли не неспособных, а опасных. Неспособность быть джедаем означала неспособность смирить свои эмоции, контролировать свой темперамент. Дети, которых опасно учить. Кстати, Оби-Ван чуть не попал в эту категорию.

— А?

— У него темперамент ещё тот. И упрямство. И гордость. И желание быть первым. И неумение контролировать свой гнев, — Вейдер хмыкнул. — Впрочем, на Совете он был признан на грани годности и допущен к тестовой проверке. Отдан в руки профессионала. Естественно, о проверке тот не знал. Его просто отправили в сельхозкорпус. И якобы случайно пересекли с Куай-Гоном. Да, я сейчас тебе о нём говорю, а ты вообще сам что-то знаешь? Или распространить?

— Знаю. Я читал… профессионал?

— Да. Профессионала по слому. Впрочем, извини, это был, конечно, не слом. Это было наглядная демонстрация того, как плохо быть не в Ордене. Нет, даже скорей — как плохо стать отщепенцем от Силы. Куай обладал могучей харизмой. Он не был законником и педантом. Он даже спорил с Советом по поводу того, что кодекс — это мёртвая догма, и хорошо бы, если б хоть часть Храма видела за мёртвыми строчками кодекса живую Силу. Он, я думаю, что-то видел в своей жизни. Что-то совершенно потрясающее. И он чувствовал гораздо больше, чем другие. Но смысл? Он был сам по себе — но внутри, в рамках. Никогда против Храма как такового, просто вдохнуть новую жизнь. Он был неплохим человеком… но более он был рыцарем. Идеальным рыцарем, в какой-то мере. Идеальным не в смысле каноническим, а по мозгам и по душе. Совпал. Он был таким, потому что хотел. Потому что нашёл в этом себя. Потому что… поверь, он был действительно очень неплохим человеком. Насколько мог себе это позволить. Я-то разглядел, — усмешка из-под маски, — и даже использовал. Не знаю, что бы получилось. Но сейчас я рад, что меня воспитывал Оби-Ван. Меньше соблазна туда — ухнуть. Ухнуть в не своё — ради человека, которого любишь. То, что в итоге сделал Оби-Ван. Он выбрал не своё из-за страха оказаться неполноценным, недоученным и одиноким. Но это не так эффективно. Главный, прочный выбор он сделал из-за человека, который влюбил его в себя с пол оборота. Против его харизмы даже Йода был бессилен. Я-то знаю. Хотя… вот кто не поддался — так это мать. Кажется, у неё на такой тип вообще была аллергия. Она не верила в сказки, она не верила в чудеса. Она не верила в дружбу и взаимовыручку. Она не верила в светлых рыцарей, которые освобождают рабов. Она с детства была рабыней при подружке Джаббы, а это означает, сын мой, что твоя бабка и моя мать помимо всего прочего удовлетворяла сексуальные прихоти гуманоидов при боссе. Вот так. То, что она сумела сохранить ребёнка, обуславливалось тем, что ни один хозяин обычно не бывает против нового бесплатного раба, а женщин для услуг там и так было много. Ну, а работать она могла и беременной. Это означает, мой дорогой, что твоя бабка и моя мать после моего рождения была вынуждена снова вернуться также и к обслуживанию таких индивидов. Это означает, что мои способности я обнаружил у себя не на гонках, а когда сумел внушить Гардулле поставить нас с матерью на кон — и проиграть. Причём именно Уотто. Лавка старьевщика были идеальным местом для нас… Что с тобой? Кажется, у тебя глаза на мокром месте? Это жизнь, Люк. Обычная жизнь. Такая, какой жила каждая вторая женщина на Татуине. Никакой трагедии. Просто жизнь. Только я избавил свою мать от этого. Раньше, чем её бы от этого избавил её возраст.

— Па…

— Молчи. Слушай. Татуинский фермер, борец за торжество демократии. Демократия никому ничего не навязывает. И никогда не вмешивается. Пока не захотят добровольно. Ну прямо как светлые джедаи. Этот человек, мой отец… я знаю, потому что ощущал в её воспоминаниях — он просто однажды появился рядом. Потому что понравилась. Он не мог её выкупить и никогда не строил иллюзий на этот счёт. Он сам был беглец, причём недоученный, который не умел использовать Силу. Была ли это любовь? Вряд ли. Скорей обоюдное желание тепла. И крохотная иллюзия жизни, которой был лишён каждый. Могила моего отца на Татуине. Могила моей матери — там же. А моя была бы на Мустафаре, если бы я не выжил. Эта планета, которая породила меня и тебя, Люк — планета, которая принесла много боли. И это не закончилось. Но мы живём. Мы живём…

И всё-таки я тогда думал, что смогу не дать ей умереть. Думал, ещё немного — и я заберу её оттуда, потому что сам выберусь из Ордена. Я уже давно рассчитывал на Палпатина. Канцлер не скрывал, что такой союзник был бы ему кстати. Я думал об этом. Ну, а потом. После Геанозиса. После Татуина. Когда остался только я. Когда даже женщина рядом со мной мне не помогала…

— Моя мать?

— Да. Как только я чуть оклемался после операции по насадке протеза, я пришёл к канцлеру. Предложил союз. И он его принял. Мы бы договорились всё равно. Но тут ещё вмешалась случайность. Которая то дарит, то гадит. Со мной что-то случилось. Не знаю, что. Я упал в обморок. Прямо у него в кабинете. А потом не приходил в себя неделю. Какой-то капитальный бред. Обморок, болезнь. Возможно, от перенапряжения и обычной необходимости держать всё в себе. И ничему не давать выходить наружу. Вышло. Вышло всё. Если бы это услышали в Ордене. Если бы почувствовали… Я выговорился и эмоционально, и словесно — за все свои десять лет. Канцлер оставил меня при себе. Не дал забрать в лечебницу Ордена. Не объясняя мотивов, отказал тем, кто пришёл. А мотивация была, потому что он уже наслушался того, что я наговорил. И наощущался моих эмоций. Ему пришлось меня прикрыть. Силой. А потом пришлось сказать, что он ситх. Потому что, когда я очнулся, я в полубреду ощутил, что на меня воздействуют. Прикрывают. И не разобрался. Решил, что Орден. Что я в Ордене. Голова ещё не работала. Только ощущения. И я тут же попытался убить. Потому что меня б не оставили в живых за такое. Предварительно вытащив всё. Помню, как человек одновременно блокировал мою атаку в Силе, поглощал, чтобы никто не услышал, и говорил: Анакин, это я, я одарённый, это не Орден, я просто одарённый, тот самый ситх, за которым вы все гонялись… Я понял… не сразу. Это было гигантское облегчение. Ощущение того, что я нашёл… что всё теперь на своих местах. Не просто политик и друг — учитель. Тот, кто сможет многому научить. Тому, что необходимо… Я сказал: хорошо, — откинулся обратно на подушку и отключился. Это и была моя клятва верности, наверно. Потому что больше ничего в таком роде я не произносил. Мы просто друг друга нашли. Я — того, кто может дать мне Силу. И весь мир в придачу. Он — того, кто станет одним из сильнейших помощников, союзников, учеников. Вот и всё. А привязанность пришла позже. Настоящая. И как-то сама собой. В ходе совместной работы.

Он усмехнулся.

— Ссссила великая, — сказал Люк. — Ох…

— Может, я тобой эмоционально манипулирую? — вкрадчиво спросил Вейдер.

— Дурак ты, папа, — сказал Люк и заплакал.

Вейдер не утешал его. Он стоял, задумчиво смотрел на сына и что-то решал.

БЕЗ ПРОМЕЖУТКА