Иногда на обратном пути домой Элис, оставшись в одиночестве под покровом деревьев и тишины, судорожно и неудержимо рыдала от страха и разочарования. То были слезы отчаяния, которые, насколько знала Элис, Марджери никогда не стала бы проливать из жалости к себе. Никто не говорил о том, что будет, когда родится ребенок. Никто не говорил о том, что потом будет с Марджери. Вся ситуация выглядела сюрреалистичной, да и ребенок по-прежнему казался чем-то абстрактным – мало кто из них мог представить его реально родившимся.
Каждый день Элис вставала в 4:30, садилась верхом на Спирит, исчезала со своими седельными сумками среди деревьев, густо покрывавших склоны гор, и, еще до конца не проснувшись, проделывала первую милю пути. Она здоровалась по имени со всеми, кто встречался ей на пути, иногда справляясь об интересующих их вещах – «Джим, у тебя есть книжка по ремонту тракторов? А твоя жена любит короткие рассказы?» – и всякий раз при виде автомобиля мистера Ван Клива преграждала ему дорогу так, что тому приходилось останавливаться, не заглушив двигателя, и смотрела на свекра в упор. «Вам хорошо спится по ночам, да? – Голос Элис прорезал утреннюю тишину. – Небось очень довольны собой?» А мистер Ван Клив, тяжело дыша и багровея от злости, объезжал невестку и прибавлял газу.
Она не боялась жить одна в лесной глуши, но Фред на всякий случай помог ей установить новые ловушки на случай появления незваных гостей. И вот как-то раз, когда Элис решила перед сном немного почитать, она услышала звон колокольчиков на веревке, натянутой между деревьями. Элис молнией бросилась к очагу, возле которого стояла двустволка, одним стремительным движением прижала приклад к плечу, направив оба ствола в сторону приоткрытой входной двери.
Элис прищурилась, пытаясь определить, есть ли за дверью хоть какое-то движение, и неестественно застыла, вглядываясь в темноту, после чего позволила себе немного расслабиться.
– Наверное, олень, – пробормотала она себе под нос и опустила ружье.
И только на следующее утро, уже перед уходом, она обнаружила подсунутую под дверь записку, где жирными черными буквами было написано:
Тебе здесь нет места. Возвращайся домой.
Записка была далеко не первой, и Элис с трудом подавила гнев, вызванный очередным посланием. Марджери наверняка просто посмеялась бы в такой ситуации, поэтому Элис сделала то же самое: скомкала записку и, едва слышно выругавшись, швырнула в огонь. Стараясь вообще не думать о том, где сейчас может быть ее дом.
Фред в призрачном вечернем свете колол возле сарая дрова – одна из немногих работ по дому, которую Элис так и не сумела осилить. Ее нервировал вес старого топора, ей редко удавалось разрубить полено вдоль древесных волокон, а лезвие частенько намертво застревало в дереве под нелепым углом и оставалось в таком положении вплоть до прихода Фреда. Он же, наоборот, разрубал каждое полено молниеносным, отточенным движением рук на половинки, а затем на четвертушки; после каждых трех ударов Фред делал паузу, чтобы бросить разрубленные поленья в поленницу. Элис наблюдала за Фредом, стоя на пороге со стаканом воды в руках. Наконец он остановился, вытер рукавом вспотевший лоб и поднял на Элис глаза:
– Это мне? – (Она протянула Фреду стакан.) – Спасибо. Не думал, что здесь столько работы.
– Очень мило с твоей стороны, что ты мне помогаешь.
Фред сделал большой глоток и, выдохнув, вернул стакан:
– Не могу же я позволить тебе замерзнуть зимой. А поленья поменьше быстрее сохнут. Уверена, что не хочешь еще раз попробовать поучиться колоть дрова? – Но что-то в выражении лица Элис его насторожило. – Элис, ты в порядке?
Она улыбнулась и кивнула, понимая, что нет смысла заниматься самообманом, а затем сказала Фреду то, что не решалась сказать уже целую неделю:
– Я получила письмо от родителей. Они пишут, что я могу вернуться домой. – (Улыбка Фреда моментально померкла.) – Они, конечно, не слишком счастливы, но пишут, что молодой женщине неприлично жить одной в чужой стране, а потому готовы списать мое замужество на ошибки молодости. Моя тетя Джин приглашает меня погостить у нее в Лоустофте. Тете нужно помочь присматривать за детьми, и все согласились с тем, что это будет оптимальным вариантом… э-э-э… вернуть меня домой, в Англию, не устраивая скандала. Мы наверняка сможем урегулировать на расстоянии все необходимые формальности.
– А Лоустофт – это что?
– Небольшой городок на побережье Северного моря. Я, конечно, предпочла бы что-нибудь другое, но… Что ж, полагаю, там, по крайней мере, я смогу пользоваться определенной свободой. – «И буду подальше от родителей», – мысленно добавила Элис. – Родители пришлют мне деньги на обратную дорогу. Я сказала, что должна остаться здесь до окончания суда над Марджери. – Элис сухо рассмеялась. – Не уверена, что моя дружба с женщиной, обвиняемой в убийстве, улучшит мое реноме.
В разговоре возникла длинная пауза.
– Значит, ты действительно уезжаешь.
Элис кивнула. У нее больше не было сил говорить. Словно письмо от родителей внезапно напомнило ей, что вся ее жизнь в Бейливилле привиделась ей в горячечном бреду. Она представила себя снова в Мортлейке или в Лоустофте, в доме в псевдотюдоровском стиле, где тетя будет вежливо спрашивать, как Элис спалось, готова ли она позавтракать и хочет ли отправиться днем на прогулку в муниципальный парк. Она посмотрела на свои потрескавшиеся руки, обломанные ногти, на свой свитер, с намертво впившимися в него сухими травинками и семенами растений, который носила вот уже две недели подряд, натягивая поверх другой одежды. Посмотрела на свои сапоги, разбитые во время поездок по горным тропам, переходов по дну ручьев или пеших подъемов по узким грязным дорогам, под проливным дождем или палящим солнцем. Интересно, каково это – снова стать прежней Элис? Девушкой, в начищенных до блеска туфлях, в тонких чулках, со скромным, размеренным образом жизни? С маникюром и чисто вымытыми волосами, которые она укладывает дважды в неделю? Девушкой, которая не спешивается, чтобы облегчиться за деревом, не срывает с яблони яблоко, чтобы съесть во время работы, и не чувствует в носу вечного запаха сырой земли или печного дыма? Девушкой, которая вместо всего этого обменивается парой вежливых слов с кондуктором, уточняя, идет ли автобус до вокзала.
Фред внимательно наблюдал за ней. На его лице было написано такое неприкрытое страдание, что Элис вдруг почувствовала себя совершенно опустошенной. Однако Фред взял себя в руки и снова потянулся к топору:
– Ладно, пока я здесь, думаю, мне удастся доделать работу.
– Марджери наверняка понадобятся дрова. Когда она вернется домой.
Фред кивнул, не сводя глаз с лезвия топора:
– Ну да.
Слегка замявшись, Элис сказала:
– Пожалуй, пойду приготовлю тебе поесть… Если, конечно, не возражаешь.
Фред снова кивнул, не поднимая глаз:
– Что ж, не откажусь. Это было бы весьма кстати.
Выждав секунду-другую, Элис с пустым стаканом в руках вернулась в дом, и каждый удар топора за спиной заставлял ее болезненно вздрагивать, словно топор раскалывал пополам не безжизненное дерево, а нечто совсем другое.
Еда оказалась ужасной, впрочем, как и любая пища, приготовленная без души, однако Фред из деликатности не стал ее комментировать, а Элис больше нечего было ему сказать, поэтому трапеза прошла в непривычной тишине, нарушаемой лишь ритмичным стрекотанием сверчков и кваканьем лягушек за окном. Фред поблагодарил Элис и солгал, что все изумительно вкусно, после чего она, убрав грязные тарелки, смотрела, как Фред неуклюже встает из-за стола: похоже, колка дров отняла у него больше сил, чем казалось. Замявшись, он вышел на крыльцо, и Элис увидела за сетчатой дверью его темную фигуру, стоявшую лицом к горам.
«Фред, мне так жаль, – беззвучно сказала ему Элис. – Я не хочу с тобой расставаться».
Она вернулась к грязной посуде и, глотая слезы, принялась яростно оттирать жир.
– Элис? – На пороге стоял Фред.
– Мм?
– Выйди во двор.
– У меня еще куча…
– Давай. Я хочу кое-что тебе показать.
Ночь была окутана плотным покрывалом тьмы, поскольку облака проглотили и звезды, и луну. Элис с трудом разглядела в темноте Фреда, махнувшего рукой в сторону стоявших на крыльце качелей. Они сели на некотором расстоянии, не касаясь друг друга, но связанные общими мыслями, которые подспудно переплетались, как плющ.
– На что ты смотришь? – Элис попыталась незаметно вытереть слезы.
– Подожди. Сейчас увидишь, – послышался где-то рядом голос Фреда.
Она сидела в темноте – качели поскрипывали от двойной тяжести – и думала о своем будущем, но мысли постоянно путались. Что она будет делать, если не поедет домой? У нее совсем мало денег, явно недостаточно, чтобы снять дом. Она даже не была уверена, сможет ли сохранить работу. Кто знает, выживет ли библиотека без твердой руки Марджери? И самое главное, Элис не могла оставаться в этом маленьком городке, где над ней нависала грозная тень мистера Ван Клива, жаждущего отмщения, а за спиной маячил призрак неудачного супружества. Ван Кливу удалось-таки добраться до Марджери, а значит, до Элис он так или иначе доберется.
И все же… И все же мысль о том, что придется покинуть это место, что ей больше не суждено скакать верхом под стук копыт Спирит по пронизанному солнцем горному лесу, смеяться вместе с другими библиотекаршами, тихонько сшивать книги, сидя подле Софии, или притопывать ногой в такт взмывающему к небесам голосу Иззи, наполняла душу Элис почти физической болью. Элис нравилось здесь. Нравились горы, нравились люди, нравилось бескрайнее синее небо. Нравилось чувствовать, что она делает важное и нужное дело, нравилось каждый день проверять себя на прочность и слово за слово менять жизнь других людей. Она честно заработала каждый свой синяк и каждый свой волдырь, создала новую Элис на основе той, с которой ей никогда не было комфортно. Но если ей придется вернуться, она просто-напросто съежится, как шагреневая кожа, а ведь ей уже пришлось испытать на себе, как легко это происходит. Бейливилл станет лишь коротким антрактом, превратится в некий постыдный эпизод, о котором ее родители, чопорно поджав губы, предпочтут не упоминать. Что ж, какое-то время Элис будет скучать по Кентукки, но поплачет и перестанет. Ну а затем, через год или два, ей разрешат развестись, и она рано или поздно встретит приличного человека, который не станет упрекать ее за бурное прошлое, и все образуется. В каком-нибудь приличном районе Лоустофта.