[6]. Голос бога был соткан из воспоминаний. Его, Элиаса Вейла, воспоминаний. Но слова были неправильными. Это была чушь. Бред.
Ты умер в тот день, когда я завладел тобой.
В пустом полуразрушенном кирпичном здании на берегу реки Огайо. Каким образом и то и другое могло одновременно быть правдой? Склад у реки, смерть в водах Атлантики?
– Я умер? – прошептал Вейл.
Последовала мучительная тишина, если не считать нерешительных шагов Рэндалла в темноте где-то за стенами галереи с рыбьим скелетом.
Тогда что это – загробная жизнь?
Ответом стало видение: музей, объятый пламенем, затем его обугленные руины: по обломкам кладки и остывшим углям, точно насекомоподобные завоеватели, расхаживают зловонные зеленые боги.
– Мистер Вейл? Элиас?
Он вскинул на Рэндалла глаза и заставил себя растянуть рот в улыбке.
– Прощу прощения. Я…
– Вы нездоровы?
– Да. Слегка.
– Наверное, лучше отложить нашу… э-э… вечернюю встречу.
– Не нужно. – Вейл почувствовал, что поднимается. Он повернулся к Рэндаллу. – Профессиональное заболевание. Мне просто требуется свежий воздух. Никак не мог найти выход.
– Надо было сразу сказать. Ладно, идемте за мной.
В эти холодные вечерние сумерки. На эту безлюдную дождливую улицу. В пустоту. Где-то глубоко-глубоко внутри Элиаса Вейла родилось нестерпимое желание закричать.
Глава 11
Кек и Такман не могли предсказать, какие опасности поджидают экспедицию. Если верить их инструментам, новый Рейнфельден находился приблизительно на месте старого европейского водопада, но это было грубое приближение, и пороги, которые раньше бурлили ниже по течению, теперь то ли отсутствовали, то ли были скрыты под более глубоким и медленным Рейном. Салливан видел в этом очередное свидетельство того, что Дарвиния в прошлом каким-то образом развивалась параллельно со Старой Европой, где обрушение одной-единственной скалы могло изменить русло реки, по крайней мере локально. Финч же списывал это на отсутствие человеческого вмешательства: «Старый Рейн более тысячи лет служил для рыболовства и судоходства, перекрывался шлюзами и эксплуатировался всякими прочими способами. Разумеется, в какой-то момент он потек по другому руслу». Тогда как эта Европа осталась нетронутой, девственной.
У Гилфорда не было своего мнения по этому вопросу. Оба объяснения казались одинаково правдоподобными – ну или одинаково неправдоподобными. Он знал лишь, что очень устал: устал распределять припасы по грубо сработанным седельным сумкам Эразмусовых змей, устал тащить на своем горбу громоздкие лодки, чья разрекламированная «легкость» на деле оказалась весьма относительной, устал приноравливаться к темпу меховых змей, которые несли свой груз в обход Рейнфельдена под унылой моросью.
Наконец экспедиция добралась до усыпанного острым щебнем пляжа, где можно было безопасно спустить лодки на воду. Припасы разделили поровну между водонепроницаемыми отсеками, расположенными вдоль бортов лодок, и седельными сумками меховых змей. Эразмус, которому предстояло отогнать животных на летние пастбища у восточной оконечности озера Констанц, согласился встретить исследователей там.
Спуск лодок на воду пришлось отложить до утра. Остатков дневного света хватило лишь на то, чтобы разбить палатки, обработать свежие мозоли, вскрыть консервы и полюбоваться зеленой, как крылышки жука, и широкой, как Бостонская бухта, полноводной рекой, которая стремительно бежала к водопаду.
Гилфорд не вполне доверял лодкам.
Престон Финч укомплектовал их и дал каждой название: «Проницательность», «Ориноко», «Камилла» (в честь покойной жены Финча) и «Арарат». Моторы были экспериментальные, компактные, но мощные; винт защищен от ударов о камни скегами, а верхний капот укрыт брезентовыми чехлами. Эти лодки должны справиться со своей задачей, если течение Рейна останется относительно спокойным до самого озера Констанц. Но на стремнинах они будут совершенно бесполезны. Их главное достоинство – легкость – сведено на нет канистрами с бензином, которые занимают драгоценное место и требуют особой осторожности при переправе лодок волоком.
Но лодки предполагалось спрятать на берегу Бодензее и использовать на обратном пути, сняв ненужные уже моторы, поскольку плыть предстояло вниз по течению. Да и в самый первый день плавания плоскодонки отработали вполне удовлетворительно, несмотря на оглушительный рев двигателей и едкую вонь выхлопных газов. Гилфорду больше нравилось находиться рядом с водой, чем плыть по ней – преодолевать сопротивление течения, отдаваться на волю водоворотов, чувствовать себя крохотной песчинкой в бурном потоке.
Дождь прошел, выглянуло солнце, и стены ущелья, покрытые зеленой лозоподобной растительностью и увенчанные корявыми пагодниками, ярко блестели в его лучах.
Отряд Финча наверняка обогнал Эразмуса с его змеями, а Эразмус вполне мог быть единственным человеком на сотню квадратных миль окрест, если не считать самих исследователей и горстки бродячих партизан. Исследователи остались наедине с этой землей. С землей, с водой, с воздухом.
Лагерь рядом с местом, где безымянный ручей впадает в Рейн. Тихая заводь. Кек ловит иглоперок и голубых мэдди.
Постскриптум. Рыбы он наловил прорву, так что у нас сегодня будет вкусный ужин, хотя Диггс и изображает из себя мученика, чистя ее. Потроха возвращаются в реку – ниже по течению их вылавливают мухомары.
Они кусаются, если раздразнить; сегодня ночью мы будем спать под москитной сеткой. Другие насекомые попадаются нечасто и не ядовиты, хотя какое-то похожее на краба существо стащило у Кека рыбину – схватило ее с мокрого камня и юркнуло в воду! «Клешни как у омара, – веселится Кек. – Берегите пальцы на ногах, джентльмены!»
На следующий день пришлось тащить лодки волоком в обход порогов – задача без вьючных животных непростая. Вытолкав лодки на берег, осмотрелись; к счастью, каменистая кромка реки оказалась достаточно широкой. Нашелся тут и запас плавника – сухих флейтовых стволов, которые прибило к камням весенними паводками и которые можно было применить в качестве катков. Но волок, на который убили целый день, вымотал всех; на закате Гилфорд был в состоянии лишь, превозмогая боль во всем теле, забраться под москитную сетку и провалиться в сон.
Наутро они с Салливаном, Гиллвени и Томом Комптоном погрузили припасы на борт лодки. Их «Проницательность» оказалась на воде последней; к тому времени, когда они выплыли на середину реки, головная плоскодонка, «Арарат» Финча, уже скрылась за излучиной. Река здесь была мелкой, а течение быстрым, так что Гилфорд сидел на носу с веслом наготове, высматривая камни и готовясь при необходимости направить плавсредство в сторону от препятствия.
Они уверенно двигались вверх по течению, как вдруг мотор несколько раз чихнул и заглох.
Наступившая внезапно тишина испугала Гилфорда. Доносился лишь мерный гул мотора «Камиллы», шедшей в сотне ярдов впереди, и плеск воды. Салливан, негромко выругавшись под нос, откинул брезентовый полог моторного отсека.
«Проницательность» еще шла против течения по инерции, но это продолжалось недолго. Все молчали в растерянности. Наконец Том Комптон подал голос:
– Все весла на воду, мистер Гиллвени. Нужно разворачиваться и плыть к берегу.
– Под капот воды попало совсем чуть-чуть, – сказал Салливан. – Я смогу завести мотор… наверное.
Том Гиллвени, которому не слишком нравилось путешествовать по реке, с тревогой в глазах кивнул, но принялся отвязывать весла.
Орудуя своим веслом, Гилфорд развернул лодку. Потом замахал рукой, давая тем, кто шел на «Камилле», понять, что у «Проницательности» проблема. Кек помахал в ответ и начал разворачиваться, но «Камилла» была уже пугающе далеко. А теперь и берег начал удаляться от «Проницательности», ускользать прочь. Лодка превратилась в игрушку Рейна.
Мимо проплыл каменистый берег, от которого она только что отчалила.
– О боже! – простонал Гиллвени, лихорадочно молотя веслом.
Побледневший Салливан оставил в покое мотор и тоже схватил весло.
– Держите скорость, – велел Том Комптон, и его негромкий голос почти потерялся в реве воды. – Когда подойдем к берегу, я выскочу и застопорю лодку. Дайте-ка фалинь.
Гилфорд подумал о порогах. Наверное, все в лодке сейчас думали о порогах. Они уже виднелись впереди – белая полоса, в которой исчезала река. Берег не становился ни на дюйм ближе.
– Скорость держите! – рявкнул следопыт. – Черт вас дери, Гиллвени, что вы хлопаете веслом, как птица крылом! Загребайте воду!
Окрик заставил тщедушного Гиллвени опомниться. Он закусил губу и вогнал весло в воду. Гилфорд греб молча, экономя силы. Пот заливал ему лицо, и губы, когда он облизал их, оказались солеными. День внезапно перестал быть прохладным. Прибрежные дарвинианские птицы, похожие на угольно-черных воробьев, безмятежно носились в вышине.
Теперь, когда «Проницательность» приблизилась к берегу, вода кипела на острых, как акульи плавники, камнях. И вдруг лодка задела кормой о дно; раздался глухой треск.
– Скег оторвало, – выдохнул Салливан. – Гребите!
Следующей жертвой, похоже, пал винт; заскрежетало, и лодка содрогнулась. Гиллвени ахнул, но никто ничего не сказал. Вокруг оглушительно ревела вода.
Берег превратился в нагромождение валунов, близких, но недоступных; они с устрашающей скоростью проносились мимо. Том Комптон чертыхнулся и, схватив фалинь, выскочил из лодки. Он приземлился на скользкий плоский валун; фалинь в его руках принялся разматываться со скоростью разъяренной змеи. Гилфорд отчаянно работал веслом, тщетно силясь преодолеть течение. Следопыт поспешно выпрямился и накинул веревку на гранитный выступ, торчавший из воды, и в тот же миг «Проницательность» туго натянула ее. Веревка, дзенькнув, вырвалась из воды. Лодку вздернуло на дыбы и боком понесло на камни, и Гилфорд напрягся всем телом, готовясь к столкновению. Салливана швырнуло на мотор. Гиллвени, застигнутый врасплох, кувырком полетел через правый борт в бурлящий прибой.