Рэндалл хотел поговорить со своей навеки потерянной Луизой-Эллен, женщиной с лошадиным лицом, которая смотрела с фотографий, и Вейл как по нотам разыграл, будто призывает ее из-за черты вечности; даже глаза закатывал, чтобы скрыть собственные мучения. На самом деле он удалялся внутрь себя, освобождая путь для бога, становясь пассивным. Потребность дышать больше не была его собственной, как и неукротимо вздымающиеся внутри потоки желчи и крови.
Он лишь краем создания улавливал робкие вопросы Рэндалла, хотя эмоциональная подоплека происходящего была видна ему как на ладони. Рэндалл, закоренелый рационалист, отчаянно хотел поговорить с Луизой-Эллен, которую менее года назад погубила злая пневмония, но не мог так легко отбросить закоренелую привычку мыслить рационально. Поэтому задавал вопросы, на которые могла ответить только она. Требовал доказательства и одновременно до дрожи боялся его не получить.
И Вейл впервые ощутил рядом со своим богом еще чье-то присутствие. Это была истерзанная, неполноценная сущность – страдающая оболочка, которая и в самом деле могла когда-то быть Луизой-Эллен Рэндалл.
Из глотки Вейла вырвался женский голос. Его бог модулировал ее речь.
Да, сказал Вейл, она помнит то лето в Мэне, задолго до Чуда новой Европы, и домик у моря тоже помнит; тогда весь июль шел дождь и было холодно, так ведь? Но это ее совсем не расстраивало, наоборот, она была бесконечно благодарна за прогулки по пляжу, когда тучи расступались, и за огонь в камине по вечерам, за коллекцию ракушек, за стеганое одеяло и пуховую перину.
И так далее, и тому подобное.
И когда Рэндалл, румяный от крови, кипящей в зашлакованных венах, спросил: «Луиза, ведь это же ты, правда?», Вейл ответил «да».
Когда старик спросил: «Ты счастлива?», Вейл сказал: «Конечно».
Тут его голос дрогнул, поскольку на самом деле Луиза Эллен Рэндалл исходила мученическим криком и ненавистью к богу, который похитил ее, насильно притащил ее сюда из… из…
Но это были Таинства.
Вейл говорил уже не голосом Луизы-Эллен (хотя это по-прежнему звучало в точности как ее голос), когда давший было слабину скепсис ученого начал поднимать голову. Бог Вейла нанес последний удар: предсказание, пророчество, предупреждение, что экспедиция Финча обречена и Рэндаллу следует защитить себя от политических последствий.
– Партизаны обстреляли «Вестон», – сказал Вейл, и Рэндалл, побледнев, вытаращился на него.
Столь же эффектное, сколь и немногословное заявление. Завтра эту новость сообщат телеграфные агентства. Она окажется на первых полосах всех вашингтонских газет.
Вейл об этом не знал и не хотел знать. Бог оставил его, и это было главное. Ноющее тело снова принадлежало Вейлу, а спиртного в этом доме было достаточно, чтобы надолго погрузить его в целительное забытье.
Глава 14
Озеро Констанц. Бодензее.
Строго говоря, в геоморфологическом смысле озеро представляло собой немногим более, чем просто расширение русла реки. Но в утренней дымке без труда можно было вообразить, что перед тобой бескрайний океан, гладкий, словно шелк, серебрящийся в прохладных лучах солнца, пронизывающих туман. На горизонте смутно проглядывал северный берег, таящий в себе неизвестность, скалистый, густо покрытый молчаливым лесом: минаретными деревьями, полынными соснами и купами белоствольных широколиственных деревьев, названия которых не знал даже Том Комптон. Над мерцающей водой роями кружили мотыльковые ястребы.
– Тысячу с лишним лет назад на этих берегах высилась римская крепость. – Эйвери Кек, который теперь вместо Гиллвени плыл на «Проницательности», был вынужден перекрикивать тарахтение маленького мотора. – В Средние века это был ломбардский город, один из самых могущественных городов Европы. Он лежал на торговом пути из Германии в Италию. Исчез, словно и не было его никогда. Остались только вода и камни.
Гилфорд вслух поинтересовался, что случилось с исчезнувшими европейцами. Они попросту погибли? А может, перенеслись на зеркальную Землю, где Европа цела и невредима, а остальной мир загадочным образом впал в первобытное состояние?
Кек был худой, лет сорока, с лицом провинциального похоронного агента. Он со скорбным выражением посмотрел на Гилфорда:
– Если так, то у европейцев теперь есть свои новые территории, которые необходимо осваивать и обживать и за которые необходимо воевать. Прямо как у нас, помоги нам Господь.
Лагерь на Бодензее. Диггс у костра. Салливан, Беттс и Хемпхилл у своих палаток. Зеленый луг покрыт низким стелющимся растением, похожим на бирюзовый клевер. Высокая облачность, прохладный порывистый ветер.
Постскриптум. Или, может, пора прекратить называть эти заметки постскриптумами и признать, что на самом деле это письма Каролине? Каролина, надеюсь, когда-нибудь ты их прочтешь.
С момента трагической гибели Гиллвени наша экспедиция проходит без происшествий, хотя то событие висит над нами, как туча. Финч стал совсем мрачен. Думаю, винит себя. Он что-то безостановочно пишет в блокноте и почти не раскрывает рта.
Мы разбили лагерь на лугу, который описал Эразмус. В огромном количестве видели диких меховых змей, скользящих по земле, точно тени облаков в солнечный день. Находчивый Том Комптон даже загнал и убил одну, так что на ужин у нас сегодня змеиное мясо – жирные стейки, по вкусу напоминающие дичь; но после ежедневных консервов это сущее лакомство. Лодки спрятаны под выступом мшистой гранитной скалы на безопасном расстоянии от края воды. Они вдобавок укрыты брезентом, так что найти их можно, только если очень внимательно искать. Хотя кто станет искать их здесь, в этом пустынном краю?
Мы ждем прибытия Эразмуса со вьючными змеями и припасами. Том Комптон твердит, что мы могли бы получить сколько угодно змей совершенно бесплатно – они повсюду вокруг нас, и зачастую это не фигура речи. Но звери Эразмуса приучены ходить в упряжи и носить вьюки. Они уже избавили нас от необходимости везти все снаряжение на лодках.
Будем надеяться, что Эразмус появится, как и обещал.
Мы все уже успели узнать друг друга как облупленных – со всеми нашими пунктиками и индивидуальными особенностями, коих миллион, – а я даже имел несколько приятных бесед с Томом Комптоном, который после того, как мы чуть не разбились о скалы, стал относиться ко мне чуть уважительнее. В его глазах я все еще изнеженный житель Восточного побережья, который зарабатывает на безбедную жизнь с фотоящиком, как он именует камеру, но я оказался достаточно инициативен, чтобы произвести на него хорошее впечатление.
Да, у него самого жизнь была нелегкая, что отчасти оправдывает его скепсис. Родившись в Сан-Франциско нищим полукровкой (Том называет себя потомком рабов, индейцев и неудачливых золотоискателей), он самостоятельно выучился читать, устроился на торговый флот и в конце концов оказался в Джефферсонвилле с его первобытными нравами, где нашел применение своим первобытным талантам и снисхождение к своим первобытным манерам.
Я знаю, Каролина, что ты сочла бы его неотесанным, но в глубине души он хороший человек, которого к тому же полезно иметь рядом в сложной ситуации. Я рад его обществу.
Мы ждем Эразмуса уже неделю и будем ждать как минимум еще одну. К счастью, у меня есть номер журнала «Аргоси», который я выменял на геологический талмуд Финча. В нем напечатана очередная глава «Затерянного царства Дарвиния» Берроуза, продолжение «Приключений в древней глуши»: тут тебе и динозавры, и благородные дикари, и колония злобных аристократов, которые их угнетают. Знаю, ты не жалуешь подобного рода чтиво, и должен сказать, что Дарвиния из самых безумных фантазий Берроуза меркнет в сравнении с Дарвинией настоящей, с ее слишком твердыми холмами и прохладными тенистыми лесами. Впрочем, журнал помогает мне отвлечься от реальности и служит предметом зависти для остальных участников экспедиции, поскольку я не склонен его одалживать.
Ловлю себя на мысли, что мне не терпится поскорее вернуться обратно в цивилизацию – к высотным зданиям, газетным киоскам и всему такому прочему.
Наконец прибыл со вьючными змеями Эразмус, и с ним расплатились чеком, выписанным на Джефферсонвилльский банк. Змеевод провел вечер в лагере и выразил свои соболезнования по поводу гибели Гиллвени, хотя удивления эта новость у него не вызвала.
Однако открытие, сделанное Эйвери Кеком, отодвинуло прибытие Эразмуса на второй план. Кек с Томом Комптоном отправились охотиться на змей: Кека интересовала как местная география, так и следопытские навыки их проводника. Впрочем, долго идти по следу не пришлось, рассказал у костра Кек. Они просто отбили одну змею от стада, и Том Комптон уложил ее метким выстрелом из ружья. Куда труднее было дотащить тушу до лагеря.
Самое интересное, сообщил Кек, это то, что они наткнулись на гнездо насекомых и их мусорную кучу.
Насекомые эти были десятиногими беспозвоночными хищниками, состоявшими в дальнем родстве с пенечниками, которых Гилфорд видел на окраине Лондона. Они рыли норы в низменных местах с рыхлой и влажной почвой. Меховая змея или любое другое животное, забредшее на территорию этих насекомых, оказывалось немедленно закусано до смерти полчищем ядовитых трутней, после чего хищники облепляли тушу и обгладывали до костей. Затем голые гости методично переправлялись на периферию колонии – в ту самую пресловутую мусорную кучу.
– Чем старше колония, тем больше куча, – сказал Кек. – В долине Рейна я видел гнездо с мусорной кучей, которая выглядела как ведьмин круг метров ста в диаметре. Та, что нашли мы с Томом, средних размеров: правильной формы кольцо из обглоданных белых костей. Это в основном кости злополучных меховых змей, но… – Кек развернул клеенчатый сверток, который принес в лагерь, – среди них мы нашли вот это.
Находка представляла собой вытянутый, с высоким сводом и длинными острыми зубами череп. Он был белым, как полированная слоновая кость, но в свете костра на нем играли красноватые отблески.