Всю вторую половину дня она бродила между кострами и зловонными походными сортирами в поисках дяди и тети. Теперь она жалела, что так и не обзавелась в Лондоне друзьями, что вела замкнутую жизнь. Но вот наконец знакомое лицо – миссис де Кёниг, женщина, которая часто присматривала за Лили. Миссис де Кёниг сидела в одиночестве, хмурая, закутанная в брезент, с которого струями стекала вода; мокрые волосы сбились в колтуны. Каролину она узнала не сразу.
Когда та спросила про Алису с Джередом, пожилая женщина тяжело вздохнула:
– Они слишком долго ждали. Огонь пронесся по Маркет-стрит, как ураган.
– Погибли? – ахнула Каролина.
– Мне очень жаль.
– Вы уверены?
– Так же твердо, как и в том, что идет дождь. – В заплаканных глазах появилась скорбь. – Соболезную, мисс.
Чего-то всегда лишаешься, думала Каролина, бредя обратно по раскисшей глине и жухлой траве. Что-то у тебя всегда отбирают. Под дождем можно было плакать, и она не сдерживалась. Нужно было выплакаться до того, как ее увидит Лили.
Глава 23
Над монументом Вашингтона расцветали фейерверки в честь победы на Атлантике. Разноцветные сполохи окрашивали поверхность Зеркального пруда. В ночном воздухе стоял запах пороха; толпы людей буйно выражали свою радость.
– Вам придется уехать из города, – сказал Крейн с неопределенной улыбкой, держа руки в карманах. Шел он вразвалочку, и вид у него был властный и самоироничный одновременно. – Полагаю, вы отдаете себе в этом отчет.
Когда Вейл в последний раз видел общенародное празднование? После странного лета 1912 года случилось лишь несколько вялых фестивалей в честь Дня независимости. Но победа на Атлантике прогремела по всей стране, как набат.
В такой толпе, да еще и ночью, можно было не опасаться, что их узнают. Нужно было поговорить.
– Хоть бы дали время на сборы, – буркнул он.
Крейну, в отличие от богов, можно было пожаловаться безнаказанно.
– Нет времени, Элиас. И вообще, людям вроде нас с тобой не нужны материальные вещи. Мы в этом смысле как монахи.
Празднество должно было продлиться до самого утра. Маленькая победоносная война: Тедди Рузвельт был бы доволен. Понеся сокрушительный урон на Атлантическом океане и в своих дарвинианских колониях, британцы капитулировали из страха перед нападением на правительство Китченера в Канаде. Условия капитуляции не были драконовскими: эмбарго на поставки оружия, официальное одобрение доктрины Уилсона. Конфликт и продлился-то всего неделю. Не столько война, подумалось Вейлу, сколько дипломатия альтернативных методов и предупреждение японцам на тот случай, если они решат двинуться на запад.
Разумеется, война послужила и другим целям, целям богов. Вейл подозревал, что никогда не узнает всей совокупности этих целей. Вероятно, они заключались лишь в разжигании враждебности, насилия, хаоса. А ведь обычно боги куда более кровожадны.
В «Вашингтон пост» промелькнула короткая заметка: британских подданных и сочувствующих англичанам лиц допросили в связи с убийством директора Смитсоновского института Юджина Рэндалла. Имя Вейла не упоминалось, хотя, возможно, следовало ожидать, что это будет в утреннем выпуске.
– Ты должен быть мне благодарен, – сказал он Крейну, – за то, что я жертвую собой.
– Это художественное преувеличение. Для жертвы ты слишком ценен. Думай об этом так: ты сбрасываешь личину. Полиция обнаружит тебя мертвым на пепелище твоего дома… точнее, обнаружит сколько-то способных помочь опознанию костей и зубов. Все, дело закрыто.
– И чьи это будут кости?
– А какая разница?
Наверное, разницы и впрямь нет. Какой-то другой жертвы. Какой-то помехи для правильной эволюции космоса.
– Вот, возьми.
Крейн протянул Вейлу конверт, в котором обнаружились билет на поезд и сверток стодолларовых купюр. Пункт назначения – Новый Орлеан. Вейл никогда не бывал в Новом Орлеане. С таким же успехом его могли отправить на Восточный Марс.
– Поезд отходит сегодня ровно в полночь, – сообщил Крейн.
– А ты как же?
– Я под защитой, Элиас, – улыбнулся Крейн. – Не беспокойся за меня. Возможно, мы встретимся снова, лет через десять, или через двадцать, или через тридцать.
«Боже упаси!»
– А ты никогда не задумывался – наступит этому однажды конец или нет?
– О да, – отозвался Крейн. – Верю, мы будем свидетелями этого конца. Ты так не считаешь, Элиас?
Фейерверк достиг своего крещендо. В небе с оглушительным грохотом рвались звезды: синие, фиолетовые, белые. Доброе предзнаменование для новой администрации Гардинга. В новом Вашингтоне, подумалось Вейлу, Крейн будет процветать. Он далеко пойдет.
«А меня ждет безвестность, и может, оно и к лучшему».
В Новом Орлеане было тепло, почти жарко: тропическая весна в самом разгаре. Странный город, думал Вейл, как будто и не американский. Казалось, он перенесся сюда с Кариб, из какой-то французской колонии, вместе с кованым кружевом чугунных решеток, многоголосым гомоном и мягким местным наречием.
Вейл снял квартиру под вымышленным именем в бедной, но не самой убогой части города, расплатившись деньгами Крейна, после чего принялся обходить улицы в поисках помещения над какой-нибудь лавкой, где он мог бы вести свой маленький спиритический бизнес. Он чувствовал себя удивительно свободным, как будто его бог остался в Вашингтоне. Вейл понимал, что это не так, но наслаждался иллюзией свободы, пока мог.
Его тяга к морфину лежала не в физической плоскости. Вероятно, это была часть дара бессмертия, но он с теплотой вспоминал ощущение наркотического дурмана и несколько вечеров подряд обходил джаз-бары в поисках человека, который мог бы стать его поставщиком.
Однажды звездной ветреной ночью, когда Вейл шел домой, на него набросились два незнакомца. Оба мускулистые, в шерстяных вязаных шапочках, надвинутых на глаза. Затащили его в переулок за тату-салоном.
Ими руководили боги, к такому выводу пришел впоследствии Вейл. Все прочие варианты противоречили логике. Один громила был вооружен бутылкой, второй – куском арматурного прута. Они ничего не потребовали и ничего не забрали. Били исключительно по лицу.
Его бессмертная кожа была рассечена и изорвана, бессмертный череп треснул в нескольких местах. Он проглотил горстку бессмертных зубов.
Но умереть, разумеется, не умер.
Перебинтованный, под действием седативных лекарств, он слышал, как врач обсуждал его состояние с медицинской сестрой на тягучем луизианском наречии. «Просто чудо, что он выжил. Но изувечили его до полной неузнаваемости, видит бог».
«Никакое это не чудо, – подумал Вейл. – И даже не случайность».
Боги, которые сделали его кожу непроницаемой для иглы с морфином тогда в Вашингтоне, могли с такой же легкостью отразить и эти удары. К нему подослали бандитов, его изувечили до полной неузнаваемости, потому что добровольно он на это никогда бы не согласился.
Раны зажили очень быстро.
Новый город, новое имя, новое лицо. Он научился избегать зеркал. Физическое уродство не стало существенной помехой его работе.
Глава 24
Гилфорд вышел к Бодензее в том месте, где в озеро впадал ледниковый ручей. Студеная вода бежала по скользким черным голышам. Он медленно двинулся вдоль береговой линии на меховой змее, которую окрестил Евангелиной. Это имя дал ей просто потому, что оно ему нравилось; пол животного был для него загадкой. Всю последнюю неделю Евангелина была удачливей в поиске пищи, чем Гилфорд, а шесть ее бороздчатых копыт несли седока вперед куда сноровистее, чем две спички, в которые превратились его собственные ноги.
С неба светило ласковое солнышко. Гилфорд соорудил веревочную сбрую, которая удерживала его на широкой спине Евангелины, даже когда он терял сознание или впадал в полузабытье и принимался клевать носом. Но появление солнца означало, что можно сбросить с себя слой меха, и каким же наслаждением было ощутить кожей воздух, который не обжигал смертоносным холодом!
Для змеи Евангелина оказалась очень смышленой. Она обходила стороной мусорные кучи хищных насекомых, даже когда Гилфорд утрачивал бдительность. Она всегда держалась поблизости от пресной воды. И с уважением относилась к своему всаднику – что, пожалуй, было не так уж и удивительно, ведь он убил и съел одного из ее сородичей, а другого отпустил на волю.
Гилфорд старался не сводить взгляда с горизонта. В этом безбрежном краю темных лесов и скалистых бездонных ущелий он оказался совершенно один. Но в этом не было ничего плохого. Он не возражал против одиночества. А вот возможное появление других людей его тревожило.
Искать каменный лоб, под которым были спрятаны лодки, он предоставил Евангелине. Час за часом она терпеливо обнюхивала усеянный камнями берег, пока наконец не остановилась и не заскулила, привлекая внимание седока.
Гилфорд узнал эти камни, и этот берег, и холмистые луга, на которых только проклевывалась зеленая травка.
Да, то самое место. Но брезент исчез, и лодки тоже.
Ошеломленный Гилфорд сполз со змеиного крупа и принялся обшаривать берег в поисках хоть чего-нибудь: обломков, следов. Он обнаружил обугленную доску и ржавый гвоздь. И больше ничего.
Ветер гнал к берегу мелкие волны.
Солнце клонилось к горизонту. Понадобятся дрова для костра, если Гилфорд найдет в себе силы развести огонь.
Гилфорд вздохнул:
– Все, Евангелина, приехали. По крайней мере, на сегодня.
– И не только на сегодня, если ты не поешь хорошенько.
Он обернулся.
Эразмус!
– Том так и знал, что ты здесь появишься, – сказал змеевод.
Эразмус накормил его настоящей едой, одолжил спальный мешок и пообещал отвести их с Евангелиной обратно к своей маленькой ферме под Рейнфельденом, до которой несколько дней пути, а там уж Гилфорд сядет на какую-нибудь лодку, идущую вниз по реке, когда Эразмус повезет свое стадо на ярмарку.
– Вы говорили с Томом Комптоном? Он жив?