Очень непросто дать представление о том, что за человек был Оуэн, ибо он, как никто другой, постоянно конфликтовал со сторонниками Дарвина, в особенности с T. Х. Гексли (Маклеод, 1965). Поскольку Оуэн оказался «проигравшей» стороной, а дарвинисты – «победившей» и поскольку именно дарвинисты (особенно сын Гексли, Леонард) были теми, кто писал официальную историю движения, названного именем их кумира, то Оуэн благодаря их стараниям неизменно оказывался в роли пугала. Не было такого черного побуждения и такого неблаговидного поступка, которые ему бы не приписывались. В дальнейшем мы дадим более подробную характеристику Оуэна и лучше узнаем его характер, однако даже теперь вполне уместно будет сказать, что Оуэн вряд ли был очень приятным человеком. Он ревниво относился к своему социальному статусу и не желал ни с кем делиться своей реальной или подразумеваемой славой. С другой стороны, он весьма дружелюбно относился к молодым, начинающим ученым, поэтому и Дарвин, и Гексли имели все основания быть благодарными ему за его покровительство и внимательное отношение на раннем этапе их научной карьеры. Вероятно, он был одним из тех довольно редких людей, которые могут сердечно и по-дружески (хотя и в несколько отстраненной манере) относиться к начинающим ученым, работающим в иных, нежели они, сферах науки.
Итак, после того как мы вывели на сцену наших драматических персонажей и познакомили с ними читателя, давайте теперь посмотрим, как они уживаются между собой и в какие научные сообщества объединяются. (Лучший материал на эту тему см. у Кардуэлла, 1972; а также у Бэббиджа, 1830; и Беккера, 1874.)
В Кембридже, в доме Генслоу, происходили еженедельные неформальные встречи, на которые собирались все студенты и сотрудники университета, интересовавшиеся наукой (Дарвин, 1969, с. 64–67). Здесь, объединяемые общей любовью к науке, выпускники и студенты старших курсов свободно общались с профессорами. Более формальными были встречи, точнее – заседания, происходившие в Кембриджском философском обществе, основанном Генслоу и Седжвиком в 1819 году (Кларк и Хьюз, 1890, 1:205–208), на которых кембриджские ученые читали лекции, обсуждали новейшие научные публикации, а кроме того, публиковали протоколы собраний. Интересен тот факт, что ранние номера были почти полностью отведены работам и докладам Уэвелла, Бэббиджа и Седжвика.
Самым старым и престижным из всех научных объединений было Лондонское Королевское общество, выпускавшее «Философские протоколы», считавшиеся наиболее ценными и значимыми из всех научных публикаций того времени. Но в 1830 году это общество оставляло желать лучшего, ибо превратилось, по большому счету, в модный салон, нежели в клуб, куда бы допускались люди в соответствии со своими научными заслугами. Многие, в частности Бэббидж (1830), подвергали его беспощадной критике. В 1831 году была предпринята попытка избрать президентом общества Гершеля – это было частью задуманного плана по возрождению в нем научного духа и возвращению общества на стезю истинной науки. К сожалению, эта попытка оказалась неудачной, и вместо именитого ученого на этот пост был избран герцог Суссекский, брат короля. Это многое говорит о состоянии общества (как и о Британии в целом) и царящей в нем атмосфере. Однако в результате все сложилось не так уж и плохо: попытка избрать президентом Гершеля была должным образом осмыслена и оценена, и на этот раз сам герцог приложил все усилия к тому, чтобы обновить общество. В дальнейшем, когда мы опять к нему вернемся, мы увидим его полностью преобразившимся.
Частью из-за того, что обширная сфера науки все больше и больше подразделялась на узкоспециализированные области, а частью потому, что Королевское общество не выполняло возложенных на него обязанностей, в Британии все чаще стали возникать альтернативные научные общества – даже несмотря на жесткое противодействие со стороны правящей научной верхушки, возглавлявшей и контролировавшей деятельность Королевского общества. Так возникли Общество Линнея (общество любителей ботаники), Астрономическое общество и Зоологическое общество. Несомненно, однако, что самым активным (и наиболее успешно противостоявшим Королевскому обществу) было лондонское Геологическое общество, основанное в 1807 году (Радвик, 1963; Вудворд, 1907). На заседаниях общества (а они проводились довольно часто) его члены выступали с лекциями и докладами, общество владело обширной коллекцией камней и минералов, большими тиражами публиковало «Протоколы» и «Отчеты», а его президенту вменялось в обязанность раз в год давать подробный и всесторонний анализ состояния современной науки.
Многие из названных нами ученых активно участвовали в работе Геологического общества. Они, собственно, и собирались здесь для того, чтобы обменяться мнениями и идеями, в том числе и теми, которые непосредственно касались проблемы органического происхождения. Баклэнд был президентом общества с 1824 по 1826 год (вторично – в 1839–1841 годах), Седжвик – с 1829 по 1831 год, Лайель – с 1835 по 1837 год (вторично – в 1849–1851 годах), а Уэвелл – с 1837 по 1839 год. Гершель никогда не был его президентом, и только потому, что он отказался от помощи Уэвелла, не раз предлагавшего ему свою посильную поддержку при избрании на пост президента. Как бы то ни было, многие из этих ученых, даже сложив с себя президентские полномочия, долгие годы входили в состав исполнительного совета общества. Так, в 1830 году президентом был Седжвик, Лайель – ученым секретарем по связям с зарубежными обществами, а Баклэнд, Уэвелл и Гершель – членами совета. К концу десятилетия членами совета стали Генслоу и Оуэн, Бэббидж часто посещал заседания общества и был его рьяным сторонником, а Баден Поуэлл был избран его членом. Не будет преувеличением сказать, что во многом именно благодаря этому обществу и упомянутым ученым мужам, которые привносили в него свои научные идеи и обменивались ими, Чарльз Дарвин сумел вынести на обсуждение и решить проблему органического происхождения.
Упомянутый выше Королевский институт, в котором устраивались публичные демонстрации научных опытов, читались лекции и который получил заслуженное признание благодаря тому, что активно поддерживал (среди многих прочих) таких выдающихся ученых, как Дэви и Фарадей, в силу его специфики не входит в сферу наших интересов. Зато особого упоминания заслуживает Британская ассоциация научного прогресса, основанная в 1831 году (Кардуэлл, 1972, с. 59–61), примечательная тем, что она ежегодно устраивала научные конгрессы-заседания, проводившиеся в разных провинциальных городах Британии (но не в Лондоне). Помимо обычных заседаний эта ассоциация проводила встречи отдельных научных секций, посвященные специфическим наукам, и эти встречи вскоре стали важной частью научной жизни в викторианскую эпоху. Здесь встречались и обменивались информацией профессиональные ученые. Более того, некоторые сугубо научные доклады перерабатывались и излагались языком, доступным пониманию широкой публики, которая посредством афиш, плакатов и объявлений в газетах приглашалась на эти лекции и активно их посещала. Активными участниками встреч и собраний Ассоциации были и многие из названных нами ученых. Так, в 1832 году, когда Ассоциация собралась на конгресс в Оксфорде, его президентом был Баклэнд, а Баден Поуэлл – одним из выступавших. А в 1833 году, когда конгресс проводился в Кембридже, президентом был Седжвик, а Уэвелл открывал его вступительной речью.
Мы собрали множество фактов об ученых и состоянии науки в 1830 году. Теперь давайте попытаемся свести их воедино с помощью вопроса, который кажется наиболее уместным именно сейчас, когда мы подходим к Дарвину: «Можем ли мы в каком-то смысле, учитывая то время и место, говорить о науке как о профессии и об ученых как профессионалах?» (См. Бен-Дэвид, 1971; Крейн, 1972.)
Чтобы ответить на него, давайте зададим еще один вопрос, так сказать, подготовительный: «Что заставляет нас говорить о науке как о профессии и об ученых как о профессионалах в наши дни?» Разумеется, определяющим фактором здесь является то, что человек просто не мыслит себя и своей жизни вне науки, университета или государственной службы или, что встречается менее часто, вне бизнеса. Но это еще не все. Считается, что человек, помимо всего прочего, должен обладать и соответствующей квалификацией – по меньшей мере, ученой ступенью или знаниями, полученными в высшем учебном заведении, а также быть членом одного из профессиональных обществ и объединений. К тому же он должен с почтением относиться к науке – неустанно заниматься ею не столько ради хлеба насущного или ради собственного удовольствия, сколько в целях самосовершенствования. Такое отношение к науке проявляется в виде желания проводить исследования, ставить опыты и публиковаться, то есть сообщать в научных журналах об их результатах. Более того, такие публикации должны носить сугубо научный характер. Писать статьи для популярных изданий или журналов вроде Scientific American ни к чему хорошему не приведет: излишняя популяризация сугубо научных знаний воспринимается научным сообществом крайне негативно. В недавних социобиологических дебатах E. O. Уилсона критиковали как раз за то, что в его работах слишком много ссылок на общественные журналы. Ученый же должен публиковаться (во всяком случае, от него этого ожидают) только в научных журналах, тех, которые отражают достижения на переднем крае науки, и свой труд, включая и книги, он должен адресовать своим собратьям по науке, работающим в том же направлении и поступающим точно так же. Быть профессиональным ученым – это не только вопрос отношения к науке как жизненной стезе, но и вопрос отношения к окружающим: кому ученый посвящает себя и свой труд и чье уважение он ценит.
Профессиональный ученый должен обращаться к себе подобным, тем, кто всецело посвящает свои жизнь и интересы науке. А достойным уважения критерием для такого человека считается его приглашение или избрание в руководство профессиональной научной организацией.