Но давайте возвратимся в 1830 год – к избранному нами кругу людей и их интересам. Глядя на них, нельзя сказать со всей определенностью, что мы имеем дело с профессиональными учеными или что наука – их профессия. Считать тех же Ламарка и Кювье профессионалами в современном смысле этого слова гораздо проще, ибо и тот, и другой занимали государственные посты, служившие им поддержкой и опорой в их научной карьере. Но в Британии, и особенно в Англии, как мы видим, не существовало формальной системы для подготовки ученых и обеспечения их работой, хотя вполне уместно будет сказать (поскольку наше повествование не стоит на месте, а идет вперед), что такая система уже начала мало-помалу развиваться.
Возьмем, к примеру, Седжвика. За геологию ему много не платили: он получал скромную профессорскую зарплату (218 фунтов в год) плюс гонорары за лекции (Кларк и Хьюз, 1890, 2:349). Большую часть дохода и денежных поступлений давали колледж и церковь. Однако он преподавал геологию, помогал развивать геологию как научную дисциплину, популяризируя ее через общества и объединения, страстно увлекался ею, защищал от критики и нападок, публиковался в журналах геологической направленности, предназначая свои статьи для коллег-геологов, и, что самое важное, пользовался репутацией ведущего геолога страны. Все это вместе взятое позволяет, безусловно, считать Седжвика профессиональным геологом. Если термином, противоположным профессионалу, считать слово «любитель», то любителем он точно не был.
В то время, разумеется, все эти факторы не были тесно связаны между собой, поэтому имели место и пограничные случаи. Рассмотрим для примера статус Уэвелла. Как физик – если судить о нем по тем же критериям, что и в случае с Седжвиком, – он был профессионалом. Он много публиковался на страницах «Философских протоколов» и был признанным экспертом в этой области. Но его статус как геолога был двусмысленным: он не занимался реальными геологическими изысканиями и не притворялся ни перед собой, ни перед другими, что занимается ими. Его сочинения по геологии носят чисто общий характер, не выходя за рамки обычных дискуссий и методов, а публиковался он чаще всего в журналах, читатели которых не имели к науке никакого отношения, – например, в периодическом издании Quarterly Review, выражавшем интересы партии тори. С другой стороны, как официальное лицо Геологического общества Уэвелл участвовал в работе научного правления, и существует немало свидетельств того, что его как мыслителя-геолога уважали даже те, кто имел гораздо больше прав называть себя геологами. Лайель, например, всячески старался добиться того, чтобы Уэвелл как можно чаще упоминал о нем на страницах «Куотерли ревью» (Лайель, 1881, 1:351), и если судить о мастерстве Уэвелла по опубликованным им статьям, то его никак нельзя назвать любителем. Популярные научные обозрения в то время затрагивали многие очень важные научные проблемы, статьи туда писали ученые, и читали их тоже ученые. Эти обозрения выполняли в то время примерно то же назначение, которое в наши дни выполняют научно-популярные разделы в таких журналах, как Science и Nature. Короче говоря, было бы ошибкой считать, что Уэвелл находился вне границ профессиональной геологии. А что касается вопроса об органическом происхождении, вобравшем в себя многие аспекты науки, та широта познаний и интересов, которая отличала Уэвелла как ученого, делала его в высшей степени человеком сведущим и квалифицированным, чтобы профессионально высказывать свое мнение, тем более когда к этому мнению прислушиваются все.
Хотя британская наука в 1830-х годах не могла считаться стопроцентно профессиональной, тем не менее надлежащие семена уже были посеяны и начали давать первые всходы. И наших героев, разумеется, нельзя было считать просто командой ученых-любителей.
Теперь мы поведем рассказ о герое нашего повествования – если исходить из того, что у этого повествования есть герой. Другими словами, я просто собираюсь представить здесь Чарльза Дарвина в контексте его времени и его современников. Об его открытиях в области биологии и прочих областях мы поговорим позднее. (Лучшей биографией Дарвина считается та, что написана Дебиром, 1963. Также достойны внимания Ф. Дарвин, 1887, и Дарвин и Сьюард, 1903.)
Чарльз Дарвин (1809–1882) родился в довольно изысканном окружении. Его дед по отцу, Эразм Дарвин, был известным врачом и одним из ведущих ученых Центральной Англии, весьма благожелательно относившимся к промышленникам. Кроме того, он был автором известных, хотя и достаточно язвительных прозаических и стихотворных зарисовок об органической эволюции. Дед Чарльза с материнской стороны тоже был весьма известной в Британии личностью – это был художник-керамист Джозайя Веджвуд, один из зачинателей промышленного дизайна, создавший совершенно новую технику изготовления фарфора. Мать Дарвина умерла, когда ему было чуть больше восьми лет. Отец же, Роберт Дарвин, хотя и не приумножил славу предыдущего поколения, был, тем не менее, преуспевающим доктором, практиковавшим в самом сердце сельскохозяйственной Англии – в городе Шрусбери, столице графства Шропшир.
Какое же место занимал юный Чарльз Дарвин в английском обществе начала XX века? Во-первых (и об этом следует сказать особо), его семья была очень богатой, ибо медицина приносила хорошие дивиденды. Да и его дядья с материнской стороны тоже тратили деньги без счета (Метеярд, 1871), о чем позаботился дед, Джозайя Веджвуд, чья фабрика по производству фарфора служила надежной гарантией того, что ни один из его ближайших потомков не будет нуждаться в чем-либо. Чарльз тоже приобщился к этому же источнику, особенно после того как в 1839 году женился на своей кузине, Эмме Веджвуд. Таким образом, юный Дарвин был в большом фаворе у того общества, где финансовая независимость и стабильность считались прямой дорогой, ведущей к славе и успеху. Во-вторых, хотя львиную долю денег семье Дарвинов приносила торговля – занятие, как уже говорилось выше, в глазах общества не слишком благородное, – однако к тому времени, когда это общество приняло Чарльза в свою среду, торговля уже стала считаться социально приемлемым и вполне достойным занятием. Номинально Дарвины были англиканцами (в отличие от Веджвудов, унитариев), отец Чарльза был профессиональным врачом, а не предпринимателем, поэтому привилегии, неразрывно связанные с принадлежностью к британскому истеблишменту, были доступны и для него.
Следуя курсом, намеченным отцом и старшим братом Эразмом, носившим имя деда, Чарльз, бывший в школе довольно посредственным ребенком, не проявлявшим заметных наклонностей к чему-либо, был по окончании школы отправлен в Эдинбург изучать медицину. Проучившись там два года, утомленный скучными лекциями и чувствуя отвращение к операциям, он решил, что с него хватит. Отец, боясь, что из Чарльза выйдет бездельник или никудышный человек, о котором ему придется заботиться всю жизнь, решил взять инициативу в свои руки и направил не имевшего цели в жизни молодого человека на религиозную (богословскую) стезю. (Поступок, который нельзя расценить иначе как циничный, ибо по своим внутренним убеждениям Роберт Дарвин был атеистом.) Поскольку церковная карьера требовала университетского образования и соответствующей ученой степени, то в начале 1828 года Чарльз был зачислен в Кембриджский колледж Христа – учебное заведение, пользовавшееся весьма незавидной репутацией, ибо его студенты больше всего на свете любили посещать не занятия, а Ньюмаркет – английскую столицу скачек, славящуюся своим ипподромом.
С чисто академической точки зрения учеба в Кембридже не принесла каких-либо ощутимых результатов. Ученую степень он так и не получил (и даже не старался ее получить), хотя среди не удостоенных степени молодых людей он делал завидные успехи. Позже он напишет: «За те три года, что я провел в Кембридже, мое время, что касается академической учебы как в Эдинбурге, так и в школе, было потеряно напрасно» (Дарвин, 1969, с. 58). Он усвоил немного классики, немного Евклида, проштудировал «Доказательства христианства» и «Философию морали» Уильяма Пейли и счел, что этого вполне достаточно.
Из этого следует очевидный вывод: с таким багажом знаний, как у него, за что бы ты ни взялся, всегда будешь жалким любителем с уровнем чуть выше дилетанта. А когда понимаешь, что тебе нечем зарабатывать на жизнь, кроме как жить за счет семейного состояния, твой статус любителя закрепляется за тобой навеки. Но я считаю, что такой вывод был бы неправильным. Хотя Дарвин был богат и независим и не нуждался в хорошо оплачиваемой профессии, все же есть все основания полагать, что он как профессионал, если прилагать к нему перечисленные выше критерии, не уступал в этом отношении ни одному из ученых того времени. Более того, труд, которым занимался Дарвин, выполнялся в конкретном социальном обществе и конкретном научном сообществе и опирался на идеи, стандарты и насущные вопросы, характерные для этих общества и сообщества. Короче говоря, вопросы, которые ставил Дарвин, и ответы, которые он на них находил, могут быть поняты только в контексте современного ему окружения, исходя из его профессионального научного статуса. Он не был гением-одиночкой, равнодушным к обтекающим его потокам и течениям и совершенно им не подвластным. И элемент профессионализма тем или иным образом тоже сыграл свою роль в вопросе признания и усвоения его идей.
Чтобы до конца выяснить вопрос о степени профессионализма Дарвина, давайте вкратце рассмотрим, в каком состоянии находились английские университеты в конце 1820-х годов. Как уже говорилось выше, путь к академическому успеху в Кембридже лежал в первую очередь через математику, а во вторую – через классическую литературу. Других путей не было. Более того, этот путь в силу традиции и намерения был специально проторен для тех, кто по необходимости был готов вступить на него (люди вроде Гершеля, который с рождения блистал природным математическим талантом, являются исключениями). А молодой человек, если у него нет ни денег, ни серьезных амбиций, вряд ли мог обнаружить побуждение или страстное желание получить ученую степень. В отличие от Седжвика человек вроде Дарвина не мог бы принудить себя отказаться, будучи